случае нарушения..."
и знакомыми... В случае..."
все положения, оговоренные в документах, имеют силу закона и в каждом пункте
применяются буквально. Кроме того, мы оставляем за собой право любой
параграф договора подтвердить действием.
обычная бюрократия. А он был основой основ службы, в которой мне предстояло
"трубить" всю отпущенную судьбой и начальством жизнь!
свою силу, которую, передумав, можно было выбросить в мусорную корзину.
Бумаги были лишь макушкой огромной пирамиды взаимного подчинения и
принуждения. Контора умела удерживать свои кадры. И выцветшие чернила личной
росписи здесь значили очень немного!
ждут не самые приятные испытания. Ты готов?
Мы не принадлежим себе. Мы всецело, со всеми потрохами с дня сегодняшнего до
последнего принадлежим Учреждению. Для нас нет вчера, но только сегодня. Мы
не можем позволить себе чувства, в том числе родственные. Это не совместимо
с исполнением стоящих перед нами задач.
Постоянно, изо дня в день, до крышки гроба тебя будут ставить перед выбором.
Или-или. И каждый раз с тебя будут требовать не слов, не бумажного росчерка
- действия! И каждое такое действие будет все дальше вытеснять тебя из круга
привычной жизни, обрезать последние пути к отступлению. Тебе разрешат больше
чем прочим, но заставят платить стократ!
признания собственной слабости и не представляя, чем уже завтра мне придется
расплачиваться за собственное согласие, я сказал:
быть, для себя самого.
увидела моя мать.
прохождении срочной службы в в/части..."
моим телом.
младшей сестры, растерянную суету соседей, молчаливое отчаяние отца,
полотенце, венки, табуретки я видел сам! Я видел все снова и снова,
прокручивая пленку на экране монитора.
как отчетливо слышен скорбный шепот голосов, как все натурально и в то же
время художественно. Куда там "Мосфильму"! А ведь снимал он скрытой камерой!
тела. Гроб металлической громадой встал посреди комнаты. Моей комнаты. Я
видел знакомый диван, стол, книги и... собственный гроб. И снова: слезы,
причитания, вой матери, скорбь знакомых, школьных друзей.
исправить... - шептал на ухо инструктор. - Вы можете...
безнадежная злоба стискивали мои зубы. Я не желал показать им свою слабость.
Я молчал. Я молчал! И своим молчанием говорил - да!
согласия. Согласием для них было - действие! И только оно!
"крещением"!
был выехать к месту моего первого служебного задания - на собственные
похороны!
страховку, учесть пути отступления, найти как, присутствуя на собственном
погребении, остаться незамеченным, с каких точек наблюдать за обрядом
прощания, чтобы увидеть больше. И все это впоследствии изложить в рапорте с
указанием деталей, подсчетом присутствовавших и случайно прошедших рядом
людей, описанием их действий и реакций.
топографии места и психологических факторов, внешнюю маскировку, степень
приближения к объекту - чем ближе я буду стоять к срезу своей могилы, тем
больше наберу очков. Они правы. Частокол частностей способен загородить
общее. Азарт решения задачи сильнее потенциального ужаса ее итогового
ответа. Наверное так изобреталась атомная бомба. И чем более красивое
решение я отыщу - а кто откажется быть первым среди лучших - тем безнадежней
я увязну в липких тенетах Конторы. Они вязали меня моими собственными
руками! Жестоко, но как неодолимо верно отрезали они мое прошлое! И не с
кого, в случае чего, спросить - я сам выбрал, выковал свою судьбу. Выхода
мне оставили только два - вперед или назад. Но где-то в глубине души я
догадывался, что отступление - иллюзия. Ход назад исключен. Слишком много я
узнал, слишком далеко зашли наши с Конторой отношения. Я решал конкретные
задачи: как до неузнаваемости изменить лицо, походку, голос, какую выбрать
одежду, в качестве кого, не привлекая внимания приблизиться к похоронной
процессии. Я думал, разрабатывал, браковал варианты. Я решал десятки мелких
задач, на самом деле решая одну-единственную - продажу своих тела и души
Конторе.
Разминать мышцы. Думать. Петь про себя песни. Вспоминать. Только не спать! И
я вспоминаю.
что там внутри? Или может быть кто? Где можно надежно спрятать неугодное
тело, как не в официальной могиле, прикрываясь словно щитом натурально
плачущими родственниками. Я уловил дух Конторы и теперь не удивлюсь любым,
самым фантастическим вывертам. Собственно говоря, я и сам стал ее частью,
если при наблюдении за собственным захоронением меня посещают такие мысли.
Что-то надломилось во мне в последние дни.
табуретками. Держать "меня" было тяжело. Пот заливал глаза носильщиков. Я
видел их рядом, буквально в сантиметрах от собственного носа, скользя
панорамой по лицам. Вот одноклассник, с ним я полгода сидел за одной партой.
С этим куролесил во дворе. Сосед по лестничной клетке. Друг детства. Я
плавно двигал объективом теодолита. Это было мое изобретение, которым я, не
без основания, мог гордиться - установить за ближними памятниками треногу с
теодолитом, поставить возле могилы рейку и припав к окуляру внимательно и
главное безопасно наблюдать за происходящим. Я мог легко перечесть
участников, рассмотреть детали их одежды, выражения лиц, не выказывая себя.
Конечно, натяжка здесь присутствовала - какого дьявола понадобился теодолит
на кладбище? Но кто в такой момент обращает внимание на мелкие странности.
Главное я умыл своих кураторов. Они очень хотели втолкнуть меня в толпу
скорбящих друзей и близких, подвести к краю могилы, посмотреть на мои
дерганья. Не вышло! Подпортил я им удовольствие. С одной стороны я ближе к
объекту чем мог бы быть стоя где-нибудь сбоку под видом случайного
могильщика, с другой, не нарушая поставленных условий, отстранен от
происходящего. Я не участник, но лишь сторонний наблюдатель. Таким меня и
кушайте, коли не поперхнетесь!
ее успокоить отец. Могильщики расправили канаты.
теодолита, замечая, рассматривая, запоминая. Может от того, что наблюдаю
окружающее как спектакль, заведомо зная интригу, зная, что все это лишь
фокус, дурной розыгрыш, ведь я не там, в тесном нутре цинка, а здесь, живой
и невредимый. А может от того, что догадываюсь, что сейчас меня "смотрят" со
всех сторон. Очень им важно установить степень моей психологической
устойчивости, поймать самый малый всплеск эмоций: дрогнувшую мышцу,
шевельнувшуюся бровь, размытый слезой зрачок. Не дождетесь! Я машина, я лишь
продолжение теодолита, я наблюдаю, замечаю, фиксирую. Не более того!
стреляные гильзы. Это детали. Это важно.
теодолита. Близко, невозможно близко, увидел глаза матери, отца. Почему я не
могу бросить свое укрытие, подойти и прекратить весь этот спектакль? Почему
должен наблюдать страдание моих близких, изображая камнеподобного чурбана?
Почему?!
прекратил, не объяснил. Я остался с теодолитом. Я остался с Конторой.
действительно умер. Навсегда. И через это поступил в полную, безраздельную
собственность Конторы. Стал инвентарным номером, как какой-нибудь стол или
Русанов Владислав
Адамов Григорий
Ильин Андрей
Афанасьев Роман
Каменистый Артем
Соломатина Татьяна