— Еще два месяца, а может и шесть недель, и я смогу составлять свои планы противодействия американской стратегической авиации. Я научусь думать так, как думают они. Я не только узнаю содержание их существующих планов, но и сумею перенести их мышление на будущее. Извините меня, товарищ генерал, я не преувеличиваю свою важность, — заметил он, и его голос был искренним. — Этот американский полковник обучает меня американским военным доктринам и их философии. Мне показывали разведывательные данные, собранные ГРУ и КГБ. Теперь я знаю, что по крайней мере половина их не соответствует действительности. А ведь это только один американский офицер. Другой рассказал мне об американской доктрине, связанной с применением авианосцев. Еще один — про военные планы НАТО. Обратите внимание, товарищ генерал, это только начало.
— Как вам это удалось, Николай Евгеньевич? — Генерал прибыл сюда недавно и встречался с Гришановым только один раз, хотя знал о блестящей, если не более, репутации молодого полковника.
Гришанов откинулся на спинку своего кресла:
— С помощью доброты и сочувствия.
— По отношению к нашим врагам? — резко бросил генерал.
— А разве нам поручили причинять им боль? — Гришанов махнул рукой в сторону открытого окна. — Они выбрали именно такой путь, и чего добились? Главным образом лжи, производящей хорошее впечатление. Мое управление в Москве опровергло почти все, что удалось узнать этим маленьким обезьянам. Меня прислали сюда для сбора сведений. Вот этим я и занимаюсь. Если понадобится, я готов подвергнуться какой угодно критике лишь бы получить достоверную и полезную информацию, товарищ генерал.
Генерал кивнул:
— Понятно. А зачем вы приехали в Ханой?
— Мне нужны люди! Такую работу не может выполнить один человек. Вдруг меня убьют, я заболею малярией или отравлюсь пищей — кто будет заниматься моей работой? Я не в силах вести допрос всех военнопленных, особенно теперь, когда они начинают больше мне доверять и рассказывают о себе. Приходится проводить с каждым все больше времени, и мне не хватает сил. Я теряю последовательность беседы. В сутках слишком мало часов.
Генерал вздохнул:
— Я пытался. Они предлагают мне своих лучших... Гришанов не сумел сдержаться и проворчал в бессильной злобе:
— Своих лучших — кого? Палачей? Это подорвет всю работу, которую мне удалось провести. Мне нужны русские, понимаете, русские! Культурные люди! Летчики, опытные офицеры. Я допрашиваю не рядовых. Эти военнопленные — профессионалы, всю жизнь служат в вооруженных силах. Они имеют огромную ценность для нас из-за того, что им известно, а известно им многое именно потому, что это умные и хорошо осведомленные офицеры, а потому они не поддаются на грубые методы допроса. Знаете, товарищ генерал, кто мог бы принести неоценимую помощь? Хороший психиатр. И еще одно... — добавил он, внутренне содрогаясь от собственной смелости.
— Психиатр? Это просто несерьезно. И я сомневаюсь, что нам удастся добиться разрешения направить в ваш лагерь дополнительных русских офицеров. Москва задержала поставку партий зенитных ракет по «техническим причинам». Как я уже вам сказал, наши союзники крайне этим недовольны и пользуются любым предлогом, чтобы сунуть нам палки в колеса. Так что разногласия все увеличиваются. — Генерал откинулся назад и вытер пот со лба. — Но вы упомянули что-то еще. Что именно?
— Надежду, товарищ генерал. Мне нужна надежда. — Полковник Гришанов мысленно сжал зубы.
— Объясните подробнее.
— Некоторые из американских военнопленных знают о своем положении. Возможно, все подозревают, что им угрожает. Им хорошо известна судьба заключенных в этом лагере, и они догадываются, что находятся в необычном положении. Товарищ генерал, эти военнопленные обладают поистине энциклопедическими знаниями. Мы могли бы годами получать от них полезную информацию.
— К чему вы клоните?
— Мы не можем допустить, чтобы их убили, — произнес Гришанов и тут же поправился, стараясь сделать свое заявление менее категоричным. — Не всех. Некоторые нам нужны. Они будут служить нам, но я должен что-то им пообещать.
— Предложите вернуть их обратно?
— После ада, в котором они столько прожили...
— Это наши враги, полковник! Их обучили убивать нас! Подумайте лучше о своих соотечественниках! — рявкнул генерал, юношей воевавший в снегах под Москвой.
Гришанов не сдался, подобно тому как однажды отстаивал свои позиции генерал:
— Они мало отличаются от нас с вами, товарищ генерал. У них есть знания, в которых мы нуждаемся, и нам понадобится только терпение и умелый подход, чтобы получить их. Все очень просто. Разве так уж трудно хорошо относиться к ним, а в обмен получить информацию о том, как спасти нашу страну от уничтожения? Конечно, можно подвергнуть их пыткам, как это делают наши «братья по лагерю», и не получить ничего! Неужели это пойдет на пользу нашей родине? — Все сводилось к этому простому вопросу, и генерал понимал это. Он посмотрел на полковника войск ПВО и впервые выразил свои мысли с полной откровенностью:
— Вы хотите, чтобы я поставил на карту и собственное положение и ваше? Но мой отец не является членом Центрального Комитета. — Да, такой офицер пригодился бы мне в моем батальоне, подумал генерал.
— Ваш отец был военным, — напомнил ему Гришанов. — И, подобно вам, настоящим и храбрым офицером. — Это был умный шаг со стороны полковника, и оба понимали его значение, но главным все-таки оставалась логика и важность предложения Гришанова — такой успех потрясет профессиональных разведчиков и в КГБ и в ГРУ. Как и подобает настоящему солдату, стремящемуся выполнить поставленную перед ним задачу, он мог ответить только одно.
Генерал-лейтенант Юрий Константинович Рокоссовский достал из ящика своего письменного стола бутылку водки. Это была «Старка», темная старая водка, лучшая и очень дорогая. Он налил две стопки.
— Я не смогу дать вам людей, Николай Евгеньевич. И тем более не в моих силах прислать вам психиатра, даже военного. Но вот надеждой я постараюсь вас обеспечить, это я обещаю.
* * *
Третий приступ конвульсий, наступивший после ее прибытия в дом Сзнди, был не таким острым, но все-таки внушал тревогу. Сара сделала все, чтобы успокоить Дорис в том числе инъекцию барбитурата, постаравшись уменьшить дозу наркотика до минимума. Теперь пришла пора черной работы по лечению девушки, а организм Дорис содержал целый букет болезней. Два венерических заболевания, какая-то инфекция и, возможно, начинающийся диабет. Сара уже принялась за первые три, прибегнув к большим дозам антибиотиков. Четвертую болезнь они попробуют вылечить диетой и позднее вернутся к ней. Следы физического насилия над девушкой напоминали Саре какой-то кошмарный сон, связанный с событиями, происходившими с другим поколением и на другом континенте, и больше всего ее беспокоили психологические последствия этого, несмотря на то, что Дорис Браун закрыла глаза и заснула.
— Доктор, я...
— Сэнди, прошу тебя, зови меня Сара. Ведь мы находимся у тебя в доме, или ты забыла?
Медсестра О'Тул смущенно улыбнулась:
— Хорошо, Сара. Я обеспокоена...
— И я тоже. Меня тревожит состояние ее психики. И, конечно, ее «друзья»...
— Сара, а я беспокоюсь за Джона. — Сэнди словно не слушала доктора. Дорис уже не вызывала особых опасений, ее состояние стабилизировалось. Сэнди видела это. Сара Розен была превосходным клиницистом, но часто проявляла излишнее беспокойство, как это свойственно многим хорошим врачам.
Сара направилась к двери. Из гостиной на первом этаже исходил аромат приготовленного кофе, и она пошла туда. Сэнди последовала за ней.
— Да, я тоже думаю о нем. Какой странный и интересный человек.
— Я больше не выбрасываю газеты, которые получаю. Регулярно их собираю и просматриваю все номера за прошедшую неделю.
Сара разлила по чашкам кофе. Какие у нее точные и экономные движения, подумала Сэнди.
— Я уже пришла к определенному выводу. Теперь скажи мне, что думаешь ты, — сказала Сара.
— Мне кажется, это он убивает торговцев наркотиками. При этих словах Сэнди ощутила почти физическую боль.
— Похоже, ты права. — Сара Розен опустилась на стул и потерла глаза. — Ты никогда не встречалась с Пэм. Прелестная девушка, красивее Дорис, очень хрупкая и тоненькая, возможно, из-за плохого питания. Отучить ее от наркотиков оказалось гораздо легче. Следов насилия у нее было намного меньше, по крайней мере физического насилия, но эмоциональная травма такая же. Она так и не успела все рассказать нам о себе. Сэм говорит, что Джону известно о ней все. Но не это самое главное. — Сара посмотрела на медсестру, и Сэнди увидела глубокую боль у нее в глазах. — Мы спасли ее, Сэнди, вылечили, а затем что-то случилось, и это как-то изменило Джона, ожесточило его.
Сэнди повернулась и посмотрела в окно. Без четверти семь, раннее утро. Она видела, как люди в пижамах и халатах выходили на свое крыльцо, чтобы забирать утренние газеты и привезенные еще раньше бутылки молока. Кое-кто уже направлялся к машинам — и это в их районе продлится до половины девятого. Сэнди взглянула на Сару.
— Нет, в нем ничто не изменилось. Он всегда был таким. Каким-то образом — не знаю каким — эта черта характера вырвалась из-под его контроля, словно открылась дверца клетки. Что он за человек? Отчасти похож на Тима, но в нем есть что-то мне непонятное.
— У него есть семья?
— Нет. Мать и отец умерли, никаких других родственников. Он был женат...
— Да, я знаю об этом. Жена погибла, а потом убили Пэм. — Сара покачала головой. — Он так одинок.
— Что-то внутри говорит мне, что он — хороший человек, но моя другая половина... — Голос Сэнди стих.
— Моя девичья фамилия — Рабинович, — заметила Сара, отпивая кофе. — Мы приехали из Польши. Папа ушел от нас, когда я была совсем маленькой, и я не помню его; мама умерла от перитонита — мне было тогда девять лет. Когда началась война, мне исполнилось восемнадцать, — продолжала она. Для людей ее поколения «война» означала только одно. — У нас осталось много родственников в Польше. Я помню, что мы переписывались с ними. А потом все куда-то исчезли. Пропали — даже сейчас трудно поверить, что это действительно случилось.
— Извини, Сара. Я не знала этого.
— О таких вещах не рассказывают, — пожала плечами доктор Розен. — У меня забрали часть моей жизни, понимаешь, и я была бессильна что-то предпринять. Помню, что обменивалась письмами с двоюродной сестрой Ривой. Думаю, они убили ее, но я так и не узнала, кто сделал это и где. В то время я была слишком молода, чтобы осознать весь ужас происходящего. Пожалуй, скорее была озадачена. Позднее меня охватила ярость — но против кого? Я не предприняла никаких мер, просто не могла предпринять. А в душе у меня осталась пустота, там, где раньше была Рива. У меня все еще хранится ее фотография — черно-белая, на ней изображена девочка с косичками, лет двенадцати, по-моему. Она хотела стать балериной. — Сара подняла голову. — И у Келли такое же пустое место в душе.
— Да, но месть...
— Месть. — Лицо доктора Розен стало печальным. — Я знаю. Нам должно казаться, что он — плохой человек, правда? О нем следует сообщить в полицию, и пусть его арестуют...
— Я не могу — то есть да, но я просто...
— И я тоже. Сэнди, если бы он был плохим человеком, зачем ему понадобилось привезти сюда Дорис? Ему и без того угрожала смертельная опасность.
— Но в нем есть что-то пугающее.
— Джон мог просто уйти и оставить ее, — продолжала Сара, словно не слышала слов Сзнди. — Может быть, он относится к людям, которые хотят своими руками навести в мире порядок. Но теперь мы должны помочь ему.
Это отвлекло Сэнди от преследующих ее мыслей.
— Но что нам с ней делать?
— Мы должны вылечить ее, насколько это в наших силах, и после этого Дорис сама будет решать. Что еще можно сделать? — спросила Сара, наблюдая за тем, как лицо Сэнди снова изменилось — она вернулась к прежней дилемме.
— Но как относительно Джона? Сара посмотрела на Сэнди:
— Я ни разу не видела, чтобы он делал что-то незаконное. А ты?
* * *
Сегодняшний день был выделен для имитации штурма лагеря с применением оружия. Небо, сплошь затянутое облаками, означало, что ни американские, ни советские разведывательные спутники не смогут увидеть, что происходит внизу. На территории лагеря были установлены картонные цели, и безжизненные глаза манекенов наблюдали за тем, как из леса выбежали морские пехотинцы, миновали условные ворота и помчались к баракам, ведя непрерывный огонь из автоматов. Через несколько секунд от целей ничего не осталось. Два пулемета М-60 поливали очередями открытые двери «казарм», уже разрушенных огнем двух штурмовых вертолетов «Хьюи-кобра», а группа спасения устремилась к тюремному бараку. Там в двадцати пяти отдельных камерах находились еще двадцать пять манекенов. Вес каждого равнялся ста пятидесяти фунтам — никто не думал, что американцы, находящиеся в лагере «Сендер грин», будут весить даже столько. Группа огневой поддержки тем временем прикрывала эвакуацию. «Военнопленных» вытащили из камер и молниеносно доставили к спасательным вертолетам.
Келли стоял рядом с капитаном Питом Элби — чтобы усложнить задачу штурмовой группы, в данном случае считалось, что он убит. Капитан был единственным офицером в составе группы. Впрочем, это отклонение компенсировалось необычно большим числом сержантов. Манекены, изображающие военнопленных американских офицеров, быстро погрузили в вертолеты, доставленные на рассвете на грузовых прицепах. Когда последний «военнопленный» оказался внутри «вертолета», Келли щелкнул секундомером.
— На пять секунд быстрее расчетного времени, капитан. — Келли поднял секундомер. — Ваши парни отлично подготовлены.
— Согласен, если не принимать во внимание, что сейчас тренировка проводится при дневном свете, мистер Кларк? — Элби, так же как и Келли, знал цель операции. Морские пехотинцы еще не были с ней ознакомлены — по крайней мере официально, — хотя многие имели представление о том, что им предстоит. Капитан улыбнулся:
— Ну ничего, ведь это только третья репетиция.
Они вошли внутрь лагеря. Условные цели в клочья разнесло пулеметным и автоматным огнем. Их число вдвое превышало наибольшее возможное количество охранников, которые могли находиться в лагере. Келли и Элби мысленно повторили процесс штурма, проверяя огневые секторы. В расположении лагеря были свои преимущества и свои недостатки. Построенный по какому-то безымянному восточноевропейскому проекту, лагерь плохо соответствовал местности. Самым удобным было то, что направление штурма совпадало с кратчайшим путем от ворот лагеря к казармам и тюремному бараку. Строители приняли все меры, чтобы максимально затруднить попытку бегства заключенных, и при этом облегчили задачу нападения извне. Впрочем, разве они ожидали этого?
Келли еще раз обдумал план штурма лагеря. Морские пехотинцы будут высажены за горным хребтом, скрывающим место высадки от охраны лагеря. Тридцать минут на переход от места высадки к исходной позиции. Гранатометы М-79 уничтожают сторожевые вышки. Два штурмовых вертолета «Хьюи-кобра» — американские солдаты прозвали их «змеями» за смертельную элегантность атак, которые нравились и Келли, зальют огнем казармы и обеспечат мощную огневую поддержку. Однако Келли не сомневался, что гранатометчики, входящие в состав штурмовой группы, за пять секунд уничтожат сторожевые вышки, обстреляют зажигательными гранатами казармы и заживо сожгут охрану лагеря смертоносными фонтанами белого пламени, сумев в случае чего обойтись и без «змей». Несмотря на небольшие масштабы операции, размер цели и высокая степень подготовки штурмовой группы гарантировали ее успешное проведение. Сам Келли считал это «сверхуничтожением» — термин, применяющийся не только для ядерного оружия. При боевых операциях успех зависит от того, чтобы не дать противнику никаких шансов, быть готовым убить его два, три или даже дюжину раз в наикратчайшее время. Поле боя — не место для справедливой игры. Келли пришел к выводу, что пока все идет прекрасно.
— Что, если у них заминированы подходы? — с беспокойством предположил капитан Элби.
— На своей территории? — пожал плечами Келли. — Судя по аэрофотоснимкам, нет никаких признаков этого. Грунт выглядит нетронутым. Отсутствуют знаки, предупреждающие об опасности, — чтобы не подорвались собственные солдаты.
— Но ведь их солдаты знали бы об этом, верно?
— На одном из снимков видны козы, пасущиеся у самой колючей проволоки, помните?
Элби смущенно кивнул.
Русанов Владислав
Орлов Алекс
Березин Федор
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Эриксон Стивен