Александр КАБАКОВ

НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ

Никогда я так не жалел о том, что лишен больших литературных
способностей, как сейчас. Бесцветный и невыразительный либо, наоборот,
слишком претенциозный стиль, которым я когда-то записывал результаты своих
экспериментов, совершенно непригоден в нынешних обстоятельствах. И, думаю,
что естественное и полное недоверие, которым будет встречен этот рассказ,
- а коли он не вызовет доверия, то не вызовет и интереса, поскольку
интересен может быть именно и только абсолютной достоверностью и
точностью, - думаю, что недоверие со стороны читателей - если после всего
случившегося они когда-нибудь снова появятся - полностью уничтожит тот
практический эффект, которого я хотел бы достичь.

Великие проповедники, сумевшие увлечь народ, несомненно обладали
великими же литературными дарованиями. Евангелисты не много сделали бы для
распространения истины, открывшейся Христу, не будь они гениальными
писателями. К сожалению, столь же часто, если не чаще, дар слова бывал
отпущен и злодеям, и шарлатанам, и недальновидным, ограниченным глупцам,
жаждущим общего блага. Последние бывали даже более опасны, чем заурядные
негодяи, - наркотик тем более ужасен, чем естественней он включается в
обмен веществ, особенно если и употребление его приятно.

Впрочем, об этом еще будет случай здесь порассуждать. Ведь то, что
есть предмет моего рассказа, - не более чем реальная иллюстрация
высказанной мысли.

Они явились прямо в институт.

В лаборатории зазвонил телефон, я снял трубку и услышал голос
начальника отдела кадров - сварливый голос в сущности уже довольно
беззлобного вдового старика, чьи наивные хитрости и интриги давно
побледнели рядом с элегантным людоедством моих молодых и ученых коллег.

- Юра, - обратился он ко мне на "ты" по праву старшего, - зайди ко
мне, пожалуйста.

- Попозже, - довольно небрежно ответил я. Идти через все здание не
хотелось, к тому же на столе лежала куча неподписанных таблиц, а до обеда
я решил обязательно полностью с ними разделаться. Старик же для меня давно
не представлял никакой власти, даже по части характеристики: надо будет -
так и без его благоволения подпишу и поеду... Но голос Аверьяна Павловича
стал одновременно и тверд, и искателен почему-то:

- Зайди, я тебя ведь прошу. Сейчас зайди, слышишь?

Выражаясь гораздо более энергично, чем того заслуживала ситуация и
чем принято при дамах - правда, у нас в институте, как и во многих такого
рода заведениях, уже давно было принято и при дамах, - я отправился в
кадры. Я вылез из-за стола, выскочил из лаборатории, слетел по короткой
лестнице на пол-этажа и понесся по длинному коридору. Грязно-бирюзовые
присутственные стены, вечно мигающие полусломанные лампы дневного света и
архаические ковровые дорожки, застеленные полотном с грязными следами,
придавали нашему институту вид самой что ни на есть заштатной конторы из
глухо провинциальных. А между тем это был академический институт, и
иностранные делегации изумлялись, не умея совместить проблемы, которыми мы
занимались, имена и степени сотрудников с интерьерами институтских
коридоров, а особенно буфета и уборных. Сортиры у нас были выдающиеся даже
по отечественным меркам.

В кабинете у Аверьяна из-за гигантского сейфа мне навстречу поднялись
со стульев двое. Один из них шагнул вперед и удивительно ловко произвел
сразу несколько движений: правую руку он протянул для пожатия, на которое
я машинально ответил, левой откуда-то вытащил и, развернув, на мгновение
близко поднес к моему лицу довольно большое удостоверение, в котором я не
успел прочесть ни имени-отчества, ни фамилии, ни должности - ничего,
только организацию, тут же удостоверение спрятал и, не отпуская правой
моей руки, своей левой повел в сторону товарища, невнятно назвав его,
одновременно стал сам садиться, потянув и меня книзу, так что и я оказался
на стуле. Тут же сел и второй, и вдвоем они образовали как бы коротенький
полукруг, в фокусе которого сидел я.

Аверьяна, когда я повернулся, в кабинете уже не было. Только валялись
на его столе какие-то приказы да стояла полуоткрытая жестяная коробочка со
штемпельной подушечкой.

Я почувствовал, что лицо мое обрело давно не посещавшее его
выражение. Мол, что ж тут такого, ничего особенного, мы люди опытные,
понимаем все насквозь, и в визите таком нет ничего удивительного, дело
естественное и даже необходимое, хотя, конечно, и не без комического
оттенка... Примерно такое выражение: ну, ребята, давайте послушаем, чего
вы расскажете...

- Юрий Ильич, - сказал, непрестанно улыбаясь, тот, что пожимал руку,
- ну, пришли мы послушать, что вы нам расскажете.

Вопрос был удивительно прям и в то же время абсолютно бессмыслен.
Поэтому мне и думать не пришлось, чтобы ответить.

- А, собственно, о чем? Простите, имя-отчество ваше не расслышал... и
товарища вашего...

- Игорь Васильевич! Это я виноват, голос у меня тихий да и дикция не
очень... Игорь Васильевич я. Простите уж нас, что отрываем... А это вот,
прошу любить и жаловать, молодой наш товарищ, начинающий, можно сказать,
стажер, я-то уж давно, а он начинает только. Сергей Иванович, его и без
отчества можно, молодой еще, а мы думали-думали, к кому бы нам обратиться,
и вот решили к вам, вы понимаете, мы, конечно, сначала все узнали, о вас
все, Юрий Ильич, исключительно с уважением отзываются, мы к другому еще
раз пять подумали бы, прежде чем обратиться...

- И совсем бы, наверное, не обратились, - вставил Сергей Иванович.
Игорь Васильевич заткнулся и вдруг отчаянно захохотал.

- Ха-ха-ха, ох, насмешил, Сергей, ох... И, конечно, ведь он прав,
Юрий Ильич, и совсем бы не обратились, но вас здесь все исключительно
уважают, и руководство, и так, знаете, рядовые товарищи, исключительно
хорошие отзывы, и как специалист, и по-человечески, а нам ведь тоже не
хочется к кому попало обращаться, люди, вы знаете, Юрий Ильич, разные
есть, одного спросишь, а он и не знает ничего... Вы курите? Закуривайте.

Тут мы все втроем дружно закурили, причем они довольно долго
рассматривали мою пачку сигарет и, переглядываясь, качали головами, так
что и я внимательно ее осмотрел, прежде чем спрятать, но ничего не увидел.

- Юрий Ильич, - сказал, сделав серьезное лицо, молодой Сергей
Иванович, - ну, мы пришли послушать, что вы нам расскажете.

- А, собственно, о чем? Простите, имя-отчество ваше... Сергей...

- Иванович. Вы имена плохо запоминаете? Вот и Игорь Васильевич наш
тоже... скажешь ему имя-отчество, а он тут же забыл. Как, говорит,
имя-отчество этого, что ты докладывал, Сергей? Я говорю - ну, как же вы не
помните, Игорь Васильевич, Джеймс Фрэнклин Лопатофф, а он говорит...

- Бывает, это бывает, Юрий Ильич, - перебил Игорь Васильевич. - Но
мы-то пришли послушать, что вы нам расскажете.

- Да, собственно говоря, о чем же я рассказать могу? Игорь...

- Васильевич. Это так уж у нас в роду и велось: я Игорь Васильевич, а
отец мой Василий Игоревич был. А дед - опять Игорь Васильевич...

- А меня в честь Есенина мать назвала, - тут же влез молодой. Мы
снова все вместе закурили.

- Да, - сказал Игорь Васильевич, выпуская дым в сторону и отмахивая
его рукой, - это вы, конечно, Юрий Ильич, просто из скромности на себя
наговариваете.

- Что именно? - от третьей подряд сигареты во рту у меня было
отвратительно кисло.

- Да вот, что у вас таланта литературного нет и тому подобное. Я
ведь, вы сами понимаете, по службе все, что вы пишете, читал, но я,
конечно, не специалист, так ведь и от специалистов слышал, что
исключительный у вас литературный талант и язык очень богатый, правда,
Сергей? Вот Сергей не даст соврать, он у нас исключительно честный, но
тоже скажет, что не только в вашем институте, а, может, и во всей Москве
сейчас такого языка богатого ни у кого нет. И со стороны руководства о
вашем языке самые положительные отзывы, и рядовые сотрудники очень
уважают...

- Ну, при чем тут наш институт? - возразил я, потянувшись было за
сигаретой, но раздумал. - Что у нас в институте в языке понимают?
Институт-то ведь не литературы же и русского языка...

- Нет, нет! - закричал Игорь Васильевич и весь подался на стуле
вперед, так что пиджак его распахнулся, но он его немедленно запахнул. -
Нет, и в институте, и вообще понимают, вы будьте уверены, ценят вас и
знают, кому положено, конечно. Вот я вам такой пример приведу: написали
вы, допустим...

- Ну, что? - перебил я, потому что он меня уже довел этой пустой и
полуграмотной лестью. - Ну, что я написал? Рассуждение о связи между
сущностью учения и формой проповеди? Или насчет иллюзий справедливости? И
то, и другое самым сухим, самым казенным стилем...

- Ну, не только, - коротко буркнул Сергей Иванович и даже вроде
обиделся по-детски.

- Правильно, - согнав постоянную улыбку поддержал Игорь Васильевич. -
Правильно Сергей говорит: именно не только, Юрий Ильич! Разве вы не можете
написать высокохудожественно? Еще как можете. Если захотите нам помочь. Мы
ведь думаем, что вы захотите нам помочь, правильно? Мы же вас не
заставляем, Юрий Ильич, мы только просим: напишите. Вы же, наверное, не
догадываетесь, а нам точно известно: такой поток серости идет сейчас в
нашу отечественную литературу, такой поток!.. Ужас. А вы нам очень могли