Фредерик ДАР

СМЕРТЬ, О КОТОРОЙ ТЫ РАССКАЗАЛ

Глава 1

Я не был разочарован, осматривая дом, который купил по объявлению в
рекламной газете, вернувшись из Бакумы (Убанги-Шари). Даже наоборот.
Впрочем, бывший владелец прислал мне кучу плохо сделанных фотографий,
благодаря которым я получил приблизительное представление о его
месторасположении. В реальности он оказался даже лучше, чем в моем
воображении. На фотографиях был запечатлен двухэтажный белый дом, окруженный
небольшим садом, заправочная станция на обочине дороги и маленькая
застекленная будка для смены масла. Был даже виден мой предшественник, и,
честно говоря, с эстетической точки зрения он не украшал панораму. Это был
невысокий мужчина, пузатый и грустный, с обвислыми щеками и взглядом,
который, казалось, задавал неразрешимые вопросы. Я с ним никогда не
встречался.

Он овдовел и поэтому продавал. Во всяком случае, эту причину он назвал в
первом письме, присоединив к нему фотографии, о которых я говорил, а также
сумму торгового оборота, заверенную нотариусом. По правде говоря, она была
скромной. Но для меня продажа бензина в этом затерянном месте по дороге в
Солонь не представляла интереса и могла служить лишь оправданием моему
слишком раннему уходу в отставку. Мне было всего тридцать шесть лет, и я
испытывал некоторые сомнения, превращаясь в рантье, хотя мои доходы это
позволяли.

Я возвратился из Африки с больной печенью и потерей многих иллюзий.
Однако у меня их оставалось еще предостаточно, чтобы верить в счастье в
одиночестве.

Под адским солнцем, обогревающим землю Убанги, я мечтал о спокойном,
пустынном ландшафте, о белых дорожках, которые словно бы вели в счастливую
жизнь, о негустых лесах и грустных, как осенние ночи, озерах.

Поместье окружала красивая белая изгородь. Посыпанная гравием аллея вела
от заправочной станции к дому, размеры которого привели меня в восторг. Он
был низким, приземистым, но благодаря большим окнам с маленькими форточками
не казался мрачным.

Для человека, только что возвратившегося из Бакумы и страдающего
аллергией на нефов, это казалось раем.

Я остановил машину на бетонной площадке возле заправочной станции. У
подножия постройки росли нахальные одуванчики. За несколько месяцев сорняки
заполонили все лужайки вокруг дома, сделав почти неразличимыми их
геометрические контуры. Деревянная калитка была закрыта на простую задвижку.
Я закинул руку за дверцу, чтобы ее открыть. Задвижка проржавела и издала
настолько резкий скрипучий звук, что большая серая птица, сидящая на краю
крыши, взвилась в воздух. Пауки уже опечатали дверь дома, которая открылась
от одного толчка. Я ожидал, что здесь будет спертый, нежилой запах, но,
наоборот, дом пах свежим деревом.

Довольно большой холл был покрашен в белый цвет. В глубине находилась
лестница, слева - просторный зал с тремя окнами, справа - небольшой салон и
кухня. Отсутствие мебели ничуть не омрачало эти комнаты, залитые нежным
светом.

Я поднялся на второй этаж, чтобы осмотреть три комнаты, упоминавшиеся в
акте о продаже. Они были оклеены красивыми обоями в цветочки, благодаря
которым я понял, почему этот пустой дом имел веселый вид: он был заново
отремонтирован.

Когда на следующий день прибыл мой багаж, то дом стал казаться не таким
новым, так как у меня была старинная мебель. Не старая, деревенская, в милом
трактирном стиле, а настоящая старинная, чопорная и торжественная, имеющая
родословную, но так и не снизошедшая до человека в результате длительного
хранения на складе. Конечно, ее следовало продать, но она мне досталась от
матери, а на правом углу старых нормандских часов виднелись зарубки,
отмечавшие этапы моего взросления.

Я потратил неделю в поисках места для этих музейных вещей и на их
расстановку. Когда все было окончено и дом стал забит мебелью, он начал
серьезно казаться мне пустым. Я чувствовал себя в нем более потерянным, чем
в джунглях, из которых только что вернулся. Особенно по вечерам одиночество
обрушивалось на меня, как колючий ледяной душ.

Я пытался читать, но не мог вникнуть в мысли автора. Каждая фраза
казалась мне не связанной с предыдущей. Кроме того, я не мог уснуть.
Окружавшая меня тишина настолько контрастировала с шумными ночами Бакумы,
что казалась невыносимой. Нет ничего хуже звона в ушах от гулкой тишины. Мои
нервы были на пределе. И тогда я вставал и шел на дорогу прогуляться при
свете луны. Тайная жизнь окружавшего леса немного успокаивала мою тревогу.
Вне дома я ненадолго забывал о ней, но стоило мне возвратиться в мою
цитадель, куда не проникали ни эхо, ни приглушенные звуки, как у меня
создавалось впечатление, что я в плену.

Иногда какой-нибудь автомобилист, у которого кончался бензин, думая, что
я могу залить ему бак, бросал камешки в ставни, чтобы вытащить меня из
постели. Я пытался объяснить ему, что цистерна пуста, но он не верил и
выкрикивал ругательства. Однако я не торопился привести насос в действие,
так как был всегда сознательным парнем и знал, что как только налажу дело,
то сразу стану его рабом. Мне же нужно было до конца пресытиться терзавшими
меня покоем и скукой.

Время проходило медленно и впустую. Я поднимался поздно, готовил
растворимый кофе (по старой колониальной привычке), не умывался, не брился,
а Шел прогуляться в лес. Мне нравилось, что в нем нет того, за что его любят
все остальные.

Здесь деревья росли редко: песчаная почва, не ведавшая мха, была покрыта
чахлой растительностью, напоминавшей мне Прованс. Я садился на что попало и
слушал, как тяжело взлетают птицы, которых я больше не узнавал и оперение
которых казалось мне блеклым по сравнению с оперением птиц в Африке. Затем я
возвращался в свою обитель, приводил себя в порядок и отправлялся обедать в
небольшое деревенское бистро, расположенное в двух километрах прямо на
дороге.

Это заведение держала крупная обрюзглая женщина, от которой пахло чем-то
прогорклым и которую я подозревал в злоупотреблении спиртным. Она болтала
без умолку обо всем и ни о чем, о людях, которых я не знал. Но я любил ее
бистро, оклеенное нежными обоями, мне нравились рекламные календари, старые
помпезные лубочные картинки и смешные охотничьи трофеи, украшавшие стены.

У нее была неплохая кухня, а вино можно было пить. Для нее время что-то
значило. Оно было наполнено смыслом, и каждая минута ценилась на вес золота.

Я проводил там часть дня, выпивая, по-видимому, больше, чем следовало, и
совершенно не думая о печени. Иногда мы с хозяйкой играли в шашки. Я был
плохой соперник, но Валентина радовалась, когда выигрывала. И мы обильно
спрыскивали наши победы. Прогулка, а затем ужин завершали день, во всяком
случае, его совместную часть. И снова начинались долгие бодрствования, о
которых я уже говорил.

Однажды вечером, после того как я помог хозяйке приладить железный засов
на ставнях и собирался покинуть ее затерянное на краю дороги кафе, она,
бросив на меня взгляд, затуманенный алкоголем, возбужденно спросила:

- И вы спокойно можете спать один в этом доме? Я рассмеялся.

- Не знаю, заметили ли вы, Валентина, но я уже достиг совершеннолетия и,
к сожалению, даже два раза.

Она пожала плечами.

- Ну и что, для страха безразличен возраст. Я не могла бы спать одна в
вашем доме. Мысль об этой женщине, которая там умерла...

Последнее слово, которое она произнесла, всегда производит неприятное
впечатление, но особенно посреди ночи, когда небо затянуто зловещими
облаками. Я обернулся.

- Что это за вздор?

- Вовсе не вздор. Разве вы не знаете, что жена вашего предшественника
умерла там?

- Нет...

Меня это встревожило.

- Впрочем, где-то же нужно умереть. И, честно говоря, лучше, если это
случится дома.

- Конечно. Но не таким образом...

- Каким образом?

- Она отравилась.

- Грибами?

- Нет. Ядом...

Действительно, было неприятно сознавать, что под крышей дома, которым я
так гордился, произошла подобная драма.

- Почему? Она была несчастна?

- Да, муж ей изменял...

Я вспомнил фотографию с крупным грустным мужчиной с обвислыми щеками.
Скорее это он походил на неврастеника.

- Вы были с ним знакомы?

- Нет, но я видел его на фотокарточке. У него нет ничего общего с
Казановой.

- Женщины чаще всего бегают не за казановами. Согласна, что Бланшен не
был красавцем, но он любил "это". Видите ли, месье Поль, женщины чувствуют
мужчин, которые любят "это". И предпочитают их остальным, даже если у них
гнусные рожи.

Мы разговаривали, стоя на дороге. Ее белый контур изгибался в темноте.
Лунный свет не доходил до нас, но он пробивался издалека через море облаков,
которые хотели его поглотить.

Вдруг я очень ясно представил смерть, обычно никогда не думая о ней. Я
был крепким парнем, немного диковатым, принимавшим законы жизни, не
задумываясь о них. Но на этой дороге в Солонь, перед маленьким, плохо
освещенным кафе я вдруг ощутил ненадежность нашего существования. Почуял