икнул, бессильно свесил голову и тяжко засопел. Дед-диверсант прикрутил мне
вторую руку, подумал, сунул под язык какую-то таблетку, в коей я уверенно
опознал валидол - заботливый, сука! - быстрым движением поднял голову за
подбородок и с размаху влепил пощечину.
настолько бессмысленным, что сомнений у похитителя никаких не осталось.
Однако зрачки его сузились, он прохрипел мне в лицо:
уши намотаю! Понял?
пути, затягивая в раскаленное огненное жерло сначала только кусты и
чертополох и становясь выше... Караван, бесконечная вереница людей, словно
укрытая невидимой, непроницаемой полусферой, бредет по замкнутому кругу, не
замечая этой ограниченности пространства, и смерч обтекает ее морем огня,
беснуется и - срывается шквальным порывом... Он летит стремительно и
неотвратимо, будто сказочный злой дэйв, пожирая на пути ветхие селения,
оазисы, сжигая жаром маленькие городки, оставляя обугленное пространство и
трупы деревьев, повозок, людей, черные и застывшие...
стрельчатые пики католических соборов, полыхают пламенем колокольни
православных церквей и безвестные деревеньки исчезают в огненном мутном
мареве, словно на запаленной кинопленке... Горелыми птицами несутся к земле
пассажирские лайнеры, за глухими иллюминаторами мечутся обезумевшие люди...
Громады каменных строений падают отвесно, как после бомбового удара...
Стеклобетонные небоскребы Манхэттена наливаются рыжим огнем и лопаются
пузырями, разбрызгивая вокруг смертоносные смерчевые капли...
когда-то живой земле пожаров... И только укутанная в черные балахоны
вереница людей бредет и бредет кругами полусферы. ...Тишина кажется мертвой,
лишь беглые всполохи пламени временами возникают над шествием, словно
обозначая путь туда, к краю громадной конической воронки... К краю бездны.
безжизненно-ярким огнем. Смерч падает в ту же бездну, хохочет, замирает и
вновь вырывается наружу, устремляясь в пространство, ширясь и пожирая все,
что еще не успел пожрать... И ночь длится бесконечно, и вместо зари вполнеба
пламенеет зарево, и смерч летит над землей, надрываясь от безумного хохота,
визга, плача, и полет его неудержим, стремителен и торжествующ... И земля,
опаленная до черноты, дымящаяся, в разводах рыжих и фиолетовых окалин,
пуста... Она пуста, безводна и одинока во всевластии бездны... Теперь она и
есть само ничто.
темень, и мне казалось, что я остался один-одинешенек на этой земле, среди
гари, обломков домов и гор оплавленного железа... Горло драло наждаком, я
почувствовал, что промок до нитки, а пот продолжал ручьями катиться по
спине, словно именно так организм хотел уберечься от всепожирающего беглого
смерча. Сарай казался пещерой, в глубине которой затаились то ли злобные
карлики, похожие на махоньких вьетнамцев, то ли флюиды того самого огня,
тлеющего тихонечко. До поры.
гномиков, бушующих стихий и жутких монстров, надвигающихся подобно званому,
но жутковатому гостю: "О, тяжело пожатье каменной десницы..." Хотя... Было
во сне нечто...
времени я провел в тяжком алкогольном беспамятстве? Час? Три? Пять? Сердце
колотилось часто-часто, а новая мысль была беглой и вертлявой: как
вырваться? Не знаю, доживу ли я до Апокалипсиса, а вот до смерти - точно. И
эта смерть не замедлит себя ждать, если я не предприниму что-то скорое и
конкретное, немедленно!
был мертвецки пьян, и дед-террорист потихоньку расслабился: нет, связал он
меня на совесть, школа, но зазоры сделал больше, чем следовало бы, и узлы
затянул впопыхах.
кончик веревки. В пьянстве плохо все, но если приходит идея, индивид
начинает следовать ей с фанатичным упорством, невзирая на препятствия и не
просчитывая последствий. По трезвому размышлению я наверняка просчитал бы,
что дотянуться до веревки невозможно, а гак... Не знаю, сколько времени
прошло, но теперь уже горячки пот солью разъедал глаза, а я сидел на стуле,
невероятно изогнувшись и ухватив зубами веревочный шпагат. И жевал его с
остервенением оголодавшей акулы. Чувствовал, как кровятся десны под
скрипучим капроном, как кровь засочилась из разом треснувших разбитых губ,
но более не ощущал ничего, кроме ярости. Мне нужно было освободиться:
свобода значила жизнь.
почувствовал, что обессилел так, словно разгрузил полвагона. Потрепыхавшись,
как сельдь в трале, высвободил правую руку и попытался развязать очередной
узел - не тут-то было! Старичок отставничок дело знал добре и узлы навязал
хитрые. К тому же ко мне вдруг пришло состояние горячечной суетливости;
полусвобода рождает как раз суетливость, но отнюдь не достоинство: нам так
хочется доказать самим себе, что мы наконец свободны, что начинаются
никчемные биения в грудь и взмахи транспарантов, а на самом деле... Куда ты
делся с подводной лодки? А никуда. И послабление режима вовсе не означает,
что ты дельфин и волен бороздить просторы Мирового океана без руля и ветрил.
За весла, галерники, и - вперед! В случае победы в состязании на скорость и
выносливость - нищая беспросветная жизнь, в случае поражения - гибель в
пучинах. Лишь купчины, что наняли флотоводцев, безопасно сидят на берегу,
наслаждаясь изысканными винами и изысканными девочками. Если что - потери
спишут.
слаломиста, а может, оно и к лучшему? Пока мозг был занят бесплодным
мудрствованием, рука сама собою распутала узел; а когда две руки свободны,
остается испустить вопль радости, выпутаться насовсем и - делать ноги из
этого стремного местечка!
мотоцикла. Ну да, я надеялся, дядько Игнатьич для извлечения материальных
ценностей из-под стропилы дождется-таки конца рабочего дня административном
заведении, ан - нет. Алчность - чувство куда более поглощающее и
искрометное, чем принято считать. Что могло помешать дедку, ежели он
смиренно вывесил на сортире объяву, что облегчительное заведение для
посетителей не работает по веским причинам? Администрация облегчается в
отдельном теплом сортире, а посетители права качать не станут. М-да, шустер.
Спроворил, мухой слетал. Причем навозной.
И - разом свалился на мягкий пол рядом со стулом: все мышцы занемели, да и
алкогольное отравление сказывалось, ибо назвать это опьянением все одно что
горячечный бред - эйфорией. Отползая, услышал, как проворачивается ключ в
хорошо смазанном замке... Кое-как прополз по мягкому опил очному насту в
угол, ожидая, как распахнется дверца сарая: застойная лимфа и кровь
переливались в затекших ногах, и мне нужно было хотя бы минуту, чтобы
восстановить кровообращение; пока же я был как бескрылый шмель под тенью
надвигающегося кирзового сапога. И в дурной голове кругами стелилась
душещипательнейшая мелодия давнего шлягера. "Мохнатый шмель на душистый
хмель..." Ничего, еще пожужжим!
секунд через двадцать он заметил, что вместо пленника на тяжеленном стуле -
лишь груда веревок. Реакция его была мгновенной: по-волчьи втянул обеими
ноздрями воздух, выхватил из-за пояса здоровенный стропорез и проговорил
свистящим шепотом:
захоронку нашел, денюжки, в отличие от меня, перечел и сейчас заявился с
единственной целью - навести баланс. Ну уж нет, пенек вьетнамский, это тебе
не джунгли! И в пряталки тут играть негде. Мы в другую игру сыграем: кто
кого переживет. А в такой игре кто останется в живых, тот и прав.
было выиграть время и позицию. Но Игнатьич оказался бойцом опытным и
коварным: тычком сапога он двинул тот же столик на меня, неожиданно легко
сделал мгновенный выпад с отмашкой рукой... Остро отточенное лезвие
пронеслось в каком-то миллиметре от лица. Мне показалось, что дедок
"провалился"; я хотел было дернуться вперед, чтобы нанести удар... Что меня
спасло: интуиция или просто древний инстинкт самосохранения, работающий
часто совсем не в ладу с нашим сознанием?.. Я уже пошел вперед, но нога
наткнулась на что-то округлое и скользкое, и я, нелепо взмахнув руками, стал
валиться на спину. Вовремя. Дед-десантник одним движением перехватил клинок
обратным хватом, и тускло блеснувший нож со свистом рассек воздух там, где
только что находилась моя грудь.
глубокие старики, для тридцатилетних шестидесятилетие - годовщина старости.
Да и то если жизнь состоит из нелюбимой, монотонной, но обязательной работы,
клетушки-квартирки, опостылевшей семьи и водки, как единственного доступного
способа сбежать от серости и монотонности будней в цветной алкогольный бред,
то к шестидесяти человек действительно становится развалиной. И уходит на
заслуженный отдых, состоящий из подсчитывания копеек и выгадывания на ту же
водку.
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Перумов Ник
Суворов Виктор
Шекли Роберт