Чтение 44–й страницы книги ~Тайные люди 1: Записки невидимки~

Почему я и два известных мне агента это все? Может быть это лишь малая часть
нелегального айсберга? И пожертвовав нами, он спас остальное большинство?
Если допустить такое, то так ли он беспринципен? Ампутировать одну,
смертельно больную ногу, чтобы выжил целый организм, разве это
предательство?

К тому же я сужу о том, сути чего не знаю. Какое задание он выполнял?
Какие цели преследовал? Не маленькие, если целый перерабатывающий завод, с
полусотней охраны, техникой, многомиллионным оборотом был пожертвован
единственно для прикрытия основной операции! Другому хватило бы для
получения внеочередного звания одного этого! Я услышал бой только своего
барабана, а играл целый оркестр! Что играл? Знать бы. Но если даже принять
завод и все с ним связанное за десятую часть, то целое?! Ого! Глазом не
охватить!

Да на месте своего начальника, свались на меня такая ответственность и
такие, неодолимые на первый и на второй, и на третий, и на все последующие
взгляды, обстоятельства, я просто бы застрелился. А он выкрутился, просчитал
выход: направил наступающего на пятки противника по ложному пути, вывел из
игры наиболее ценные кадры, пожертвовал все равно обреченными, да еще, между
делом, руками курьера-практиканта рванул взлелеянный мафией наркозаводик!
Как говорится, малой кровью на чужой территории.

Конечно, обидно, что в жертву принесли именно меня. Но это лично для меня
я самая великая ценность. А в его распоряжении таких жизней может быть
десятки. Почему он должен избрать для спасения именно мою, а не другого
такого же агента. Потому что этого хочется мне?

Но разве учитывается желание рядового пехотинца, погибающего на ложном
плацдарме ради достижения высших и неизвестных ему стратегических целей? И
разве напрасна его жертва? Да, он изначально не должен был победить и, не
зная об этом, честно и самоотверженно шел в атаку, подставляясь чужим пулям
и осколкам. Он умер, но собрал на себя десять или сто вражеских солдат и тем
спас десять или сто своих сотоварищей, где-то там, далеко, в тиши и покое
формировавших водную преграду. Разве может этот солдат обвинить в
бессердечии пославшего его на смерть генерала? Нет. Он знал на что шел. И я,
и помощники резидента знали, на что шли, знали условия этой, по-военному
бескомпромиссной борьбы. Мы должны были быть готовыми умереть не там где
хочется, а где скажут, так чего теперь жаловаться.

Не мне судить шефа. Да и будь он хоть в малой степени виновен, разве
подошел бы он, нарушая законы конспирации, ко мне на улице, рискуя быть
наказанным начальством? Разве признал меня случайно столкнувшись? Нет,
прошел бы мимо и никогда бы я не узнал истины. Не прав я, доверяясь эмоциям.
Дорогого стоит его "спасибо". Дорогого!

Рассуждая так, я не осознавал, что в эти мгновения, отстраняясь от своей
обиды, влезая в шкуру резидента, я незаметно для себя становился другим. Я
умирал как исполнитель и в муках и корчах сомнений рождался как
руководитель.

Не Учебка сделала меня, не навыки убивать и укрываться, эти, мучительные
раздумья. Признавая за другим право распоряжаться моей жизнью, я завоевывал
аналогичное право для себя. Лишь тот может послать подобного себе на смерть,
кто сам в любое мгновение готов принять из рук другого смерть собственную.
Право - это лишь продолжение обязанностей.

Круг разомкнулся и впустил меня внутрь. Я стал равным среди избранных.
Священное действо состоялось.

Тогда, отлеживая бока на диване, бродя по улицам, глотая пиво, думая о
другом, скором задании, я не догадывался, что пора школярства завершена. Что
уже никто и никогда не вручит мне курьерскую сумку. Что в графе
"рекомендации к использованию" моего секретного, в единственном экземпляре
личного дела уверенной рукой выведено - "готов к самостоятельной работе".

Готов ли? Способен ли?

Это покажет жизнь. В конце концов это не последнее задание. А бравые
пионерские вскрики "Всегда готов!" не в чести у нашей организации. У нас
работают, побеждают и умирают тихо.

Такая специфика!