Грэм Грин

Суть дела

Le pecheur est an coeur meme de chretiente...

Nul n'est aussi competent que le pecheur en matiere

de chretiente. Nul, si ce n'est le saint.

Peguy

[Грешник достигает самую душу христианства...

Никто так не понимает христианства, как грешник.

Разве что святой.

Шарль Пеги (фр.)]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Уилсон сидел на балконе гостиницы "Бедфорд", просунув сквозь прутья
чугунной решетки голые розовые коленки. Было воскресенье, и соборный
колокол звонил к заутрене. На другой стороне Бонд-стрит, в окнах школы,
видны были темнокожие девушки в синих гимнастических костюмах; они с
безнадежным упорством старались причесать свои жесткие курчавые волосы.
Поглаживая еще очень редкие усики, Уилсон мечтал, дожидаясь, когда ему
принесут джин.

Сидя лицом к Бонд-стрит, он видел океан. Бледная, еще не покрытая
загаром кожа показывала, что он недавно приплыл по этому океану и
высадился в здешнем порту; об этом говорило и его безразличие к школьницам
напротив. Он напоминал стрелку барометра, которая еще стоит на "ясно",
хотя атмосфера давно уже предвещает "бурю". Внизу чернокожие конторщики
шествовали в церковь, но их жены в ярких праздничных платьях из синего и
вишневого шелка не возбуждали у Уилсона никакого интереса. Он сидел на
балконе один, если не считать бородатого индийца в тюрбане, который уже
предлагал ему погадать по руке; в эти часы не бывало белых, они уезжали на
пляж, в пяти милях отсюда, но у Уилсона не было своей машины. Он просто
погибал от скуки. По обеим сторонам школы отлого сбегали к океану кровли
домов, а рифленое железо над головою громыхало и лязгало, когда на крышу
садились грифы.

С набережной появились три офицера торгового флота из стоявшего в порту
конвоя. Их тут же окружила стайка школьников в форменных шапочках. Они
хором припевали что-то вроде детской песенки, и до Уилсона донеслись
слова: "Капитан, хочешь девочку, моя сестра хорошая девочка, учительша...
Капитан, хочешь девочку..." Бородатый индиец, насупившись, изучал какие-то
сложные вычисления на оборотной стороне конверта. Что это было: гороскоп
или перечень расходов на жизнь? Когда Уилсон снова взглянул вниз на улицу,
офицеры уже отбились от мальчишек, а школьники, окружив одинокого матроса,
с торжеством тащили его к публичному дому возле полиции, словно к себе в
детскую.

Чернокожий официант подал джин, и Уилсон стал медленно его прихлебывать
- делать все равно было нечего, разве что уйти в свой душный, неуютный
номер и читать там какой-нибудь роман или... стихи. Уилсон любил стихи, но
он глотал их тайком, словно наркотики. "Сокровищницу поэзии" он возил с
собой повсюду, но читал из нее понемножку, по ночам, - страничку
Лонгфелло, Маколея или Менгена.

"Ну что же, расскажи, как свой талант растратил, был предан другом и в
любви обманут..." Вкусы у него были самые романтические. Для отвода глаз
он держал детективы Уоллеса. Ему мучительно не хотелось хоть чем-нибудь
выделяться из толпы. Он носил усики, как значок корпорации: они как будто
уравнивали его с остальным человечеством, но глаза выдавали его - карие,
по-собачьи жалкие глаза, грустно устремленные на Бонд-стрит.

- Простите, пожалуйста, - произнес за спиной чей-то голос. - Вы
случайно не Уилсон?

Он поднял голову и увидел пожилого человека в незаменимых здесь
коротких штанах защитного цвета; кожа на худом лице была зеленоватая, как
сено.

- Да, Уилсон.

- Можно к вам подсесть? Моя фамилия Гаррис.

- Сделайте одолжение, мистер Гаррис.

- Вы ведь новый бухгалтер ОАК? [Объединенная Африканская компания]

- Совершенно верно. Может, чего-нибудь выпьете?

- Лимонаду, если не возражаете. Днем спиртного не пью.

Индиец поднялся из-за столика и почтительно приблизился к ним.

- Вы меня помните, мистер Гаррис? Пожалуйста, объясните вашему
приятелю, какой у меня необыкновенный дар. Может, он захочет посмотреть
отзывы... - Он сжимал в руке пачку засаленных конвертов. - Столпы
общества...

- А ну-ка, живо отсюда, старый жулик! - сказал Гаррис.

- Откуда вы узнали мое имя? - спросил Уилсон.

- Прочел вашу телеграмму. Я телеграфный цензор. Ну и работенка! Ну и
местечко!

- Я издали вижу, мистер Гаррис, что судьба ваша сильно переменилась.
Если вы на минуту пройдете со мной в ванную...

- Убирайтесь, Ганга Дин!

- Зачем он зовет вас в ванную? - спросил Уилсон.

- Он всегда гадает в ванной. Наверное, думает, что это единственное
место, где ему никто не помешает. Мне как-то не приходило в голову его
спросить.

- Вы здесь давно?

- Да вот уже полтора года мучаюсь.

- Собираетесь домой?

Гаррис с тоской поглядел поверх железных крыш на гавань.

- Пароходы все идут не туда, куда надо. Но уж если я доберусь до дому,
сюда меня больше не заманишь. - Он понизил голос и злобно прошипел,
наклонившись над лимонадом: - Ух, до чего же ненавижу эту дыру. И здешних
людишек. И всю эту черномазую сволочь. Но, имейте в виду, называть их так
не положено.

- Мой слуга, кажется, ничего.

- Слуги все в общем ничего. Обыкновенные черномазые, а вот эти - вы
только поглядите на них, вон поглядите на ту, в горжетке из перьев! Они
даже не настоящие черномазые. Индейцы из Вест-Индии, а хозяйничают на всем
побережье. Конторщики в торговых домах, муниципальные советники, мировые
судьи, адвокаты - черт бы их всех побрал! Там, в Протекторате, - совсем
другое. Я ведь не против настоящих черномазых. Такими уж их бог создал. Но
эти - не приведи господь! Правительство их боится. Полиция их боится. Вон,
смотрите, - Гаррис показал вниз, - смотрите: Скоби!

По железной крыше с шумом запрыгал, хлопая крыльями, гриф, и Уилсон
поглядел на Скоби. Он поглядел на него равнодушно, по чужой указке; этот
приземистый, седой человек, одиноко шагавший по Бонд-стрит, казалось, не
представлял никакого интереса. Уилсон и не подозревал, что это
незабываемая минута, - в памяти его появилась ссадина, ранка, которая
вечно будет ныть, всякий раз, как он пригубит джин в полдень, ощутит запах
цветов под балконом или услышит грохот рифленого железа на крыше и тяжелые
прыжки уродливой птицы.

- Он их так любит, - сказал Гаррис, - что даже с ними спит.

- Это полицейская форма?

- Да. Наша славная полиция. Того, что пропало, им никогда не найти, как
говорится в стихах.

- Я не читаю стихов, - сказал Уилсон. Он проводил взглядом Скоби,
шагавшего по залитой солнцем улице. Скоби остановился и перекинулся
словечком с каким-то негром в белой панаме; мимо прошел черный полицейский
и лихо откозырял. Скоби зашагал дальше.

- Если как следует покопаться, наверно, и взятки берет у сирийцев.

- У каких сирийцев?

- Да ведь тут самое настоящее вавилонское столпотворение! - сказал
Гаррис. - Индейцы из Вест-Индии, африканцы, индийцы, сирийцы, англичане,
шотландцы из департамента общественных работ, попы-ирландцы,
попы-французы, попы-эльзасцы...

- А что же они тут делают, эти сирийцы?

- Наживают деньгу. У них в руках вся торговля в глубине страны и почти
вся торговля тут. Промышляют они и алмазами.

- Ну, эта торговля небось идет бойко?

- Немцы платят большие деньги.

- А жены у него здесь нет?

- У кого? Ах, у Скоби... Почему же - есть. Тут, с ним. Да, пожалуй,
будь у меня такая жена, я бы тоже спал с черномазыми. Скоро сами с ней
познакомитесь. Она - наша городская интеллигенция. Любит искусство,
поэзию. Устраивала художественную выставку в пользу потерпевших крушения
моряков. Сами знаете, как это делается; стихи о чужбине сочиняли летчики,
акварели намалевали кочегары, ученики миссионерских школ выжигали по
дереву, мастерили всякие рамочки, шкатулочки... Бедный Скоби! Заказать вам
еще джину?

- Пожалуй, да, - сказал Уилсон.

Скоби свернул на Джеймс-стрит мимо здания Администрации. Этот дом с
длинными балконами всегда напоминал ему больницу. Пятнадцать лет он
наблюдал, как сюда прибывали новые пациенты, года через полтора кое-кого