собственному мнению, обстановку, и что совсем не удивляло, к примеру,
Мишку, все происходящее прикидывавшего на универсальные мерки если не
"Графа Монте-Кристо", то хорошо памятного бегущем Эрфурта или Магдебурга:
безумие не подчиняется правилам... Служащие и милиция центральных станций
терпели и даже любили старика - он стал чем-то вроде метрополитеновского
раввина, с которым шли советоваться о подпольном аборте и прописке
казанской родни, о ссуде у знакомого под облигации и о достоинствах
постановки "Свадьба с приданым" и прелести актера Доронина. Старик
советовал, черпая мудрость из Конфуция и танских поэм - мудрость темную и
невнятную, как и положено раввинской мудрости. Но именно невнятность и
многозначность, как ни странно, больше всего и нравились сержантам и
дежурным но станциям...
старик его полюбил на удивление здравой любовью человека беспомощного к
сильному. Мишка же отдыхал с интеллигентным безумцем от строительных
сослуживцев и девушек с высоко зачесанными надо лбом волосами и твердым
матом вполголоса.
шепотом, в чрезвычайно кратких словах и без предисловий изложил весь свой
дальнейший план. Старик слушал внимательно и никак не проявляя отношения,
но если бы кто-нибудь сейчас заглянул в его обычно блуждающие в слабой
улыбке глаза, очень бы удивился: взгляд сумасшедшего был ясен, тверд,
сосредоточен, как у шахматиста над задачей.
- вас же, Михаил Устинович, одобряю полностью и верю в абсолютный успех.
Знаю вашу биографию, особенно военную, знаю ваши аналитические возможности
и прекрасные спортсменские качества, и потому одобряю и даже не имею
добавить чего-либо существенного. Разве что одно: никаких отступлений от
обдуманного и каждый этап - обязательно до конца, до полного исключения
всяких последствий. Смерть, Михаил Устинович - не более, чем прекращение
того, что уже как бы прекратилось в ином времени. Особенно смерть врага...
Во времена танских династий...
принадлежащих перу императоров, но минут шесть он вытерпел - это было
неизбежное зло при общении с дядей Исаем, да и не такое уж зло, поскольку
в этих бессмысленно изящных стихах и прозрачно пустых изречениях удалось с
помощью старца кое-что почерпнуть для продумывания отдельных деталей...
поверхность. Сизый воздух поздней московской осени прелестно пах какой-то
гарью, папиросами хорошими, что ли, или чем-то еще, что всегда было
связано для Мишки с благоустроенной, необщей жизнью в многоэтажных домах
по обе стороны начала улицы Горького, с Моховой в районе американского
посольства - короче, с хорошей жизнью. И от этого Мишке всегда делалось
грустно.
"зимов" возле "Метрополя". И счастье Мишкино, что никакое настроение не
могло сделать хуже его зрение или полностью выключить внимание - война
научила не рассеиваться. Почти от метро увидел Кристапович мелькнувшую за
задним стеклом "адмирала" тень, а еще через десяток шагов был уже уверен:
сидит, скорчившись на заднем сиденье, какой-нибудь дружок стиляги Фреда и
паленого бухгалтера, дружок из числа наибольших асов по части пришить
фраера за баранкой. Мишка не умерил шага - полусотни метров ему хватило,
чтобы вспомнить и мысленно проиграть все необходимое в таком случае и
прикинуть способ выполнения в конкретных условиях.
ладонью в рукав. Выпрямился. За задним стеклом чисто - тот угнулся,
приготовился, услышав возню сзади. К своей, шоферской дверце - три шага.
Наклонился к ее замку - будто ключом не попадает. Рывком, но не нараспашку
открыл заднюю дверь. Десятая секунды - поймал взглядом скрюченную фигуру
не совсем там, где ожидал: не на полу между передним и задним сиденьями, а
по-глупому, непрофессионально - на самом заднем сиденьи, ничком. В
движении перестроившись, глубоко всунулся в машину, левой рукой резко
столкнул-скатил не успевшее напрячься тело туда, на пол, где оно и должно
было быть, а правой, в коротком махе выпуская фомку из рукава и успевая
зажать край выскользнувшего угрино-черного металла, загнутым расщепленным
концом - точно за ухо, с еле расслышанным сквозь гудки подваливавших к
Большому "зисов" хрустом. Броском, не вынимая себя из машины, ломик бросил
вперед, на пол у правого переднего сиденья - кровь с пола надо вытереть
потом. Полупальто волосатое - резко на голову мертвого, чтобы слишком не
залило пол. Выпрямился, дверь спокойно захлопнул, за руль, газ, сцепление
со всей плавностью - направо, еще раз направо, налево, на Маросейку,
направо еще раз, по спускам и проездам мимо Хитровки или как ее там,
дальше, мимо одной из строящихся громад, дальше, на шоссе Энтузиастов
остановиться, потушить огни...
ночного полугрузовичка, которые в этот ночной час обязательно должны были
здесь появиться, Михаил успел все: вытащить из кармана неудачливого
оппонента его единственное оружие, немецкий кинжал с кожаной ручкой, в
которую врезан партийный знак, а по лезвию - "Германия превыше всего";
найти и единственный документ - справку об освобождении по зачетам;
прикинуть по часам дальнейший график - вполне успевал, неожиданность
нисколько не помешала, если бы не она, все равно бы еще пришлось ждать
около часа, до половины двенадцатого... И тут расслышал гул со стороны
вагоноремонтного - шел наверняка "студер" или, в крайнем случае,
"урал-зис". Поехал медленно, поглядывая назад. Грузовик нагонял,
километров под шестьдесят давил усталый шоферило. Мишка ровно держался
впереди, метрах в двухстах - на таком расстоянии ни марку не увидишь как
следует, ни среагировать и понять, что произошло, не успеешь... Задняя
дверца была уже приоткрыта, уже и тело было облито водкой из купленного по
дороге в каком-то бакалейном мерзавчика - для запаха, и впереди уже был
поворот. Михаил начал притормаживать. Словно по его плану, грузовик,
наоборот, прибавил. По тормозам - раз. Резко руль вправо - два.
Оглянуться, услышав слабый удар - три. Порядок, труп лег ровно поперек, не
объедешь. Услышать визг негодных тормозов раздолбанного "зиса", поймать
быстрой оглядкой момент наезда - все, и теперь только уходить направо, по
переулкам, мимо глухих заводских заборов, по скользким путепроводам, вдоль
спрятавшихся под откосами забытых богом железнодорожных дворов - все,
готово. Вышел пьяный дурень беспаспортный на дорогу, легковая свернула, а
грузовик не успел - только и происшествия.
Пресне.
звонил, дома у него неприятности, у сожительницы. Большие, ага...
грамотно, обычной своей манерой, подмосковного говорка не прибавил, да
ладно... И через пять минут был уже на месте - на Садовой. Тихонько въехал
на тротуар между Бронной и аркой, ведущей из Вспольного, - пришлось
проехать по кольцу поперек движения, да по ночному времени обошлось -
загасил подфарники. Перекресток, несмотря на туман, вдруг задымивший над
городом, отсюда виден отлично, и топтун виден в хорошем свете из-за
забора, и залитая огнями со стройки - носит сегодня Мишку от одного
высотного к другому - обширная площадь, выпирающая выпуклым пустырем за
дальним перекрестком.
старательно присматриваясь при свете с улицы, и спрятать грязную ветошь в
карман пальто; тщательнейше проверить револьвер и ловко приткнуть его под
руку, сбоку сиденья; снять пальто, с трудом выпроставшись из шершавой
байковой подкладки, и аккуратно сложить его в углу сзади - движения должны
быть точными и легкими, а кожа мешает. И как раз когда делать было уже
совершенно нечего, а фигура в длинном габардине в очередной раз скрылась
за углом, правая дверца тихо открылась. Колька, пыхтя, плюхнулся на
сиденье.
ушанка с неразборчивой эмблемой, морда сытая - сойдет.
непорядок, по Кольке сразу было бы заметно.
Колька, можно было думать, что и впрямь предстоял штурм блокгауза, тайно
от матерей переделанного из поленницы. - Психа начальству изобразил, как
народный артист Михоэлс. Трясся весь, оплевал их всех... Оружие сдал - и
бегом по коридору до поворота, начальник караула пошел меня подменить, а я
в дежурку, замок на шкафу пальцем открывается, перышком "рондо"
закрывается, пушку в карман - и в такси... Только по коридорам пройти -
замучился: полное министерство народу. Сидят, заразы, звонка ждут...
месте буду, или к мамаше насовсем переселюсь..
наружный карман, поправлял его, чтобы не слишком оттопыривался... Потом
минут сорок молчали, Мишка будто задремал, Колька поерзывал, вполсилы
вздыхал, шепотом выматерился раз-другой. В двадцать восемь минут первого
Мишка пошевелился, сказал будто в пространство:
бабами барахтаются? А?
Каменистый Артем
Панов Вадим
Конан-Дойль Артур
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Максимов Альберт