согрели, и он почувствовал себя человеком...
общался, не разговаривал.
И если раньше он всегда вставал на сторону слабого, обижаемого, то сейчас
демонстративно отворачивался в сторону... Однажды буквально на его глазах
пырнули парня ножом, и Савелий, зная, что тот совершенно невиновен, более
того, беззащитен перед нападавшими, даже пальцем не шевельнул. Это
безразличие к злу, совершаемому на его глазах, полная апатия ко всему, что
его не касалось лично, было страшнее всего.
пригрело землю, что она моментально откликнулась на это тепло: то здесь,
то там пробивались ярко-зеленые расточки травы, а на единственном дереве,
неизвестно как сохраненном, а может, и посаженном какой-то заботливой
рукой посреди рабочей зоны, поселилось несколько грачей. Они были
настолько шумливы, что невольно привлекали всеобщее внимание. При первой
же возможности, во время перекура или обеда, зеки рассаживались вокруг
дерева на специально сооруженные скамейки. Сидели тихие, задумчивые, с
какой-то необъяснимой тоской вслушиваясь в стрекот посланцев того мира,
которого они лишились на разные сроки...
первой, и он старался избегать всего, что хоть немного напоминало о
другом, вольном мире, начинавшемся за колючим забором.
человек совершенно не обращает внимания на цветы, магазины, транспорт, не
ценит такую возможность, как пойти куда глаза глядят...
ощущение безысходности, ощущение того, что ты - ненужная песчинка в
человеческом море: выдернули тебя из массы, и ничего там не изменилось,
все идет своим чередом, словно тебя там и не было... Лишний, никому не
нужный - это преследует в заключении повсюду: в жилой зоне и на работе, в
столовой и на улице, везде. Если кто-то вдруг забудет об этом, то ему
моментально напомнят: "Знай свое стойло и не пырхайся!"
пришитая на груди, с указанием фамилии, отряда, бригады. Эта бирка жгла
ему грудь, хотелось сорвать ее! Она, словно ошейник у собаки, держала
человека сильнее, чем цепь... И, конечно, законы! Нет, не те законы,
написанные в правилах содержания осужденных в тюрьмах и лагерях, а свои,
зековские, неписаные - законы! Эти законы исполнялись гораздо более
неукоснительно, чем официальные, государственные, ибо их невыполнение
каралось моментально, на месте, как говорится, без всякого следствия и
суда. Каждому сидящему за колючей проволокой нужно было постоянно следить
за своими словами, мыслями и особенно действиями. Случайно сказанное слово
могло привести к печальным последствиям. Никакие обиды или промахи не
прощались: обида, оставленная без внимания, без "разбора", признавалась
трусостью, а труса мог задеть, обидеть всякий. Не участвуешь в травле,
слабого, значит, рано или поздно начнут травить и тебя. А самое гнусное,
что в травле принимал участие и тот, кого ты пытался пощадить или защитить
своим невмешательством...
человек, попавший в места лишения свободы случайно или по неосторожности,
вскоре должен был утратить такие качества, как честность, порядочность,
сострадание к слабому, нетерпимость к наглости и хамству, веру в
человека... Для такого человека оставалось одно из двух: стать
безжалостным и принять позицию силы или оставаться самим собой, но войти в
число угнетаемых. В полную меру оправдывался закон: "Либо всех грызи, либо
живи в грязи!"
каждое произносимое слово. Казалось бы, что ужасного, когда один другому в
сердцах выкрикнул: "Дурак же ты" - или что-нибудь подобное. На свободе это
кажется мелочью, не достойной внимания, и особой обиды не возникает, а
если и возникает, то быстро проходит. В зоне же каждое произнесенное слово
обретает особую значимость. За каждое слово, произнесенное вслух,
говоривший несет особую, жесткую ответственность. Как ни странно, это
давало положительные результаты: особое уважительное отношение между
людьми. Исключая, конечно, стрессовые и враждебные ситуации, когда не до
слов, когда дело доходило до новых преступлений... Однако и в такие
моменты каждый старался следить за своими словесными "выплескиваниями"...
замешаны на страхе. Лишенные так многого, люди понимали, что могут к тому
же лишиться еще и здоровья, а то и самой жизни...
себя, и атом, что здесь оказались Митяй и Кошка, и в том, что Король решил
вдруг занять нейтралитет... Короче говоря. Господин Случай! Не будь этого,
никакое умение не спасло бы его от расправы. Возможностей отправить в зоне
на тот свет сколько угодно: можно "случайно" попасть под циркуляку или под
пресс, либо, так же "случайно", придавить чем-нибудь, или, чего проще,
ночью во сне, подошел кто и ткнул штырем... и проснуться не успеешь....
сразу и утихли...
пролетало время... Уходили, освобождаясь, те, кто отсидел свое, на их
место приходили новые, но Савелия ничто не интересовало, и он никогда не
ходил встречать новые этапы... Да и новенькие довольно быстро узвавали
овей и старались не задевать угрюмого и странного парня по кличке
Бешеный... Возможно, так бы потихоньку, помаленьку и отсидел Говорков свой
срок, притерся бы, привык, но судьбе было угодно распорядиться
по-своему...
приятелями по воле, и про них ходили различные слухи. Оба "принесли"
большие сроки, хотя и по разным статьям: невзрачный, худенький, с нервно
бегающими глазками, туберкулезного типа парень лет тридцати пяти -
пятнадцать лет за убийство. У него была странная кличка - Тихоня. Второй,
полная противоположность своему приятелю: косая сажень в плечах,
скуластый, с огромными, пудовыми кулаками, да и кличка под стать -
Угрюмый, тринадцать, лет за разбой, видно, с тяжелыми последствиями, если
судить по сроку. Их видели всегда вместе, что у всех вызывало недоумение,
уж явно они были разными и неподходящими друг другу...
Говоркова...
распахнутые двери и окна, работать было трудно, к духоте еще добавлялись и
всяческие испарения от клеевой основы для шпона.
полугодовой план стоял под угрозой потому, что погода не располагала к
работе и, несмотря на постоянные наказания, многие предпочитали "отдыхать"
в ШИЗО, чем вкалывать в такой духоте. Как-то Савелию пришлось подменить
Паркова, упрятанного в ШИЗО за невыполнение нормы большого пресса.
совершенно взмокший не только от работы, но и от пара, идущего от
раскаленных плит пресса, заложил последнюю заготовку и включил рубильник.
Натужно зашипев, железные полки начали сдвигаться, сдавливая уложенные на
них заготовки из ДСП с пропитанным клеем шпоном. Дышать было совершенно
нечем, от едкого дыма слезились глаза, и Савелий отошел в сторону,
опустился на цементный пол и откинулся на стопку готовых деталей стенки
стола...
взрывался от любой мелочи. И не только от того, что его пихали с места на
место... Несколько дней назад он, пересилив волнение, отправился на прием
к замполиту, отправился сготовим заявлением, в котором просил разрешить
свидание с человеком, с самым любимым для него человеком! И что же?
Савелий зло сплюнул, будто еще раз услышал слова замполита: "Кем она вам
доводится?.. Никем... А свидание разрешается только с близкими
родственниками! С близкими! Уловили?.." А если у Савелия никого нет на
всем белом свете? Если эта женщина нужна ему сейчас? Ведь только ей он
может довериться! Прошли все сроки, мыслимые и немыслимые! За это время
можно было узнать, что с ним, где он находится. А она молчит и молчит...
Может, с ней случилось что?.. Хотя бы строчку! Хоть бы одно словечко!..
Когда же все началось? С Ялты? Нет, Ялта как следствие... Все началось с
того дня, когда их рыболовный траулер, несколько недель безрезультатно
бороздивший море, вытаскивая всякий раз почта пустой трал, наконец-то
поймал свою удачу. В тот день каждый трал ломился от живого серебра...
камеры, где он сидел в наручниках. В полуметре одна от другой -
двухъярусные кровати. Слева и справа при входе - небольшие шкафчики для
одежды.
успели добраться до кроватей. Они даже не стали раздеваться, настолько
устали. Так и лежали в робах, обсыпанных рыбьей чешуей, которая
поблескивала и на лицах, - и на руках...
входом, оповестил об авральной тревоге. На верхней палубе вовсю кипела
работа. Все матросы, кок, его помощники, санитары и пожарные, короче, все,
кто обычно освобожден от такой работы, участвовали в загрузке живого
товара в трюм.
Самойлова Елена
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Суворов Виктор
Бажанов Олег
Куликов Роман