пишут. Люди, которые парню заплатили, вот они - знали. Может, если бы мы
знали все про этого парня, как он живет, да как его жизнь била, мы бы его
лучше поняли, его точку зрения.
теперь давайте подремлем немного.
оставил, а черное узкое пальто было так вытерто, что грело не больше, чем
хлопчатобумажный халат. Из-под двери сквозило: казалось, морозный ветер
примчался по заледеневшим рельсам прямо из Шотландии, ветер с
северо-востока, пропитанный ледяным туманом холодного моря. Ворон думал: я
же не имел ничего против этого старика, ничего личного... "Я дала бы вам
пристрелить его, а потом сказала бы: "Молодец". На какой-то момент безумный
порыв - встать, выйти из сарая с пистолетом в руке, и пусть стреляют -
овладел им. "Господин Всезнайка, - сказала бы она тогда, - если бы вы знали
только один мой способ, собаки не смогли бы..." Но потом он решил, что все
услышанное им о старике было еще одним очком против Чал-мон-дели.
Чал-мон-дели все это знал. И получит за это лишнюю пулю в жирное пузо. А еще
одну - его хозяин. Но как отыскать этого хозяина? Он запомнил только
фотографию на стене, фотографию, которую старый министр каким-то образом
связывал с тем рекомендательным письмом, что привез ему Ворон. Лицо молодого
человека со шрамом теперь, вероятно, лицо старика. Энн спросила:
ветра.
надо, чтоб видно было.
парнями? Конечно, не в таком вот приюте, который он сам так хорошо знал:
холодная лестница из каменных плит; дребезжащий звук треснувшего колокола,
требовательный, командный; узкие камеры для провинившихся. Совершенно
неожиданно он вдруг заснул, и старый министр вышел к нему навстречу, говоря:
"Стреляй в меня. Стреляй прямо в глаза". А Ворон, совсем еще мальчишка, с
рогаткой в руке, плакал и не хотел стрелять, а старый министр уговаривал:
"Ну, стреляй же, мой хороший. А потом вместе пойдем домой. Стреляй".
пистолет. Он был нацелен в тот угол, где спала Энн. Он с ужасом уставился в
темный угол, откуда раздавался шепот, вроде того, что слышался ему сквозь
закрытую дверь, когда секретарша пыталась позвать на помощь. Он спросил:
молиться. Особого вреда в том не вижу. Все равно как пальцы скрестить, когда
под лестницей проходишь1. Всем нам нужно немножко счастья. Везенья.
перед едой.
когда все тебе напоминают про то, с чем давно покончено. Иногда захочешь
начать жизнь по новой, а тут кто-то начнет молиться, или запах какой-нибудь,
или в газете чего-нибудь прочтешь, и все снова возвращается, дома и люди.
время ощущать, что ты не один; чувство одиночества непомерно усиливалось от
уверенности, что там, снаружи, ждут тебя полицейские, ждут света, чтобы
взять тебя без риска, что ты удерешь или начнешь стрелять первым. Он совсем
уже решил отослать ее прочь, как только рассветет, а самому остаться в сарае
и посоревноваться с ними в стрельбе. Но это означало бы, что придется
оставить Чалмондели и его босса в покое, а им обоим только это и подавай. Он
сказал:
психо...2
фигурами или спитой чай...
мороз по коже. У нее были такие карты со странными картинками: виселица с
повешенным...
объяснить. Я не все смог понять. Но кажется, вот если рассказать, что тебе
снилось... Ну, вроде как несешь на себе груз какой-то, рождаешься с этим,
потому что твой отец и мать были такими, а не другими, и их отцы тоже...
кажется, вроде это все к тебе возвращается из тех времен... как в Библии про
то, как Бог наказывает за грехи отцов...1 Потом подрастаешь, груз становится
тяжелее из-за всего, что надо сделать, а ты не можешь, да еще из-за того,
что делаешь. И так, и так - все одно плохо. - Он оперся подбородком о
ладони. Мрачное лицо - лицо убийцы - было печально. - Это вроде исповеди у
священника. Только после исповеди идешь и принимаешься за старое. Ну, я хочу
сказать, с этими докторами все по-другому. Рассказываешь им все, про все
сны, и потом уж не хочешь приниматься за старое. Только надо рассказывать
все.
может, стоит когда-нибудь попробовать.
думаете о том, что хотели меня убить. Я думаю о том, что мы двое можем
остановить войну. Это ваше психо нисколько не более странно выглядит.
Ворон, - вовсе не то, что делает доктор. Так мне показалось. Ну, вроде как
вот я вам рассказал про Дом, про хлеб и воду, про молитвы, и это все теперь
вроде как стало не так важно. - Ворон нехорошо выругался, еле слышно. - Я
всегда говорил, что не размякну из-за бабы. Всегда думал, губа эта не даст
размякнуть. Нельзя мне размякать, опасно. Соображать медленнее начинаешь. Я
видел, как это бывает с другими. Всегда одно и то же: или в тюрьму попадают,
или получают нож в пузо. А сейчас я размяк, размяк, как все, нисколько не
лучше.
Только одно: не будьте как все. Не бегите в полицию. Почти все бабы сразу
бегут в полицию. Я насмотрелся. Но вы, может, и не баба вовсе. Вы - просто
девушка.
холодной тьме, была какая-то горькая гордость. - Я же не требую ничего.
Только одно, чтоб предательства не было.
ничем не хуже других мужчин... Кроме моего друга.
бы доктору. Понимаете, я докторов знаю. Им доверять нельзя. Я тут к одному
обратился, еще до того как сюда поехал. Хотел, чтоб он губу мне исправил. А
он хотел усыпить меня. Газом. И полицию вызвать. Видите, им доверять нельзя.
Но вам я доверяю.
полицию. Но вам лучше немного поспать сначала, а потом вы мне расскажете про
свои сны, если вам так хочется. Ночь долгая, времени хватит.
услышала. Она высвободила из-под мешков руку и коснулась пальцами его
пальто.
хотя бы два мешка.
пробираться вдоль стен сарая. - Вот как раз два, - сказал он, усаживаясь
подальше от нее, чтобы она не могла до него дотянуться: никаких мешков он не
нашел. - Не могу заснуть, - пожаловался он, - засыпаю как-то не
по-настоящему. Только что видел сон. Про того старика.
рогаткой, а он говорит: "Стреляй в меня, стреляй прямо в глаза", а я
заплакал, а он опять говорит: "Стреляй прямо в глаза, мой хороший".
фотографии в газетах.
испытывая страшное, непреодолимое желание признаться во всем. У него никогда
в жизни не было человека, которому он мог бы довериться. Теперь - был. Он
спросил:
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Суворов Виктор
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Кервуд Оливер Дж.