Чтение 184–й страницы книги ~Щит и меч~

шелковой пижаме и домашних меховых туфлях.

Койки в три этажа, наподобие этажерок, все оказались заняты старшими
офицерами. Остальные или сидели, или лежали на бетонном полу.

В отдалении от всех сидел, прислонившись спиной к стене, человек в
штатком. Окровавленная голова его бессильно свесилась на грудь, он был без
сознания, но на него никто не обращал внимания.

ъВайс налил в металлическую кружку воды, взял пачку бумаги, лежащей
на полочке над парашей, скатал из нее тугие шарики, положил их на пол,
зажег и на этом крохотном костре согрел в кружке воду, обмыл голову
раненому и обложил рану такой же бумагой. Потом оторвал от подоло своей
нижней рубахи длинный лоскут и перебинтовал его голову.

Вайс заметил, что заключенные внимательно следят за его
манипуляциями. Закончив, он поднялся с пола, оглядел всех и сухо заметил:

- Однако, господа, это не посолдатски, - отказать в помощи раненому.

- Это что, поучение? - раздраженно спросил белобрысый офицер.

- Да, - сказал Вайс, - поучение. - И посоветовал: - Берегите нервы,
они вам еще пригодятся.

Направил к койке, где сидел, свесив ноги, седовласый офицер,
по-видимому старший здесь по званию, так как остальные взирали на него с
некоторой почтительностью. Втянулся перед ним, представился:

- Обер-лейтенант Иоганн Вайс, приговорен к смертной казни через
повешение.

И вдруг с верхней койки Вайс услышал изумленный голос Гуго Лемберга:

- Мой бог! Вы живы?

Вайс улыбнулся Гуго. Тот спрыгнул с койки на пол, обнял его.

- Не могу сказать, что рад видеть вас здесь, но солгал бы, если бы
скрыл свое чисто эгоистическое удовольствие от нашей встречи, - признался
Иоганн.

- Вы молодцом держитесь!

- А что мне еще остается?

- Вы знаете, что произошло?

Вайс покачал головой.

Гуго стал шептать ему на ухо:

- Помните полковника Штауфенберга, ну, того, без руки, вы
познакомились с ним у меня?

Вайс кивнул.

- Полковник совершил покушение на жизнь Гитлера, но неудачно, бомба
взорвалась, а Гитлер спасся. Говорят, он при этом произнес историческую
фразу: "Ох, мои новые брюки - я только вчера их надел!"

Лицо Гуго дергалось, глаза блестели, зрачки были расширены, он
истерически рассмеялся.

- Может, дать вам воды? - спросил Вайс.

- Нет, не надо. - Гуго удержал Вайса и зашептал, задыхаясь: - Вы не
представляете все той бездны предательства, трусости, которая открылась в
этом заговорое против Гитлера! - Произнес с отчаянием: - А вот я не успел
застрелиться, как другие. И теперь меня повесят. Повесят, да?

- А Штауфенберг?

- Его расстреляли вместе с прочими во дворе, при свете автомобильных
фар. Расстреляли те, кто сразу же изменил делу, узнав, что фюрер жив.
Расстреляли еще до прибытия эсэсовцев, чтоб замести за собой следы, а
теперь некоторые из тех, кто расстреливал, тоже здесь - вон один из них
лежит на койке. - Крикнул исступленно: - Все погибло, Вайс, все! -
Помолчал. Потом сказал хриплым голосом: - Последние слова Штауфенберга
перед расстрелом были: "Да здравствует вечная Германия!" - Спросил с
надеждой: - Но вы, возможно, заметили - мои взгляды отличались от
воззрений Штауфенберга? "Да здравствует великая Германская империя!" - вот
что бы я крикнул, будь я на его месте.

- Очевидно, вам еще представится такая возможность, - сдержанно
сказал Вайс, поняв, что даже перед лицом смерти Гуго Лемберг считает
должным подчеркнуть отличие своих политических позиций от позиций
Штауфенберга.

Но, как бы там ни было, благодаря Гуго все эти заключенные здесь
офицеры признали в Вайсе человека своего ранга и прониклись к нему
доверием. Иоганн довольно быстро занял среди них положение старшего, и не
только как многоопытный заключенный, но и благодаря своему умению
организовывать любых людей в любых условиях.

Он предложил, чтобы всем раненым и избитым были предоставлены места
на койках. Исключение сделал для седовласого полковника, заметив, что
единственно, кому предоставлется здесь преимущество, - это престарелым
людям.

Так как во время длительного пребывания в тюрьме он стяжал у
персонала репутацию образцового заключенного, ему удалось выпросить у
надзирателей кое-какие медикаменты.

Нескольким заключенным удалось сохранить обручальные кольца. Вайс
посоветовал использовать их для подкупа надзирателя, с тем чтобы можно
было по какому-нибудь одному адресу переслать общее послание близким, с
коротким, возможно - прощальным, приветом от каждого.

Он даже определил количество слов: по десять на человека. Ибо длинное
послание или несколько посланий надзирателю трудно будет спрятать и тайком
вынести из тюрьмы. Чернила Вайс изготовил, зная химический состав
полученных медикаментов. Перо сдела, расплющив обнаруженную на мундире у
одного из офицеров обломанную булавочную застежку от медали за зимнюю
кампанию 1941-1942 годов в России.

В течение первой недели почти треть заключенных была уведена на казнь
сразу же после допроса.

Вайс всеми силами старался облегчить пребывание в камере заключенных
офицеров, хотя не все они вызывали симпатию и далеко не все заслуживали
участия.

Например, полковник, высоко оценивая боеспособность дивизий СС,
сетовал лишь на то, что фюрер не изъявил желания сформировать подобные же
привилегированные части из состава армии вермахта. Они могли бы с не
меньшим успехом выполнять функции СС, а также функции зондеркоманд
гестапо, энергично очищающих оккупированные территории от избыточного и
сопротивляющегося законам победителей населения.

Особенно его возмущало то, что приказом Гитлера от 22 декабря 1943
года существовавшие в частях вермахта с 1942 года "офицеры попечения"
(называвшиеся тогда политическими офицерами) были выделены из системы
войсковых контрразведывательных органов ("1-Ц") и подчинены
непосредственно начальникам штабов, с переименованием в "офицеров
национал-социалистского руководства" (сокращенно - НСФО). На должность
НСФО назначались, как правило, руководящие работники
национал-социалистской партии, не имеющие никакого военного опыта и не
нюхавшие фронта. Подбором офицеров руководил Борман, и фактически НСФО
подчинялось его партийной канцелярии.

Полковник, собирая морщины на низком, упрямом лбу, изрекал гневно:

- Полагаю, что заслуживаю расстрела, как офицер, но не виселицы, как
государственный преступник, ибо я остаюсь верен тем целям, которые
преследовал фюрер. Руководители путча приводили доказательства,
свидетельствующие о том, что рейхсфюрер Гиммлер уведомлен о нашем
недовольстве Гитлером и сочувственно относится к нам. И в новый состав
правительства военной диктатуры войдут наиболее опытные генералы,
способные подавить всякое недовольство масс с не меньшей решительностью,
чем СД, СС и гестапо.

- Значит, участники путча находились под покровительством Гиммлера? -
спросил Вайс.

- Увы, это можно назвать не более чем снисходительным
попустительством, - печально вздохнул полковник. - Но мне кажется, -
перешел он на еле слышный шепот, - что рейхсфюрер был взбешен не столько
тем, что совершилось покушение на жизнь фюрера, сколько тем, что он
оказалось безрезультатным. И не случайно он одним руководителям заговора
дал возможность и время покончить самоубийством, а других велел без
допроса расстрелять на месте.

- Вы объясняете это только тем, что он хотел уничтожить свидетелей
своего, как вы выражаетесь, "снисходительного попустительства"?

- Нет, - покачал головой полковник, - не только этим. Гиммлер,
несомненно, умный и дальновидный человек. Будучи информирован о ходе
подготовки путча, он, очевидно, предвидел всю опасность его.

Лицо Вайса выразило удивление.

- Я имел в виду ту огромную опасность, которая угрожала рейху в
случае успеха покушения. Это развязало бы действия широких, оппозиционных
фашизму слоев населения нашей страны, и красные, выйдя из подполья, сумели
бы возглавить их. Таким образом, мы могли стать невольными виновниками
революционного восстания, и за это нас следовало уже не повесить, а
растерзать, утопить в нечистотах, а наши имена предать вечному проклятию.
- Полковник заявил пылко: - И когда я до конца осознал это, я убедился,
что заслужил казнь, и готов к ней!

- Ну что ж, - усмехнулся Вайс, - вы мужественный человек, если с
такой твердостью готовы встретить смерть.

- Но мы оказались простофилями, - горестно воскликнул полковник, -
потому что дали примкнуть к своему заговору младшему офицерству, мыслящему
иначе, чем мы, старшее поколение! Особо опасным оказался Штауфенберг -
наиболее активное лицо в организации путча. К сожалению, мы слишком поздно
узнали, насколько эта фигура зловредна. Штауфенберг стал настаивать на
блоке не только с различными оппозиционными группами, но даже с левыми
социалистами и, представьте его наглость, - с коммунистическим подпольем.
Мало того: он предлагал вступить в переговоры с Россией!

Но он завоевал такое доверие и авторитет среди молодых офицеров, что
нам трудно было с ним бороться. Кроме того, он человек ошеломляющей отваги
и твердости духа и оказался единственным из тех нас способным на
террористический акт, - другого такого не было.