Чтение 20–й страницы книги ~Суть дела~

- Вы мне не говорили, что так скоро едете.

- Я забыла, - сказала Луиза. - Было столько хлопот.

- Мне как-то не верилось, что вы уедете. Я бы так ничего и не знал,
если бы не встретил в пароходстве Галифакса.

- Ну что ж, нам и Генри придется присматривать друг за другом.

- Просто не верится, - повторял Уилсон, продолжая топтаться на пыльной
улице. Он стоял, загораживая им путь, не уступая дороги. - Я не знаю тут
ни души, кроме вас... ну и, конечно, Гарриса.

- Придется вам завести новые знакомства, - сказала Луиза. - А сейчас вы
нас извините. У нас еще столько дел.

Он не двигался с места, и им пришлось его обойти; Скоби оглянулся и
приветливо помахал ему рукой - Уилсон казался таким потерянным и
беззащитным, он выглядел очень нелепо на этой вспученной от зноя мостовой.

- Бедный Уилсон, - сказал Скоби. - По-моему, он в тебя влюбился.

- Это ему только кажется.

- Его счастье, что ты уезжаешь. Люди в таком состоянии в этом климате
становятся просто несносными. Надо мне быть к нему повнимательнее, пока
тебя нет.

- На твоем месте, - сказала она, - я бы не встречалась с ним слишком
часто. Он не внушает доверия. В нем есть какая-то фальшь.

- Он молод, и он романтик.

- Чересчур уж он романтик. Врет на каждом шагу. Зачем он сказал, что ни
души здесь не знает?

- Кажется, он и в самом деле никого не знает.

- Он знаком с начальником полиции. Я на днях видела, как он шел к нему
перед ужином.

- Значит, он сказал так, для красного словца.

За обедом оба ели без аппетита, но повар захотел отметить ее отъезд и
приготовил целую миску индийского соуса; вокруг стояло множество тарелочек
со всем, что к нему полагалось: жареными бананами, красным перцем,
земляными орехами, плодами папайи, дольками апельсинов и пряностями. Обоим
казалось, что между ними уже легли сотни миль, заставленные ненужными
блюдами. Еда стыла на тарелках, им нечего было сказать друг другу, кроме
пустых фраз: "Я не голодна", "Попробуй, съешь хоть немножко", "Ничего в
горло не лезет", "Нужно закусить как следует перед отъездом". Ласковые
пререкания продолжались до бесконечности. Али прислуживал за столом, он
появлялся и исчезал, совсем как фигурка на старинных часах, показывающая
бег времени. Оба отгоняли мысль, что будут рады, когда разлука наконец
наступит: кончится тягостное прощание, новая жизнь войдет в колею и
потянется своим чередом.

Это был другой вариант разговора, дававший возможность, сидя за столом,
не есть, а только ковырять вилкой еду и припоминать все, что могло быть
забыто.

- Наше счастье, что здесь только одна спальня. Дом останется за тобой.

- Меня могут выселить, чтобы отдать дом какой-нибудь семейной паре.

- Ты будешь писать каждую неделю?

- Конечно.

Время истекло: можно было считать, что они пообедали.

- Если ты больше не хочешь есть, я отвезу тебя на пристань. Сержант уже
позаботился о носильщиках.

Им больше нечего было сказать. Они утратили друг для друга, всякую
реальность; они еще могли коснуться один другого, но между ними уже
тянулся целый материк; слова складывались в избитые фразы из старого
письмовника.

Они поднялись на борт, и им стало легче от того, что больше не надо
было быть наедине. Галифакс из департамента общественных работ весь
искрился притворным добродушием. Он отпускал двусмысленные шутки я
советовал обеим женщинам пить побольше джину.

- Это полезно для пузика, - говорил он. - На море прежде всего начинает
болеть пузик. Чем больше вы вольете в него вечером, тем веселее будете
утром.

Дамы пошли посмотреть свою каюту; они стояли в полумраке, как в пещере,
говорили вполголоса, чтобы мужчины их не слышали, - уже больше не жены, а
чужие женщины какого-то другого народа.

- Мы здесь больше не нужны, - старина, - сказал Галифакс. - Они уже
освоились. Поеду на берег.

- Я с вами.

До сих пор все казалось нереальным, но вот он почувствовал настоящую
боль, предвестницу смерти. Подобно осужденному на смерть, он долго не
верил в свой приговор; суд прошел точно сон, и приговор ему объявили во
сне, и на казнь он ехал как во сне, а вот сейчас его поставили спиной к
голой каменной стене, и все оказалось правдой. Надо взять себя в руки,
чтобы достойно встретить конец.

Они прошли в глубь коридора, оставив каюту Галифаксам.

- До свиданья, детка.

- До свиданья, Тикки. Ты будешь писать каждую...

- Да, детка.

- Ужасно, что я тебя бросаю.

- Нет, нет. Тут для тебя не место.

- Все было бы иначе, если бы тебя назначили начальником полиции.

- Я приеду к тебе в отпуск. Дай знать, если не хватит денег. Я
что-нибудь придумаю.

- Ты всегда для меня что-то придумывал. Ты рад, что никто тебе больше
не будет устраивать сцен?

- Глупости.

- Ты меня любишь?

- А ты как думаешь?

- Нет, ты скажи. Это так приятно слышать... даже если это неправда.

- Я тебя люблю. И это, конечно, правда.

- Если я там одна не выдержу, я вернусь.

Они поцеловались и вышли на палубу. С рейда город всегда казался
красивым: узкая полоска домов то сверкала на солнце, как кварц, то
терялась в тени огромных зеленых холмов.

- У вас надежная охрана, - сказал Скоби.

Эсминцы и торпедные катера застыли кругом, как сторожевые псы; ветерок
трепал сигнальные флажки; блеснул гелиограф. Рыбачьи баркасы отдыхали в
широкой бухте под своими коричневыми парусами, похожими на крылья бабочек.

- Береги себя, Тикки.

За плечами у них вырос шумливый Галифакс.

- Кому на берег? Вы на полицейском катере, Скоби? Миссис Скоби, Мэри
осталась в каюте: вытирает слезы разлуки и пудрит нос, чтобы пококетничать
с попутчиками.

- До свиданья, детка.

- До свиданья.

Вот так они и распрощались окончательно - пожали друг другу руки на
виду у Галифакса и глазевших на них пассажиров из Англии. Как только катер
тронулся, она почти сразу исчезла из виду - может быть, спустилась в каюту
к миссис Галифакс. Сон кончился; перемена свершилась; жизнь началась
заново.

- Ненавижу все эти прощанья, - сказал Галифакс. - Рад, когда все уже
позади. Загляну, пожалуй, в "Бедфорд", выпью кружку пива. Хотите за
компанию?

- Извините. Мне на дежурство.

- Теперь, когда я стал холостяком, неплохо бы завести хорошенькую
черную служаночку, - сказал Галифакс. - Но мой девиз: верность до гробовой
доски.

Скоби знал, что так оно и было.

В тени от укрытых брезентом ящиков стоял Уилсон и глядел на бухту.
Скоби остановился. Его тронуло печальное выражение пухлого мальчишеского
лица.

- Жаль, что мы вас не видели. Луиза велела вам кланяться, - невинно
солгал Скоби.

Он попал домой только в час ночи; на кухне было темно, и Али дремал на
ступеньках; его разбудил свет фар, скользнувший по лицу. Он вскочил и
осветил Скоби дорогу карманным фонариком.

- Спасибо, Али. Иди спать.

Скоби вошел в пустой дом - он уже позабыл, как гулко звучит тишина.
Сколько раз он возвращался, когда Луиза спала, но тогда тишина не бывала
такой надежной и непроницаемой; ухо невольно ловило - даже если не могло
поймать - чуть слышный звук чужого дыхания, едва приметный шорох. Теперь
не к чему прислушиваться. Он поднялся наверх и заглянул в спальню. Все
убрано, нигде никакого следа отъезда или присутствия Луизы; Али спрятал в
ящик даже фотографию. Да, Скоби остался совсем один. В ванной заскреблась
крыса, а потом звякнуло железо на крыше - это расположился на ночлег
запоздалый гриф.

Скоби спустился в гостиную и устроился в кресле, протянув ноги на стул.
Ложиться ему не хотелось, но уже клонило ко сну: день выдался долгий.
Теперь, когда он остался один, он мог позволить себе бессмысленный
поступок - поспать не на кровати, а в кресле. Постепенно его покидала
грусть, уступая место чувству глубокого удовлетворения. Он выполнил свой
долг: Луиза была счастлива. Он закрыл глаза.

Его разбудил шум въезжавшей во двор машины и свет фар в окнах. Скоби
решил, что это полицейская машина, - его дежурство еще не кончилось; он
подумал, что пришла какая-нибудь срочная и, наверно, никому не нужная
телеграмма. Он открыл дверь и увидел на ступеньках Юсефа.

- Простите, майор Скоби, я проезжал мимо, увидел у вас в окнах свет и
подумал...

- Войдите, - сказал Скоби. - У меня есть виски, а может, вы хотите