Адриан КОНАН ДОЙЛ и Джон Диксон КАРР

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

В своей записной книжке я нашел заметку, что в конце сентября 1886
года я выезжал в Дартмур с сэром Генри Баскервилем. Незадолго до этого
мое внимание было привлечено очень интересным делом, названным в моих
записях "Делом о шантаже". Оно угрожало запятнать репутацию одной из
самых уважаемых фамилий Англии.

Даже сейчас, спустя много времени, Шерлок Холмс настаивает, чтобы я
сделал все от меня зависящее к сохранению в тайне имен действующих лиц
этого повествования. Само собой разумеется, я выполню это желание моего
друга. В процессе расследований нам с Холмсом волей-неволей приходилось
узнавать чужие тайны, разоблачение которых могло бы привести к большим
неприятностям. И я считаю делом чести не допускать, чтобы какое-нибудь
мое неосторожное слово принесло вред любому из тех наших клиентов - из
высших слоев населения или из простых людей, - которые излили свои
горести в нашей скромной квартирке на Бейкер-стрит.

Я припоминаю, что впервые услыхал об этом деле в конце сентября. Был
серый холодный день, в воздухе носился легкий туман, и я возвращался
домой пешком после посещения пациента на Ситон-Плэйс. Внезапно мне
послышалось, что за мной кто-то крадется. Меня догнал мальчишка,
состоявший в "Иррегулярном отряде Бейкер-стрит", как Холмс называл
группу грязных и чумазых мальчишек, услугами которых он пользовался в
затруднительных случаях. Они были его глазами и ушами в лондонских
трущобах.

- Хэлло, Билли! - сказал я.

Мальчишка не подал виду, что узнал меня.

- Нет ли у вас спички, хозяин? - спросил он, показывая окурок.

Я дал ему коробок со спичками. Возвращая его, он на мгновение
взглянул мне в лицо.

- Доктор, скажите мистеру Холмсу, чтобы он остерегался лакея Бойса, -
быстро прошептал он и исчез.

Я был доволен, что мне придется передать Холмсу загадочное сообщение.
Дело в том, что для меня было ясно: мой друг занят расследованием
какого-то дела. Уже несколько дней его настроение менялось; то он был
охвачен энергией, то погружался в глубокие размышления и при этом много
курил. Но, вопреки обыкновению, он не считал нужным поделиться со мною
своими заботами. Теперь мне представлялась возможность включиться в это
дело независимо от желания Холмса. Должен признаться, это обстоятельство
доставляло мне немалое удовольствие.

Войдя в нашу гостиную, я увидел Холмса. Еще не сменивший своего
красного халата, он полулежал в кресле перед камином, его серые глаза с
набухшими веками были задумчивы, он глядел в потолок сквозь облако
табачного дыма. В длинной тонкой руке он держал какое-то письмо. Конверт
с отпечатанной на нем короной (я это тут же заметил) лежал на полу.

- А, это вы, Уотсон! - сказал он с раздражением. - Вы вернулись
раньше, чем я предполагал.

- Может быть, как раз это и поможет вам, - сказал я, немного
обиженный его тоном. И я тут же передал ему слова Билли. Холмс поднял
брови.

- Любопытно!

- сказал он. - Но при чем тут лакей Бойс?

- Поскольку я совершенно не в курсе ваших дел, я затрудняюсь ответить
на этот вопрос, - заметил я.

- Клянусь честью, Уотсон, это довольно ясный намек! - воскликнул
Холмс с усмешкой. - Знайте, если я еще не открыл вам, чем я сейчас
занимаюсь, то не потому, что не доверяю вам. Дело это очень тонкое, и я
считал необходимым тщательно продумать его, прежде чем просить вашей
дружеской помощи.

- Вам незачем оправдываться.

- Я в тупике, Уотсон. Может быть, как раз сейчас нужны энергичные
активные действия, а не глубокомысленные размышления. - Он умолк и,
вскочив с кресла, подошел к окну. - Мне пришлось столкнуться с одним из
самых серьезных случаев шантажа за всю мою жизнь! - воскликнул он. - Я
надеюсь, вам известно имя герцога Каррингфорда?

- Вы говорите о покойном заместителе министра иностранных дел?

- Точно.

- Но ведь он умер три года тому назад, - заметил я.

- К вашему удивлению, я слышал об этом, - раздраженно сказал Холмс. -
Но вернемся к делу. Несколько дней тому назад я получил письмо от
герцогини, его вдовы. Письмо было написано в таких серьезных тонах, что
я не замедлил выполнить ее просьбу и побывал у нее на Портлэнд-Плэйс.
Герцогиня обладает высоким интеллектом и, как сказали бы вы, красива.
Сейчас она ошеломлена страшным ударом, обрушившимся на нее буквально
накануне, ударом, угрожающим ей гибелью и в финансовом отношении, и в
глазах всего общества. Удар обрушился не только на нее, но и на ее дочь.
И весь ужас заключается в том, что несчастье произошло совсем не по ее
вине.

- Одну минутку! - прервал я Холмса, беря с кушетки газету. - В
сегодняшнем "Телеграфе" упоминается о помолвке ее дочери леди Мери
Глэдсдэйл с сэром Джеймсом Фортеском, членом совета министров. -
Совершенно верно. И как раз здесь нужно ждать хорошо рассчитанного удара
дамоклова меча.

Холмс вытащил из кармана своего халата два листа бумаги, скрепленных
вместе, и перебросил их мне.

- Ваше мнение, Уотсон? - спросил он.

- Одна бумага - копия свидетельства о браке между Генри Горвином
Глэдсдэйлом, холостяком, и Франсуазой Пеллетан, девицей. Документ
помечен 12 июня 1848 года и составлен в Балансе во Франции, - заметил я,
просмотрев документы. - Другая бумага, очевидно, запись того же брака в
церковной регистрации. Кто этот Генри Глэдсдэйл?

- Глэдсдэйл получит в 1854 году после смерти его дяди титул герцога
Каррингфорда, - мрачно сказал Холмс. - А пять лет спустя женился на леди
Констанции Эллингтон, ныне герцогине Каррингфорд.

- Значит, он овдовел?

К моему удивлению, Холмс яростно стукнул кулаком по столу.

- Тут-то и заключается вся чертовщина! - воскликнул он. - Мы не имеем
сведений о смерти его первой жены. Герцогине только теперь сообщили о
тайном браке ее мужа в молодости во время его пребывания на континенте.
Ее информировали, что первая жена жива и готова предъявить свои права,
если это будет необходимо. Покойный герцог оказался двоеженцем, и его
вдова не имеет никаких прав ни на его имущество, ни на титул, а дочь
оказывается незаконнорожденной...

- Как! Это после тридцати восьми лет брака! Это чудовищно, Холмс!

- Добавьте к этому, Уотсон, что неведение герцогини не является
доказательством ее невиновности как перед лицом закона, так и в глазах
общества. Что касается продолжительности молчания первой жены, то это
объясняют тем, что она, после внезапного исчезновения мужа, не
представляла себе, что Генри Глэдсдэйл и герцог Каррингфорд - одно и то
же лицо. И все же мне кажется, что, занимаясь этим делом, я столкнусь с
чем-то еще более зловещим.

- Мне бросилось в глаза, - сказал я, - что, говоря о первой жене,
которая сможет предъявить свои права, вы упомянули "если окажется
необходимым". Значит, это шантаж с требованием большой суммы денег?

- Нет, тут дело серьезнее, Уотсон. Денег не требуется. Цена молчания
- это передача герцогиней копии некоторых государственных документов,
лежащих в настоящее время в запечатанном ящике кладовой банка Ллойда на
Оксфорд-стрит.

- Чепуха, Холмс!

- Не совсем чепуха. Вспомните, что покойный герцог был заместителем
министра иностранных дел. Для правительства имеет большое значение,
чтобы не были разглашены копии документов и записок, подлинники которых
находятся под охраной государства. Есть много причин, по которым человек
в положении герцога может держать у себя некоторые документы. В свое
время совершенно безвредные, они могут в изменившихся обстоятельствах
последующих лет приобрести очень большое значение, особенно с точки
зрения иностранного и к тому же враждебного государства. И вот
несчастная герцогиня поставлена перед выбором: либо измена родине, за
что ей будет передано свидетельство о первом браке ее мужа, либо полное
разорение и гибель двух совершенно неповинных женщин, одна из которых
накануне свадьбы. И все дело в том, Уотсон, что я бессилен помочь им.

- А вы видели подлинники этих документов из Баланса?

- Их видела герцогиня, и они показались ей действительными, а в
подлинности подписи своего мужа она не сомневается.

- Но ведь все это может оказаться подделкой?

- Правильно. Но, как я уже проверил, в Балансе действительно жила в
1848 году женщина, носившая имя Франсуазы Пеллетан; она вышла замуж за
англичанина и потом переселилась в другую местность.

- Но ведь бесспорно, Холмс, что француженка-провинциалка, брошенная
мужем и решившаяся на шантаж, потребовала бы денег, запротестовал я. -
Какой ей толк от копий государственных бумаг?

- Тут вы попали в самую точку, Уотсон. По этой-то причине я и взял на
себя расследование дела. Скажите, вы слыхали когда-нибудь об Эдит фон
Ламмерайн?

- Нет, не припоминаю такого имени.

- Это в своем роде удивительная женщина, - сказал Холмс. - Ее отец
был каким-то значительным офицером русского Черноморского флота, а мать
содержала небольшую гостиницу в Одессе. Двадцати лет от роду Эдит
сбежала от родителей в Будапешт. Там она скоро приобрела печальную
известность как виновница дуэли, в результате которой погибли два