Грэм Грин

Наемный убийца

глава I

Убийство? Ворон не видел в этом ничего особенного. Просто новая работа.
Нужно быть осторожным. Нужно шевелить мозгами. Ненависть тут ни при чем. Он
и видел-то этого министра только один раз: Ворону его показали, когда тот
шел по новому жилому кварталу. В окнах светились рождественские елочки, а
меж ними медленно шел не очень опрятный старик, у которого не было друзей в
этом мире, хотя говорили, что он любит весь род людской.

На широкой улице чужого города холодный ветер обжигал Ворону щеки, и
можно было поднять воротник, закрыв нижнюю часть лица. Заячья губа -
серьезная помеха в его профессии; в детстве ее плохо зашили, и теперь
изуродованная шрамами верхняя губа деформировалась. Когда имеешь особую
примету вроде этой, поневоле становишься безжалостным. Ворон всегда, с самых
первых шагов, был вынужден избавляться от улик и свидетельств.

Он нес в руке плоский чемоданчик. Был как все: молодой еще человек идет
домой с работы, темное пальто как у мелкого служащего или церковника. Он
шагал по улице уверенно, ничем не отличаясь от других. Подошел к остановке
трамвай с зажженными огнями - начало смеркаться. Ворон не обратил на трамвай
внимания. Экономный молодой человек, подумали бы вы, не хочет тратить деньги
зря, экономит для будущей семьи. А может, как раз и идет на свидание со
своей девушкой.

Но у Ворона никогда не было девушки. Мешала заячья губа. Он понял давно,
чуть ли не в детстве, как она отвратительна. Ворон вошел в подъезд высокого
серого дома, каких было много на этой улице, и стал подниматься по лестнице,
наглухо застегнутый, зловещий, черный, словно тень.

На верхнем этаже он поставил чемоданчик на пол и надел перчатки. Достал
из кармана кусачки и перерезал телефонный провод в том месте, где он выходил
из отверстия над дверью. Потом нажал кнопку звонка.

Он надеялся, что министр один. Эта маленькая квартирка под самой крышей
была его домом; старый социалист жил одиноко, в бедности и запустении, и
Ворону сказали, что секретарша уходит в половине седьмого: старик очень
заботился о своих подчиненных. Но Ворон явился минутой раньше, чем надо:
министр задержал секретаршу на целых полчаса. Дверь отворила женщина,
пожилая, в пенсне и с золотыми зубами. Она уже надела шляпку и перекинула
через руку пальто: совсем собралась уходить и сердилась, что ей помешали. Не
дав Ворону и рта раскрыть, женщина резко сказала по-немецки: "Министр
занят".

Убивать ее он не хотел. Вообще-то ему было все равно - одного или двух,
просто хозяева могли счесть, что он превысил полномочия. Он молча протянул
секретарше рекомендательное письмо: пока женщина не услышала его голоса, его
иностранную речь, пока не заметила заячью губу, она была в безопасности. Она
сразу взяла письмо и поднесла совсем близко к своему пенсне. Здорово,
подумал Ворон, она плохо видит.

- Постойте здесь, - сказала женщина и пошла назад по коридору. Он услышал
ее голос - голос гувернантки, распекающей воспитанника; она снова появилась
в коридоре со словами: - Министр вас примет. Идите за мной, пожалуйста.

Он не понимал чужого языка, но по ее поведению догадался, чт?о она хотела
сказать.

Глаза его, словно две скрытые камеры, тотчас сфотографировали комнату:
письменный стол, кресло, карта на стене, позади стола - дверь в спальню;
широкое окно высоко над ярко освещенной морозной рождественской улицей.
Небольшая керосинка - вот и все отопление. Сейчас министр кипятил на ней
воду в кастрюльке. Кухонные часы со звонком на письменном столе показывали
семь. Послышался голос:

- Эмма, положите в воду еще одно яйцо.

Министр вошел в комнату. Он, видимо, пытался привести себя в порядок, но
забыл стряхнуть с брюк пепел от бесчисленных сигарет. Он был стар, мал
ростом, неопрятен. Секретарша достала из ящика стола яйцо.

- И соль. Не забудьте соль, - сказал министр. - Соль не дает яйцу
лопнуть, - пояснил он медленно по-английски. - Садитесь, дружок. Чувствуйте
себя как дома. Эмма, вы можете идти.

Ворон сел и уперся взглядом в пиджак министра. Он думал: подожду три
минуты по этим кухонным часам, дам ей возможность подальше уйти; взгляд его
был неотрывно прикован к пиджаку министра - стрелять буду вот сюда, в грудь.
Он больше не придерживал воротник и с горькой яростью отметил, как старик
отвел глаза при виде заячьей губы.

Министр сказал:

- Столько лет я не получал от него вестей. Но никогда не забывал о нем,
никогда. Могу показать вам его фотографию, она в той комнате. Как хорошо,
что он вспомнил о старом друге. А он ведь теперь так богат и влиятелен. Вам
надо будет спросить у него, когда вернетесь, помнит ли он то время...

Вдруг оглушительно зазвонил звонок. Ворон подумал: телефон. Я же
перерезал провод. Звонок словно ударил по нервам. Но это всего-навсего
прозвонили кухонные часы на столе. Министр выключил таймер.

- Одно яйцо готово, - сказал он и склонился над кастрюлькой.

Ворон раскрыл чемоданчик: на внутренней стороне крышки был закреплен
автоматический пистолет с глушителем. Министр сказал:

- Мне очень жаль, что звонок так напугал вас. Видите ли, я люблю, чтобы
яйцо варилось ровно четыре минуты.

По коридору прозвучали торопливые шаги. Дверь отворилась. Ворон
раздраженно обернулся, заячья губа налилась кровью и пылала. Вошла
секретарша. Он подумал: Господи, что за дом! Не дадут человеку спокойно
делать свое дело. Ворон забыл о губе, он разозлился, у него наконец
появилась причина для недовольства. Секретарша вошла, сверкая золотыми
зубами в официально очаровательной улыбке. Она произнесла:

- Я как раз выходила и вдруг услышала телефон. - Тут она слегка
вздрогнула и с неловкой деликатностью отвела глаза. Ворон не мог этого не
заметить. Женщина сама вынесла себе приговор. Он выхватил пистолет из
чемоданчика и дважды выстрелил старику в спину.

Министр упал грудью на керосинку; кастрюлька опрокинулась, оба яйца
разбились и растеклись по полу. Ворон перегнулся через стол и снова
выстрелил в министра, теперь в затылок, чтоб наверняка. Череп раскололся,
словно голова фарфоровой куклы. Тогда Ворон повернулся к секретарше: она
что-то простонала, слов не было, из старческого рта на подбородок стекала
слюна. Он подумал, она просит пощады, и снова нажал на курок. Женщина
пошатнулась, словно ее лягнули в бок. Но он просчитался. Старомодное платье,
все эти складки лишней материи, в которые она кутала свое тело, видимо,
ввели его в заблуждение. И кроме того, она была не так уж слаба, он прямо
глазам своим не поверил: она выскочила за дверь прежде, чем он успел
выстрелить снова. Дверь захлопнулась.

Но женщина не смогла запереть ее за собой - ключ остался с этой стороны.
Ворон повернул ручку и толкнул, но старуха оказалась на удивление сильной,
дверь лишь чуть подалась. Теперь женщина кричала во весь голос, выкрикивала
какое-то одно слово. Нельзя было ждать, терять время. Ворон отступил на шаг
и выстрелил сквозь деревянную панель. Он услышал, как упало на пол и
разбилось пенсне. Женщина снова за-кричала было и замолкла. Из-за двери
слышался странный звук, казалось, она всхлипывает. Это дыхание вырывалось
сквозь раны. Ворон был удовлетворен. Снова повернулся к министру.

Он должен был оставить кое-какие улики. Кое-какие - уничтожить.
Рекомендательное письмо лежало на столе. Он спрятал его в карман, а в
холодеющие старческие пальцы вложил клочок бумаги. Ворон был нелюбопытен, на
него вполне можно было положиться, он лишь мельком взглянул на письмо, имя -
или прозвище - в конце страницы ничего ему не говорило. Затем он оглядел
маленькую голую комнату, не забыл ли чего, какой-нибудь улики. Чемоданчик и
пистолет следовало оставить на месте преступления. Все очень просто.

Ворон открыл дверь в спальню. Глаза снова сфото-графировали все вокруг:
узкая кровать, деревянный стул, пыльный комод, фотография молодого еврея со
шрамом на подбородке, как от удара дубинкой, пара коричневых щеток для волос
с деревянными ручками и инициалами Я.К., повсюду пепел от сигарет: квартира
одинокого не-опрятного старика; квартира министра обороны.

Из-за двери явственно послышался голос, тихий шепот, мольба. Кто бы мог
подумать, что старуха окажется такой крепкой? Ворон вздрогнул, нервы
отреагировали на шепот так же, как раньше на звон часов, словно привидение
мешало человеку делать свое дело. Он открыл дверь кабинета - пришлось ее
сильно толкнуть, тяжесть тела мешала. Старуха казалась совсем мертвой, но он
хотел быть уверен и выстрелил, почти касаясь дулом переносицы. Пора было
уходить. Пистолет он забрал с собой.

Они сидели рядом, дрожа от холода; спускались сумерки; ярко освещенная,
пропахшая дымом стеклянная клетка автобуса, покачиваясь, несла их высоко над
улицами Лондона: автобус шел в сторону Хаммерсмита1. Стекла витрин на улицах
искрились, словно льдинки, и вдруг она сказала: "Смотри, снег идет!" Они как
раз ехали по мосту, и крупные хлопья, скользнув мимо окна, клочками бумаги
опускались на темную воду Темзы.

Он сказал:

- Какое счастье, что так долго ехать.

- Но мы же завтра опять увидимся... Джимми, - она всегда колебалась,
прежде чем произнести его имя. Ей казалось, глупое детское имя не подходит
человеку серьезному, да еще такого огромного роста.

- Особенно трудно в ночные дежурства.

Она засмеялась:

- Еще бы. Это так утомительно. - Но, сразу посерьезнев, сказала: -
Правда. Счастье, когда мы вместе.

Когда речь шла о счастье, она становилась серьезной, смеяться
предпочитала, когда скверно было на душе. Не могла несерьезно относиться к
вещам, для нее важным, а думая о счастье, не могла забыть о множестве