закрытыми ставнями к потонувшей в грязи улице; только одна дверь была
приоткрыта и подперта камнем, за ней шел коридор. Уилсон быстро оглянулся
и вошел в дом.
дыры в штукатурке, а люди изуродовали побеленные стены надписями. Стены
были покрыты татуировкой, как рука матроса: инициалы, даты, даже два
пронзенных стрелой сердца. Сперва Уилсону показалось, что дом совершенно
пуст. По обе стороны коридора шли маленькие каморки - девять, футов на
четыре - с занавеской вместо двери и кроватью из старых ящиков, накрытых
домотканой материей. Он быстро дошел до конца коридора. Сейчас, сказал он
себе, поверну и пущусь в обратный путь, туда, где под тихим и сонным
кровом бывший даунхемец дремлет над своей книгой.
когда, дойдя до конца коридора, обнаружил, что в каморке слева кто-то
есть. При свете горевшей на полу керосиновой лампы он увидел девушку в
грязном халате, лежавшую на ящиках, как рыба на прилавке; ее босые розовые
ступни болтались над надписью "Сахар". Она дежурила, дожидаясь
посетителей. Не дав себе труда подняться, она улыбнулась Уилсону.
навсегда.
и дурак же я, что поехал в такую даль ради этого.
коридору зашлепали босые ноги, и старуха с полосатым зонтиком в руке
отрезала ему путь назад. Она что-то сказала девушке на своем наречье и
получила смешливый ответ. Уилсон понял, что все это необычно только для
_него_, для старухи же это одна из самых избитых ситуаций, в том мрачном
царстве, где она правит.
приказание девушке на непонятном ему языке; та спустила ноги на пол. - Ты
останешься здесь, - сказала старуха Уилсону и заученным тоном, как
рассеянная хозяйка, вынужденная поддерживать разговор даже с самым
неинтересным гостем, добавила: - Хорошая девочка, побаловаться - один
фунт.
росла по мере того, как возрастало отвращение покупателя.
внимания, по-прежнему загораживая дорогу и улыбаясь с уверенностью зубного
врача, который лучше вас знает, что вам нужно. Цвет кожи не имел здесь
никакого значения; здесь Уилсон не мог хорохориться, как это делает белый
человек в других местах; войдя в этот узкий оштукатуренный коридор, он
потерял все расовые, социальные и личные приметы, он низвел себя до уровня
человека вообще. Если бы он хотел спрятаться - тут было идеальное убежище;
если бы он хотел, чтобы его не узнали, - тут он стал просто особью
мужского пола. Даже его сопротивление, отвращение и страх не были его
индивидуальными чертами: они были так свойственны всем, кто приходит сюда
впервые, что старуха наперед знала все его уловки. Сперва он сошлется на
желание выпить, потом попробует откупиться, потом...
была чужая скотина, которую она нанялась караулить. Он ее нисколько не
интересовал, но время от времени она успокоительно повторяла:
дорогу. Когда он попытался протиснуться мимо, она хладнокровно отпихнула
его розовой ладонью, повторяя:
уксуса пальмовое вино. Уилсон вздохнул и скрепя сердце сдался. Духота в
каморке, задавленной потоками дождя, затхлый запах его случайной подруги,
тусклый, неверный свет керосиновой лампы - все напоминало ему склеп,
открытый для того, чтобы принять нового мертвеца. В нем росла обида,
ненависть к тем, кто загнал его сюда.
5
Что-то в ее тоне до странности напомнило ему Луизу.
происходит и почему он вспомнил Луизу.
он. И не только физическая близость - все всегда одно и то же... Сколько
раз за последние два года он пытался в критическую минуту предотвратить
такую сцену - хотел спасти не только себя, но и другую жертву.
рассмеялся он. - Голова у меня была занята другим.
банальности этой фразы, вычитанной в великом множестве романов, его сердце
сжалось, словно он услышал не по возрасту рассудительные слова в устах
ребенка.
всего на свете, но ведь, чтобы спасти собаку, не станешь давить даже
чужого ребенка.
Я вовсе не желаю слушать всегда только правду.
можем все время врать, как это делают молодые; для нас это слишком
хлопотно.
приходишь сюда, когда стемнеет, и уходишь, когда еще темно. Это так... так
унизительно!
Не знаю, сумели бы мы любить друг друга где-нибудь еще.
как червь. И никогда ему от этого чувства не избавиться. Он знал по опыту,
как умирает страсть и уходит любовь, но жалость остается навсегда. Ее
никто не в силах утолить. Ее питает сама наша жизнь. На свете есть только
один человек, который не заслуживает его жалости: он сам.
- Ты никогда не написал мне ни строчки. Уезжаешь из города на несколько
дней, а у меня от тебя ничего не остается. Даже твоей фотографии, чтобы в
этой конуре можно было жить.
он; только голос помоложе и, может быть, не так жесток, как тот, - вот и
вся разница. Он стоял с бокалом виски в руке и вспоминал другую ночь -
рядом, в нескольких шагов отсюда; но тогда у него в бокале был джин.
марки.
женщиной!..
по-видимому, поняла свою власть; теперь он у нее в руках. Отныне она будет
знать, как ударить побольнее. Теперь она была как девчонка, схватившая
циркуль, зная, что циркулем можно нанести рану. Какой же ребенок не
воспользуется этим преимуществом?
никогда ее не бросишь?
все-таки не читала.
Свержин Владимир
Корнев Павел
Максимов Альберт
Свержин Владимир
Орловский Гай Юлий
Круз Андрей