нещадно накалило солнце, в тени лежал нищий и облизывал свои руки; я до
сих пор не могу понять, зачем он лизал себе руки. Капитаны принесли виски,
майоры подсели ближе, полковники просили рассказывать не спеша. Генералов
с нами не было, они, наверное, спали в своих кабинетах, потому что время
близилось к полудню. Все успели забыть, что я никакой не капитан, все
почувствовали себя коммерсантами.
роста, покачивается на зыбкой волне, и в бледном свете человек,
опустившись на колени, выбирает сети; вокруг него море, темнота, мы
проплываем, сверкая огнями, у нас играет граммофон.
бросил бомбу. Сломалась тележка посреди дороги, автомобиль министра
притормозил - и тут кули бросил свою бомбу, но я, если говорить честно,
этого не видел, я только услышал грохот на крыше и увидел, как задрожали
сетки на окне. Я нервничал: сколько виски они выставят? Очень это обидно -
смотреть, как другие играют в бридж, а перехватить денег не у кого. Тогда
я сказал, что меня контузило, и они заплатили за три виски, и составилась
партия, и я выигрывал уже два фунта с чем-то, но тут вошел майор Уилбер, а
уж он-то знал, что меня там и близко не было.
граммофон, опять новые лица.
зажмурил глаза, нож сорвался и полоснул меня под левым глазом. Мне
прожужжали уши, что надо было резать от себя, как будто я не знал, и что
теперь я наверняка потеряю глаз. Я умирал от страха, и еще отец дома
болел, а потом пришла Кейт. Салатные стены спальни, надтреснутый
колокольчик звонит к чаю, я лежу с перевязанным лицом и слышу, как по
каменным ступеням спускаются ребята. Они шумят перед комнатой экономки,
берут яйцо со своим именем, написанным химическим карандашом на скорлупе,
колокольчик снова тарахтит, сейчас его зажмут рукой. И тишина, как на
небесах, и до прихода Кейт я лежу совсем один.
прятался за трубами, скользил в лужах, оставшихся на плоских крышах после
дождя. Руки он держал на заду, потому что порвал штаны на этом месте,
дождь заливал ему лицо. Это был первый дождь, но я мог уверенно сказать,
что он зарядил на несколько недель, потому что и небо было такое, и
парило, и на тыльной стороне рук выступал пот.
одни в сарае.
что наврал и что любил, и чего боялся, чем восхищался, чего желал и что
бросил за мягко вздымающимся морем и пропавшим маяком, - что промелькнуло,
как маленькая станция метро, пустая и ярко освещенная ночью: никто не
выходит, поезд не останавливается.
выжидательными взглядами очереди я набрал номер четыре раза из будки на
Серкус-сквер; три раза я не забывал нажать кнопку и вернуть монету, а на
четвертый, когда стало ясно, что там никого нет, - забыл. Кому-то подарил
бесплатный звонок, а как пригодились бы мне сейчас эти два пенса. Можно,
конечно, кинуть орла или решку и выиграть на выпивку. Но на пароходе
подобрались одни шведы, а иностранцы спорта не любят, да и языка я не
знаю.
вывеска: "Сдается". Я нажал кнопку, но звонка не последовало - на площадке
отключили электричество. Стена была испещрена карандашными записями:
"Зайду позже", "Ушла в булочную", "Оставьте пиво у двери", "Вернусь в
понедельник", "Сегодня молока нет". На стене почти не было живого места,
все надписи перечеркнуты, кроме одной, которая казалась старой, но вполне
могла быть недавней, потому что написано было: "Милый, я скоро. Буду в
12:30", и тогда я бросил ей открытку, что приду в половине первого. Я
прождал два часа, сидя на каменных ступенях возле двери на последнем
этаже, но никто не пришел.
Кейт уже ушла, комната набилась битком, и старосты тушат свет. Даже ночью
ни минуты покоя, потому что за перегородкой кто-нибудь обязательно
разговаривает во сне. Я лежал, блаженно потея, без сна, забыв о боли под
левым глазом, и каждую минуту ожидал, что кто-нибудь бросит губку,
шелохнутся занавески, чья-то рука сдернет одеяло, кто-то захихикает и по
полу зашлепают босые ноги.
больные и умирающие, за тридцать лет голова полным-полна всякого хлама,
пароход, вздымая нос, идет в открытое море, позади маяк, играет граммофон.
тридцать шиллингов в мою пользу, раз ее нет; такие если уходят, то уходят
навсегда, пиши пропало. Теперь увешивай комнату фотографиями киноактрис,
вырезай портреты из "Болтуна": "Неизвестный поклонник рассчитывает
получить ваш автограф на этом портрете. Прилагаю шиллинг на почтовые
расходы". В Голливуде до черта шлюх, но моя лучше всех. Несчастье делает
человека богаче; и шиллинги при мне, и идти никуда не надо.
директор". Я ждал этого со дня на день и каждое утро надевал свой лучший
костюм и до блеска чистил зубы. Кто-то мне сказал однажды, что у меня
ослепительная улыбка, хотя я никогда не обезьянничал у зеркала, не гонялся
за новейшей пастой и не обивал пороги дорогих дантистов. Мужчина должен
следить за своей внешностью не меньше, чем женщина. Часто это его
единственный шанс. Сошлюсь на Мод.
Есть вещи, которые мужчина не сделает, - сказал я. - Например, взять у
женщины деньги, - и она прониклась уважением, дарила подарки, а я их
продавал, когда были нужны наличные. Мы встретились в метро. На всем пути
от Эрлз-Корт до Пикадилли через весь вагон присматривались друг к другу; у
меня был дырявый носок и я не решался закинуть ногу на ногу. Не
торопились. Неторопливый подход. Только на эскалаторе встали рядом.
откроет другая, а открыла она, и я подумал: "Классная девушка".
хотят указать тебе твое место, и причем всегда срабатывает. - А, мистер
Фаррант, - сказал он. - Хочу поговорить с вами о жалобе, которая поступила
ко мне от грузоотправителей. Я уверен, что вы внесете полную ясность в
этот вопрос. - Он-то, может, и был уверен, только у меня такой уверенности
не было.
сделай это, сделай то, а чтобы изводить разговорами - никогда. Еще Аннет,
ровная, спокойная и такая нежная в неурочном полумраке задернутых штор.
Мод учит, отец учит, директор учит. Боже милостивый, я - Энтони Фаррант, и
я не глупее вас. Я могу сложить в уме две колонки цифр, результат
помножить на три и вычесть первое попавшееся число. Даже директора ценили
во мне эту способность. - Прекрасно, - отзывались они поначалу, -
прекрасная работа, мистер Фаррант, - потому что я клал деньги в их карман,
а стоило позаботиться о себе, как они сразу попросили внести ясность в это
дело.
стрельба. Я скупил большую партию почти даром, а потом им же продал за
настоящую цену. Тем и хороша революция, что деньги валяются под ногами.
Зато после на меня косились и уже ни в чем не доверяли.
связанными в узлы полотенцами, грохот по крыше, шелест бумажных занавесок
на окнах, испорченный чай, на улицах стрельба, - честь фирмы.
не видно воды. На нижней койке кто-то всю ночь бормочет на незнакомом
языке, наступает новый день, серый и ветреный, хлопают парусиной шезлонги,
к завтраку сходится совсем мало народу; колючий подбородок, унылая
жизнерадостность коридорных, девушка с волосами Греты Гарбо прогуливается
в одиночестве, запах машинного масла и пропасть времени до обеда. Кейт
думает о Кроге.
знал тогда, что она придет в сарай.
чем-то обеспокоена.
ботинки и носки сунул за пазуху, на ногах домашние тапочки. Через
прохудившуюся подошву покусывали холодные каменные ступени. Оставил халат
в уборной и послушал под дверью заведующего пансионом. Мне везло. Он ушел
ужинать, а окна у него были без решеток. Но Кейт отослала меня обратно, и
я послушался. Подмороженная дорога, запах вянущих листьев, чистое небо и
счастливое чувство, что все позади; ухабистый проселок, хруст веток под
ногами, огни машин на шоссе и горькое чувство, что все по-старому.
марка - "Крог". Так было десять, нет, пятнадцать, погодите - двадцать лет
назад, когда няня таскала меня с собой по хозяйственным магазинам; в
дверях свисали корзины, приходилось наклонять голову, потом идешь, задевая
банки с порошком от сорняков, таращишь глаза на жнейки, а няня тем
временем закупает "Крог". Теперь они уже не самые дешевые и не самые
лучшие - они просто единственные. "Крог" во Франции, в Германии, в Италии,
в Польше - всюду "Крог". Покупайте "Крог" теперь означает: покупайте акции
- дивиденды десять процентов и повышение каждый божий день.