Чтение 18–й страницы книги ~Долгая воскресная помолвка~

сестра считает нужным заметить: "Ты стала пить вино?"
"После супа рюмка вина бьет по карману твоего врача", - отвечает
Матильда.
"Где ты этого набралась?" - спрашивает отец, усаживаясь на место, даже
не обратив внимания на нахальство своей ни красотки-ни дочери, которую
называет невесткой. Он тоже, считая ту безобразной, старается не смотреть
в ее сторону.
Смакуя вино, Матильда отвечает: "Так считает бабка жены механика
Гарригу, победителя велотура Франции в 1911 году".
"Скажите на милость, - озадаченно говорит Матье Донней. - А ну-ка
повтори".
"С начала или с конца?"
"Все равно".
Матильда потягивает вино и повторяет "У победителя велотура 1911 года
Гарригу был механик, у механика-жена, у жены - бабка из Воклюза, которая
утверждала то, что ты слышал. От нее я и узнала".
В растерянности Мама говорит: "Она уже пьяная".
Поль замечает: "Матти было одиннадцать лет в 1911 году. Откуда ей
знать, кто выиграл велотур Франции?"
Матильда отвечает: "Я много чего знаю". Продолжая пить вино маленькими
глотками, она обращается к брату: "Вот скажи, кто из участников боя по
боксу - Луи Тейссье или Луи Понтье - выиграл в 1911 году? Даю луидор за
правильный ответ".
Поль пожимает плечами, как бы говоря, что не интересуется боксом, не
знает.
"А ты, папа?"
"Я не держу пари на деньги".
Выпив свою рюмку до дна и щелкнув языком, она говорит: "Это Луи Понтье,
чье настоящее имя Луи де Рэйнье-Понтье, отколошматил славного Луи Тейссье,
более известного под именем Малыш Луи с Бастилии".
Она задумчиво смотрит в свою рюмку. И говорит: "Я вот думаю, что пора
купить анжуйского вина. Мне оно больше других нравится". Потом вздыхает и
говорит, что хочет спать. В Париже ее комната на втором этаже. Когда надо
туда добраться, начинается цирк. До войны Матье Донней соорудил маленький
лифт без перил, который портит вход, работает по настроению. Разъедаемый
ржавчиной, он с таким трудом и грохотом поднимается на три метра вверх,
что все дрожит. К тому же Матильда не может им пользоваться
самостоятельно. Нужно, чтобы кто-то внизу заблокировал колеса ее коляски,
а потом наверху их разблокировал, если только не заснет перед этим.
Чаще Матье Донней, как и в этот вечер, предпочитает отнести дочь на
руках. Потом снимает с нее обувь и чулки. С остальным она справится сама,
когда ляжет. Матильда изрядная притворщица. Если бы ее ножки были как
весла маленькой лодочки, она могла бы зарабатывать на ярмарках.
Продолжая массировать ей ноги и лодыжки, отец говорит: "Я видел недавно
Рувьера. Вы, оказывается, встречались. Сделал тебе комплимент".
"И что же он тебе рассказал?"
"Ничего особенного. Что наступили трудные времена. Что после второго
тура выборов мы получим железный парламент. А ты о чем хотела с ним
поговорить?"
"О марках", - отвечает Матильда.
Отец давно знает, что Матильда - скрытная девочка, и не выказывает
раздражения.
"Скажи пожалуйста! С некоторых пор круг твоих интересов удивительно
расширился - велоспорт, бокс, анжуйское вино, а теперь еще и марки".
"Я повышаю свое образование, - отвечает Матильда. - Тебе бы тоже не
мешало. Уверена, ты не назовешь ни одного судна на линии
Сан-Франциско-Ванкувер в 1898 году, не скажешь, что такое "сбрендить" или
как дают имя подкидышам".
Тот смеется "Разыгрываешь? Но какая у всего этого связь с марками?"
"Тут и я, похоже, пасую. Не веришь?"
"Да нет же, я готов тебе поверить".
И продолжает растирать ее маленькие ножки.
"Так вот, на прошлой неделе я просмотрела более половины огромного
английского каталога марок, чтобы выяснить, на какой марке у королевы
Виктории напечатано одно из ее тайных имен - Пено".
"А какое второе?"
"Анна".
Глаза его подергиваются ностальгической дымкой, ясно, что в дни своей
нищей молодости в Латинском квартале он здорово ухаживал за какой-то
Анной.
"Папа, когда ты меня не слушаешь, ты выглядишь смешным".
"Значит, я никогда не бываю смешным".
"Это отняло у меня целых четыре дня".
Все чистая правда. На прошлой неделе она четыре дня провела в клинике,
проходя обычные обследования, и между двумя процедурами погружалась в
филателистические дебри.
"И ты нашла?"
"Пока нет. Я остановилась на букве "Л", "Лауард" - Подветренные
острова, британская колония в Карибском море к северу от Мартиники и к
востоку от Пуэрто-Рико. Видишь, как полезно изучать марки!"
"И к чему тебе все это?"
Он перестал массировать пальцы ног. И уже жалеет, что задал вопрос. Он
знает свою Матти. По крайней мере, ему так кажется. И знает, что,
отправившись так далеко - сегодня на Подветренные острова, - она не скоро
встанет на якорь. А ежели начнет по обыкновению над всеми насмехаться, все
более разжигая себя, ее уже не остановить, и все кончится слезами.
"Такое ведь не придумаешь, - отвечает Матильда. - А вещи, которые
нельзя придумать, бывают очень полезны, чтобы отличить настоящее от
фальшивого. Если бы в октябре, когда я ездила повидать Пьера-Мари, я все
это знала, то могла бы сразу заткнуть ему рот".
Она знаком просит отца приблизиться к ней. Тот садится на край постели.
Она говорит - ближе, просит обнять ее. Отец тоже пахнет лавандой и
табаком. Но это ей нравится, потому что внушает уверенность.
Подняв глаза к потолку, она говорит: "Один учитель истории отправляет
письмо виноторговцу из Бордо. Его письмо содержит загадку: каково
происхождение почтовой марки, в которой раскрыто второе тайное имя
королевы Виктории? Пьер-Мари с ходу утверждает, что это - фальшивка, что
виноторговец послал письмо себе сам".
"Надо сравнить почерки", - говорит Папа.
"Я это сделала. Они не похожи. Но я знаю почерк учителя истории только
по этому письму. А что, если виноторговец просто исказил свой почерк?"
Прижав щечку дочери к своему плечу, Матье Донней некоторое время
раздумывает, а потом отвечает: "Ты права, Матти. Если твой виноторговец не
чокнутый по части марок, письмо действительно принадлежит учителю истории,
и тогда Пьер-Мари - осел".
При этих словах раздается стук в дверь и входит Мама. Обращаясь к мужу,
она говорит: "Ты даже не закончил ужин. А мы, как провинциальные болваны,
ждем тебя к десерту". Потом Матильде: "О чем вы шушукались за моей
спиной?" Эту фразу она повторяет всю жизнь, чтобы прогнать собственную
неуверенность, глупейшее чувство вины, которое мучит ее с тех пор, как ее
дочь в трехлетнем возрасте упала со стремянки.
Уже засыпая, Матильда слышит голоса внизу. Ей кажется, что это спорят
отец и Сильвен. Но это невозможно, они никогда не спорят. Ей это просто
снится. Потом голоса стихают. Она ощущает, как угасает огонь в камине. Ей
снится большое пшеничное поле, протянувшееся до горизонта. Мужчина, к
которому она направляется, смотрит на нее. Под ногами хрустят пшеничные
зерна. Но вот уже вокруг нее только цветы, огромные желтые маргаритки, их
становится все больше, и она топчет их ногами. Мужчина пропал. Стебли
цветов вдруг стали толстыми, за ними ничего не видно. Она осознает свою
ошибку, ей не следовало идти этим путем. Это подсолнухи, теперь она это
понимает, они очень высокие и окружают ее со всех сторон, она начинает
яростно крушить толстые стебли, источающие какую-то белую жидкость. Нет,
она не сможет, у нее нет сил, никогда не сможет, ее белое платье стало
совсем грязным, она не сможет.
А утром, едва открыв глаза и вспомнив сон, в котором она что-то не
смогла сделать, что, впрочем, ничего не меняет в ее привычках, и еще
другие глупости, которых уже не помнит, она видит в полумраке предмет,
появившийся на столе, за которым она обычно рисует, пишет, а иногда
плачет: потрескавшийся макет парусника "Camara", который ходил еще до ее
рождения между Сан-Франциско и Ванкувером.
Улыбнувшись, она опускает голову на подушку и просит Господа сделать
так, чтобы у ее отца и Малыша Луи ночь была спокойной.

После полудня она поручает Сильвену отвезти макет парусника в бар на
улицу Амело, поблагодарив запиской бывшего боксера за то, что одолжил его
ей на несколько часов, и особенно за то, что позволил ее отцу забрать его
еще раз.
Сделав крюк по дороге назад, Сильвен заезжает на улицу Гэй-Люссак и
останавливается перед меблирашками, где в феврале 1917 года жила Мариетта
с сыном Батистеном.
Хозяева прекрасно помнят ее, хотя она прожила у них три или четыре
недели. Снимала комнату на втором этаже. Ей разрешили пользоваться кухней,
чтобы готовить еду своему малышу. Много раз приглашали за свой стол, но
она неизменно отказывалась.
По их описанию, Мариетта Нотр-Дам была очень молоденькой дамой, лет
двадцати, не более, с большими печальными глазами, свои светлые волосы она
собирала в шиньон, красивая дама, не желавшая это подчеркивать. У нее
погиб муж на войне. Она только однажды об этом упомянула и больше
никогда-никогда к этому не возвращалась. Вообще была не болтлива. Только