Чтение 8–й страницы книги ~Подход Кристаповича~

Шаболовки и притормаживая на Якиманке.

- Тот, что вышел, взял ее под руку и говорит с акцентом: "Барышня,
садитесь в машину быстренько. Вас ждут в одном месте по важному для вас
делу". Ну, Файка дернулась, совсем стала белая и садится молча. А я этого,
конечно, за ривьеру левой, правой к яблочку...

- Не ври, - опять буркнул Мишка. Машина уже выбиралась к Солянке,
пробуравив трущобы Зарядья, буксовала в талой грязи на спусках к реке,
въезжала в глухой двор, и Колька с удивлением обнаружил, что по его
короткому и неточному описанию Мишка сразу нашел Файкин подвал -
остановились точно напротив, в подворотне через улицу. Они сидели в
"опеле", мотор тихо пел, Колька быстро заканчивал рассказ:

- Ну, не за яблочко, но за ривьеру - точно, и говорю, так, мол, тебя,
и так, в рот и в глаз, отпусти даму, фрай. А он засмеялся, в рыло мне
книжку красную сунул и говорит: "Иди, командир, иди. Идите, товарищ, не
мешайте органам выполнять свои функции..." Или вроде этого - вежливо,
сука. И с места рванули...

- От центра поехали? - спросил Мишка. - Ага. - Колька уже спускался
следом за другом в подвал. Кристапович шел, будто домой к себе. У двери
остановился, посветил плоским фонарем - с косяка тянулась веревочка под
наклеенную на раму двери бумажку с фиолетовым оттиском. - Видел? спросил
Мишка. - Знакомая картинка. Помню я их штемпеля...

- Они? - выдохом шепнул Николай. Кристапович не ответил, и так все
было ясно. Откинул крышку фонарика со сдвижными цветными стеклами, поднес
ближе к бумажке лампочку в жестяном полированном рефлекторчике -
вспомнился гиперболоид, соблазнительная легкость этой гениальной выдумки,
непреодолимое желание попробовать сделать у тогдашнего, десятилетнем...
Бумажка отклеилась и, легко колеблясь, повисла на веревочке. Отворили под
тревожные вздохи Николая дверь, вошли.

- Тебе на дежурство когда? - спросил Мишка.

- Сегодня в ночь, в семь заступаю, - Колька с удивлением, будто в
первый раз здесь, оглядывался. - Слышь, Мишка, смотри, порядок какой, как
мы оставили. Что ж, они и шмона не делали?

- Конечно, нет. - Кристапович досадливо пожал плечами. - Зачем обыск,
если они просто девку для хозяина взяли? Чет у нее искать? Да если бы они
поискали, нам здесь делать нечего было бы.

Колька без видимого усилия вытащил, не скребя по полу, на весу, из
угла железную кровать. Что-то знакомое показалось Мишке в этом стальном
ложе, хотя что удивительного - все одинаковые: спинки в разводах
коричневой краски под дуб, половины шаров нет - свинчены, подзор не первой
свежести, а кое-где и прямо со следами Колькиных же сапог. Мишка с
удовольствием смотрел, как Колька несет эту гордость советской индустрии -
не напрягаясь. Ни вражеские осколки, ни родная горькая не поломали
устойчивое самохваловское здоровье. Под кроватью пол оказался неожиданно
чистым, ни бот драных, ни трусов скомканных - дощатый настил в крупную
щель. Колька сунул руку в карман, вытащил простую финку с наборной
веселенькой ручкой, подковырнул крайнюю к стене доску и пошел отдирать их
одну за другой - каждая на двух некрепких гвоздях.

- Ну, вы конспираторы, - засмеялся Кристапович. - Им и искать бы не
пришлось, от дверей бы увидели, если бы стали смотреть.

- Да чего прятать-то было? - прокряхтел Колька, вытаскивая из
неглубокого подпола докторский баул из сильно облупленного крашеного
брезента. - От кого? Жженый бухгалтер притащит треть артельской выручки,
которую они этим бандюгам сдавали...

- Рэкет, - про себя как бы сказал Мишка, но Колька услыхал.

- Чего?! - изумился он. Какой там к херам... не знаю, что ты
бормочешь, а знаю, что сдавали эти инвалиды банде треть, чтобы жить
спокойно. Два раза им кассу обчистили, мильтоны потыкались-потыкались, да
и в сторону - мол, "черная кошка" действует, а против нее мы, дескать,
пока не стоим... Ну, паленый бухгалтер и придумал - нашел этих,
договорился, им треть - они больше артель и не трогают...

- Я понял уже, - сказал Мишка. - Лучше еще раз опиши, кто деньги
забирал.

- Кто! - возмутился Колька. - Хрен в пальто, вот кто. Я ж тебе уже
говорил: свои пять процентов Файка отмусолит, которые ей за передачу, за
прямую связь и риск, а остальное на ночь под кровать, а утром - ни свет ни
заря - тот заявляется, линдач, молча под кровать, молча в чемоданчик
пересыпет, молча на выход...

- Прямо и тебя не опасался? - спросил Мишка.

- Один раз прямо из-под нас доставал, гнида, - засмеялся Колька, - я
и слезть-то с нее не успел... Хотел ему по фотке приложить, да он с тебя,
а то и подлиннее, и при пушке, так я думаю - перетерплю, не отвалится, а
то ведь ухлопает...

- Точно его вспомни, весь портрет, - приказал Мишка, и Колька,
рассовывая по карманам трудно сворачивающиеся пачки сотенных, извлеченные
из баула, а не помещающиеся передавая Мишке, забубнил:

- Волосы черные, как приклеенные, гладкие, сзади - висят - ну,
Тарзан, как положено - пиджак коричневый в клетку, плечи - во, на жопе
разрез, дудочки зеленые, полботинки на белом каучуке... Ну, стиляга и все,
что ты, в "Крокодиле" не видал их? Сверху не то макинтош, не то халат...

- Плащ, - поправил Кристапович. - А лицо, особенное что-нибудь есть в
лице? Что ты все о шмотках, он же переодеться может.

Видимо, мысль о том, что у человека может быть не один костюм, не
приходила ранее в голову Кольки. Он задумался, хлопнул несколько раз
короткими белыми ресницами.

- Шрамов вроде нету... вот! Губы у него... ну... такие, - он
попытался вывернуть свои, - как у Поля Робсона, понял?

- Понял, - сказал Мишка. Вроде бы такого парня он встречал в кафе, а
может, и кажется... Они вышли, заперли дверь, Михаил послюнил бумажку,
погрел ее снова фонариком, прилепил на место. Глянул на квадратную "доксу"
- до Колькиного дежурства оставалось тридцать пять минут. Поехали к
министерству на Басманной, метров за двести остановились.

- Ты все помнишь? - спросил Мишка.

- Все, - решительно ответил Колька. По дороге они успели взять
шкалик, Колька окончательно поправился, загрыз чесночиной - и теперь сидел
прямой, розовый, спокойный. Снова их блокгауз отбит, снова Мишка
командует, и скоро они пойдут в избу, будут хлебать затируху, а то и щи, а
потом Мишкина маманя будет дочитывать им про безумного Гаттераса... - Все
помню. Среди дежурства звонок, быстро навожу хай, мол, у Файки беда, сама
неизвестно где, звонил кто-то из соседей, делаю им психа, под шум
сматываюсь в форме и с пугачом, в такси до Солянки, в подъезд, через
черный ход в Подколокольный, опять в такси, до Бронной... Так?

- Так, - кивнул Кристапович. Молча и быстро переложили деньги в
валявшуюся на полу между сиденьями Мишкину балетку. Мишка вздохнул, глядя,
как выбирается из машины Колька, потянул его за рукав снова внутрь:

- Ну, уже не боишься?

Колька заржал как-то слишком весело:

- А когда я боялся? Я боюсь?! Мишаня, а тебя накатиком не заваливало?
А ты в своей сраной разведке перед заградотрядом на мины ходил? А меня
заваливало, понял, я ходил, понял?! Я ничего не боюсь, понял?! Мне на
них...

Высвободил рукав, пошел, обернулся и крикнул на всю быстро темнеющую
под осенним слезливым небом улицу:

- Не бздимо, перезимуем! - и скрылся за углом.

А Михаил переждал светофор, бросил папиросу в окно - и рванул на
Сретенку, к себе. То есть, к Нинке.

Нинка лежала в постели, одеяло натянуто на голову, ноги торчат.

- С работы твоей звонили, - сказала она из-под одеяла, не меняя позы.
- Судом грозили за прогул. Я сказала - заболел ты. Справку Дора Исааковна
сделает... Пока ее с работы не погнали...

Михаил откинул одеяло. Нинка немедленно перевернулась на спину, прямо
и светло посмотрела ему в глаза. Груди сплющились и развалились на
стороны, запал живот - худа была Нинка, а для своих двадцати восьми и
телом жидковата, курила много, валялась допоздна, налегала на "три
семерки" и жирное печенье "птифур", вечно засорявшее колючими крошками
постель, а шло все не в коня корм, ребра и ключицы торчали, а от дурной
жизни только кожа повисала. И при этом - непонятная была в этой девке
какая-то штука, от которой многие чумели, да и Михаил был ей подвержен...
Как сказал однажды аккордеонист из колизеевского оркестра, много чего
повидавший мужик, чудом уцелевший поляк из Львова: "Не то пшиемно, же пани
хце запердоличь, а то, же хце завше..." Мишка понял не все слова, но со
смыслом был вынужден согласиться...

- Потом, потом, Нина, потом, - тихо и серьезно сказал он, и Нинкины
глаза сразу потемнели, ушла прозрачность. - Потом, милая, сейчас не до
того. Ты бы оделась, а?.. Насчет справки - умница. Только бы Дора успела,
а то доберутся и до этой несчастной убийцы в белом халате... Теперь вот
что, нужен паспорт женский, молодой, лучше татарка. Сделает твой Яцек? Он
же там через каких-то своих делал кому-то? Да не моя это баба, молчи,
молчи, не моя, это дело, поняла?! Дальше: я весь день болею, лежу здесь.
Соседям скажи - с желудком что-то, мол, не беспокойте его...

- Много они тебя беспокоят, - Нинка слушала внимательно, не
удивляясь. Попеть пяток лет в "Колизее" - ко всему привыкнешь...

- Что бы ни случилось, - продолжал Михаил, - меня не ищи. Спросят -
да, бывал, больше не заходит, ничего не знаю. Но, надеюсь, - не спросят...
Сейчас соседи дома?

- Нет никого, - Нинка уже сидела в постели, подтянув к груди нот,
оглядывалась в поисках халата. Мишка отвернулся - она уж и вовсе
отключилась вроде, о делах думает, а села все-таки так, что и грудь
подтянулась, и что нужно - видно... Зараза...

В это же мгновение Мишка невесть каким слухом поймал - открывается в
дальней дали необозримого коридора входная дверь, тихо идут... двое или