- все пропахло бензином в этом протекающем, старомодном, ветхом
автомобиле.
она.
В один прекрасный день она добудет свои доказательства. Зачем откладывать?
хлопающий брезент не заглушал его слов. - Тебя ударят, а потом наденут...
Знаешь что?.. Наручники... Вот и будет слишком поздно... Да мы тогда и
вместе не будем, - лицемерно закончил он.
из старой машины нельзя было выжать больше сорока, но создавалось
впечатление, что скорость неимоверная; ветер бился в стекло и врывался
сквозь прореху в брезенте.
шестьдесят лет... успею раскаяться в этом. Пойду к священнику. Скажу:
"Отец мой, я дважды совершил убийство. И была еще девушка, она сама себя
убила". Даже если смерть настигнет тебя вдруг, например, если на обратном
пути врежешься в фонарный столб... все-таки еще будет время, "между
стременем и землей".
доходили до шоссе, проложенного под самой скалой, было темно, лишь
слышался глухой шум. Он не старался обмануть себя, с прошлого раза твердо
усвоив: когда времени остается мало, тут уже не до раскаяния. Впрочем,
какое это имеет значение... Он не создан для покоя, не может в него
поверить. Рай - это пустой звук. Ад... его еще можно себе представить. Ум
способен поверить только в то, что он может постичь, а он не мог постичь
того, чего никогда не испытывал; цементная спортивная площадка в школе,
потухший очаг дома, умирающий человек в зале ожидания на вокзале
Сент-Пэнкрас, кровать у Билли и кровать родителей - вот как формировалось
его сознание. В нем вдруг вспыхнуло дикое негодование - почему он лишен
того, что есть у других? Отчего ему не дано увидеть кусочек небесного рая,
даже если это всего только просвет в расщелине брайтонских стен?.. Когда
они подъезжали к Роттингдину, он повернулся и так внимательно посмотрел на
нее, как будто она и была этим небесным раем... но ум его не мог постичь
этого... Он увидел рот, жаждущий чувственной близости, округлые груди,
требующие ребенка. "Конечно, она добродетельна, - думал он, - но все-таки
недостаточно добродетельна, вот я и увлек ее в преисполню".
футуристическом стиле. Странные очертания частной лечебницы на меловых
холмах напоминали самолет, распростерший крылья.
свежесрезанный меловой откос, казалось колыхался, как свисающая простыня;
сверху, ослепляя их, неслись машины.
мысли опережали события, бог весть как далеко они зашли. Он ведь умный,
думала она, заранее предусмотрел все, чего она не может постичь: вечные
муки, адский огонь... Ее охватил ужас, мысль о боли приводила ее в трепет;
то, что они задумали, надвигалось вместе со шквальным дождем, бившим по
старому, потрескавшемуся ветровому стеклу. Эта дорога больше никуда не
вела. Говорят, что самый страшный грех - отчаяние, такому греху нет
прощения. Вдыхая запах бензина, она пыталась внушить себе, что ее охватило
отчаяние, тоже смертный грех, но так и не смогла - она не чувствовала
отчаяния. Он готов навлечь на себя проклятье, а она готова доказать всем
им, что они не могут проклясть его, не прокляв и ее тоже; что сделает он,
то сделает и она; она чувствовала, что способна стать соучастницей любого
убийства. Какой-то фонарь на мгновение осветил его лицо - хмурое,
задумчивое, но совсем еще ребяческое; в душе у нее зашевелилось чувство
ответственности за него - нет, она не отпустит его одного в этот мрак.
меловым холмам; кусты боярышника росли вокруг досок с надписью "Сдается
внаем"; улицы упирались во мрак, в лужу воды или в морскую траву. Все
напоминало последнюю попытку отчаявшихся путешественников покорить новую
местность. Но эта местность покорила их самих.
подходящее место.
аттракционов, по афише, сообщающей об игре в вист в карточном клубе на
будущей неделе и о танцевальном вечере на прошлой. Под дождем они добежали
до дверей отеля; в баре не было ни души... только белые мраморные
статуэтки, а на зеленом фризе над обшитыми панелями стенами - позолоченные
тюдоровские розы и лилии. На столиках с голубым верхом стояли сифоны, а на
окнах с витражами средневековые корабли неслись по холодным бурным волнам.
Кто-то отбил руки у одной из статуэток... а может быть, она так и была
сделана - что-то классическое, задрапированное в белое, символ победы или
поражения. Малыш позвонил в звонок, и из общего бара вышел мальчик его
возраста, чтобы принять заказ; они были странно похожи, но с каким-то
неуловимым отличием - узкие плечи, худые лица; оба ощетинились, как псы,
при виде друг друга.
отступил, а Пинки усмехнулся. - Принеси нам по двойной порции бренди, -
сказал он, - да побыстрее... Кто бы мог подумать, что я встречу тут
Пайкера? - тихо добавил он.
имеющее отношения к цели их приезда; она слышала, как ветер стучит в окна
верхнего этажа, там, где лестница делала поворот, еще одна надгробная
статуя поднимала вверх свои разбитые руки.
жару на переменах.
вместе с ним к Малышу вернулось все его мрачное детство. Роз почувствовала
острую ревность к двойнику - сегодня все, что связано с Пинки, должно
принадлежать только ей.
схватила его за горло, как будто отрава всего мира попала ему в желудок.
повеселиться.
искажали мелодию.
повернулся, чтобы поиздеваться над Пайкером, но тот уже ушел. - Выпей
бренди, - посоветовал он Роз.
ними были три столика, три сифона и мавританская, тюдоровская или бог ее
знает какая лампа. Обоим было страшно не по себе, нужно было начать
разговор, сказать что-то вроде "какой вечер" или "как холодно для этого
времени года".
звуками дождя, барабанившего в окна, обращенные к морю.
вдруг остановилась - она ведь совершила смертный грех; ей нельзя молиться.
Молитвы ее оставались здесь, внизу, среди сифонов и статуэток, у них тоже
не было крыльев. Испуганная, терпеливая, она ждала, стоя у камина.
добавил он.
правилам. Это договор. О таких вещах пишут в газетах.
скрипки замолкли, сквозь стук дождя прогудел сигнал проверки времени.
Голос за растением начал передавать сообщение о погоде: с континента
надвигается шторм, в Атлантическом океане упало давление, прогноз на
завтра... Она начала было слушать, но потом вспомнила, что завтрашняя
погода не имеет никакого значения.
Шилова Юлия
Акунин Борис
Юрьев Сергей
Свержин Владимир
Корнев Павел
Прозоров Александр