И еще ниже:
"Согласна. Сапогами, снятыми с немца. Тина Ломбарди ошиблась. Их на
Эскимосе уже не было".
"Мадам Элоди Горд.
Улица Монгалле, 43, Париж.
Воскресенье, 11 апреля 1920 года.
Дорогая мадемуазель!
Я не могла ответить раньше из-за отсутствия времени. Целую неделю я
занята в швейной мастерской, а дома все время отнимают дети.
Как вам написал господин Пир, я действительно воспользовалась его
услугами в феврале минувшего года, чтобы узаконить свое положение и
получить пенсию как вдова погибшего на войне. Мой муж, Бенжамен Горд,
числился пропавшим без вести 8 января 1917 года на фронте Соммы. И это
все, что я знала, пока делом не занялся господин Пир. Я уже сказала, что у
меня не хватает на все времени, ложусь поздно из-за домашних дел и глажки
белья. Я не могла все сделать сама и пожертвовала частью сэкономленных
денег. К счастью, господин Пир меня не обманул, он взялся за дело и довел
его до конца. Сегодня мой муж официально числится погибшим. Он был ранен в
голову во время атаки, потом, находясь в санитарной части Комбля, был убит
при бомбежке 8 января 1918 года. Это подтверждено документами санчасти и
показаниями неизвестных очевидцев - солдат и санитаров.
Последний раз мой муж приезжал в увольнение в 1916 году. Фамилий Пу,
Шардоло или Сантини я от него не слышала. В том нет ничего удивительного,
потому что в августе его перевели в другой полк и он мог с ними
познакомиться только позднее. В своих письмах муж интересовался Только
детьми. Никогда не рассказывал о товарищах по войне. Перечитав письма за
осень и зиму 1916 года еще раз, я не обнаружила ни одной фамилии.
Вот и все, что могу вам сообщить, мадемуазель. Да еще выразить свои
соболезнования по поводу того, что ваш жених познал ту же участь, что и
мой муж.
Примите выражение моего сочувствия.
Элоди Горд".
"Эмиль Буассо.
Набережная Рапе, 12, Париж.
15 июня 1920 года.
Мадемуазель!
Дожидаясь своей очереди у парикмахера, я обнаружил старый номер "Ла ви
паризьенн", в котором прочитал ваше объявление. Не знаю, чего стоит моя
информация, но готов сообщить вам следующее. Я был знаком с Бенжаменом
Гордом, я служил с ним в одном отделении в 1915 и 1916 годах, до того как
он получил чин капрала и перевелся в другой полк. После войны я узнал, что
он остался на поле боя, так что можно сказать - одним больше. Не могу
утверждать, что мы были дружны, но всякий раз, пересекаясь, обменивались
дружескими приветствиями. Во время боев дальше своего отделения ничего
ведь не видишь, а он служил в другом взводе. Да еще был довольно
замкнутым. И дружил лишь с одним парнем, с которым был знаком на
"гражданке". Тот тоже был столяром, как и он, но уж точно не любил портить
себе кровь. Они как бы жили отдельной жизнью. Бенжамен Горд был высоким, в
свои тридцать лет уже изрядно облысевшим человеком, длинноногим и
длинноруким. Прозвище у него было Бисквит. Фамилии другого, постарше, хотя
он и не казался таким, я не запомнил, все звали его Бастильцем, сначала по
крайней мере, но так как ребят из этого района было немало, то он получил
прозвище Эскимос, потому как был золотодобытчиком на Аляске. Короче, они
были неразлучны и в деле, и на отдыхе, как настоящие друзья. Но потом, не
знаю почему, дружба их пошла прахом. Можете сказать, что на войне и не
такое бывает. В июне 1916 года я приехал в Париж в отпуск вместе с
Эскимосом и другими парнями. Именно после возвращения на фронт я узнал,
что у них что-то случилось. А вскоре их отношения совсем испортились.
Как-то на отдыхе они даже сцепились. Меня рядом не было, врать не стану.
Но более крепкий из них, Эскимос, сумел повалить Бисквита и крикнул:
"Уймись, Бенжамен, иначе я за себя не ручаюсь. Кто из нас виновнее, черт
побери? В чем ты меня упрекаешь?"
Они стали избегать друг друга, старались даже не встречаться глазами.
Их грызла черная злоба. Но мы так и не узнали, почему они поссорились.
Строили предположения, даже спрашивали Эскимоса, но тот только посылал
подальше. В конце лета Бенжамен Горд был произведен в капралы, поговорил с
командиром батальона, и его перевели на другой участок фронта. Мне
сказали, что он погиб в 1917 году, судьба его бывшего дружка оказалась не
лучше, даже много хуже. Он поранил свою левую руку из ружья товарища, как
утверждал, совершенно случайно, и те, кто его знал, верили ему. Он был не
из тех, кто способен сделать такое намеренно. Однако его все же забрали и
на военном трибунале приговорили к расстрелу.
Какая печальная история, скажете вы, но в ней все правда, слово
мужчины. Больше я ничего не знаю о Бенжамене Горде. Имена других, которые
вы называете для вознаграждения, мне не известны. Как и это окаянное
Бинго. Траншеи, которые я видел на Сомме и в любом уголке Пикардии,
назывались авеню Издохших, улицей Невернувшихся, Выходными воротами или
Свиданием при Кормежке. Очень красочные, но отнюдь не веселые названия. Но
все так.
Если мои сведения могут вам помочь, рассчитываю на вас. Я работаю
помаленьку, продаю рыбу на набережной, где живу, разгружаю баржи, но
никакой радости это не приносит, так что я буду доволен, если вы мне
что-нибудь пришлете. Да! Мне доставило удовольствие вспомнить те ужасные
времена. Мне ведь больше некому о них рассказывать. Счастливо,
мадемуазель, и заранее благодарю.
Эмиль Буассо".
Матильда отправляет ему 200 франков с благодарностью. И заносит на
бумагу для рисования слегка дрожащей рукой, так велико ее волнение:
"Еще одна частичка головоломки встала на место. Вероника Пассаван
порвала с Эскимосом во время увольнения в июне 1916 года.
Бенжамен Горд, по прозвищу Бисквит, подрался с ним после его
возвращения из увольнения и перевелся в другой полк, чтобы с ним не
сталкиваться.
В каком состоянии духа встречаются они, приговоренные к смерти в
Угрюмом Бинго? Эскимос утверждает, что они помирились. А что, если это
примирение было для Бенжамена Горда лишь выражением сочувствия или
лицемерия? А что, если он воспользовался обстоятельствами, чтобы потешить
свою злобу?
Кем бы он ни был - союзником или врагом, но Бенжамен Горд наверняка
повлиял в то снежное воскресенье на судьбу Эскимоса и, соответственно,
четырех остальных.
Причину же ссоры нетрудно угадать, но, как говорит Малыш Луи, "в
постельных делах черт ногу сломит".
ЖЕНА ВЗАЙМЫ
Июль.
Гроза разразилась над Парижем в тот самый момент, когда Элоди Горд в
ситцевом светло-синем платье вышла из своего дома на улице Мангалле и
бегом направилась к машине, где сидела Матильда. Открыв ей дверцу и
впустив внутрь. Сильвен со всех ног бросился в ближайшее бистро.
Элоди Горд не более тридцати лет, довольно красивое лицо, светлые глаза
и волосы. Зная, что она живет на пятом этаже, Матильда извиняется за то,
что попросила ее спуститься вниз. "Да нет же, нет, - отвечает та, -
господин сказал мне про вашу беду".
Сидя очень прямо на заднем сиденье, она рассматривает свои колени и с
видом жертвы покусывает губы. Чтобы ее немного задобрить, Матильда
спрашивает, сколько у нее детей. Оказывается, пятеро, из них четыре
достались ей вместе с Бенжаменом Гордом, от его первого брака. И
добавляет: "Я не делаю между ними различий".
И снова замыкается в неловком молчании. Матильда отыскивает в сумочке
фотографию осужденных, которую получила от Эсперанцы, и показывает ей. С
расширенными глазами и открытым ртом, слегка покачивая головой, Элоди
долго рассматривает ее. Кровь отлила от ее щек. Она оборачивается к
Матильде с испуганным видом и говорит: "Я его не узнаю".
"Неужели? Кого вы не узнаете? - спрашивает Матильда. И пальцем
указывает на Эскимоса. - Этого?"
Элоди еще пуще начинает мотать головой, устремив взгляд вперед, и
внезапно отворяет дверцу машины, чтобы выйти. Матильда пытается ее
удержать и, увидев полные слез глаза, говорит: "Значит, ваш муж и его друг
Клебер поссорились из-за вас?"
"Пустите меня!"
Матильду это не устраивает. "Разве вам непонятно, - говорит она, - как
мне важно узнать, что там произошло. В той злосчастной траншее они все
были вместе, и мой жених тоже. Что случилось? - Теперь слезы душат уже ее,
и она заходится в крике: - Что там случилось?"
Но Элоди только мотает головой. Половина ее тела промокла насквозь, но
она не произносит ни слова.
Матильда отпускает ее.
Элоди Горд поспешно перебегает улицу, останавливается под навесом
своего дома и оборачивается. Несколько минут она смотрит в сторону
Матильды, которая пересела ближе к дверце и медленно возвращается,
безразличная к грозе, в промокшем платье, с волосами, прилипшими к лицу.