Артур Конан-Дойль

Глория Скотт

-- У меня здесь кое-какие бумаги, -- сказал мой друг
Шерлок Холмс, когда мы зимним вечером сидели у огня. -- Вам не
мешало бы их просмотреть, Уотсон. Это документы, касающиеся
одного необыкновенного дела -- дела "Глории Скотт". Когда
мировой судья Тревор прочитал вот эту записку, с ним случился
удар, и он, не приходя в себя, умер.

Шерлок Холмс достал из ящика письменного стола потемневшую
от времени коробочку, вынул оттуда и протянул мне записку,
нацарапанную на клочке серой бумаги. Записка заключала в себе
следующее:

"С дичью дело, мы полагаем, закончено. Глава предприятия
Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках все. Фазаньих
курочек берегитесь".

Когда я оторвался от этого загадочного письма, то увидел,
что Холмс удовлетворен выражением моего лица.

-- Вид у вас довольно-таки озадаченный, сказал он.

-- Я не понимаю, как подобная записка может внушить
кому-нибудь ужас. Мне она представляется нелепой.

-- Возможно. И все-таки факт остается фактом, что вполне
еще крепкий пожилой человек, прочитав ее, упал, как от
пистолетного выстрела.

-- Вы возбуждаете мое любопытство, -- сказал я. -- Но
почему вы утверждаете, что мне необходимо ознакомиться с этим
делом?

-- Потому что это -- мое первое дело.

Я часто пытался выяснить у своего приятеля, что толкнуло
его в область расследования уголовных дел, но до сих пор он ни
разу не пускался со мной в откровенности. Сейчас он сел в
кресло и разложил бумаги на коленях. Потом закурил трубку,
некоторое время попыхивал ею и переворачивал страницы.

-- Вы никогда не слышали от меня о Викторе Треворе? --
спросил Шерлок Холмс. -- Он был моим единственным другом в
течение двух лет, которые я провел в колледже. Я не был
общителен, Уотсон, я часами оставался один в своей комнате,
размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, -- тогда как
раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в
колледже с моими сверстниками. Не такой уж я любитель спорта,
если не считать бокса и фехтования, словом, занимался я вовсе
не тем, чем мои сверстники, так что точек соприкосновения у нас
было маловато. Тревор был единственным моим другом, да и
подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который
однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь.
Начало дружбы прозаическое, но эффективное. Я пролежал десять
дней, и Тревор ежедневно приходил справляться о моем здоровье.
На первых порах наша беседа длилась не более минуты, потом
Тревор стал засиживаться, и к концу семестра мы с ним были уже
близкими друзьями. Сердечный и мужественный, жизнерадостный и
энергичный, Тревор представлял собой полную противоположность
мне, и все же у нас было много общего. Когда же я узнал, что у
него, как и у меня, нет друзей, мы сошлись с ним еще короче.

В конце концов он предложил мне провести каникулы в имении
его отца в Донифорпе, в Норфолке, и я решил на этот месяц
воспользоваться его гостеприимством...

У старика Тревора, человека, по-видимому, состоятельного и
почтенного, было имение. Донифорп -- это деревушка к северу от
Лагмера, недалеко от Бродз. Кирпичный дом Тревора, большой,
старомодный, стоял на дубовых сваях. В тех местах можно было
отлично поохотиться на уток, половить рыбу. У Треворов была
небольшая, но хорошо подобранная библиотека. Как я понял, ее
купили у бывшего владельца вместе с домом. Кроме того, старик
Тревор держал сносного повара, так что только уж очень
привередливый человек не провел бы здесь приятно время.

Тревор давно овдовел. Кроме моего друга, детей у него не
было. Я слышал, что у него была еще дочь, но она умерла от
дифтерита в Бирмингеме, куда ездила погостить. Старик, мировой
судья, заинтересовал меня. Человек он был малообразованный, но
с недюжинным умом и очень сильный физически. Едва ли он читал
книги, зато много путешествовал, много видел и все запоминал. С
виду это был коренастый, плотный человек с копной седых волос,
с загорелым, обветренным лицом и голубыми глазами. Взгляд этих
глаз казался колючим, почти свирепым, и все-таки в округе он
пользовался репутацией человека доброго и щедрого, был хорошо
известен как снисходительный судья.

Как-то вскоре после моего приезда, мы сидели после обеда
за стаканом портвейна. Молодой Тревор заговорил о моей
наблюдательности и моем методе дедукции, который мне уже
удалось привести в систему, хотя тогда я еще не представлял
себе точно, какое он найдет применение в дальнейшем. Старик,
по-видимому, считал, что его сын преувеличивает мое искусство.

-- Попробуйте ваш метод на мне, мистер Холмс, -- со смехом
сказал он: в тот день он был в отличном расположении духа, -- я
прекрасный объект для выводов и заключений.

-- Боюсь, что о вас я немногое могу рассказать, -- заметил
я. -- Я лишь могу предположить, что весь последний год вы
кого-то опасались.

Смех замер на устах старика, и он уставился на меня в
полном недоумении.

-- Да, это правда, -- подтвердил он и обратился к сыну: --
Знаешь, Виктор, когда мы разогнали шайку браконьеров, они
поклялись, что зарежут нас. И они в самом деле напали на сэра
Эдвара Хоби. С тех пор я все время настороже, хотя, как ты
знаешь, я не из пугливых.

-- У вас очень красивая палка, -- продолжал я. -- По
надписи я определил, что она у вас не больше года. Но вам
пришлось просверлить отверстие в набалдашнике и налить туда
расплавленный свинец, чтобы превратить палку в грозное оружие.
Если б вам нечего было бояться, вы бы не прибегали к таким
предосторожностям.

-- Что еще? -- улыбаясь, спросил старик Тревор.

-- В юности вы часто дрались.

-- Тоже верно. А это как вы узнали? По носу, который у
меня глядит в сторону?

-- Нет, -- ответил я, -- по форме ушей, они у вас прижаты
к голове. Такие уши бывают у людей, занимающихся боксом.

-- А еще что?

-- Вы часто копали землю -- об этом свидетельствуют
мозоли.

-- Все, что у меня есть, я заработал на золотых приисках.

-- Вы были в Новой Зеландии.

-- Опять угадали.

-- Вы были в Японии.

-- Совершенно верно.

-- Вы были связаны с человеком, инициалы которого Д. А., а
потом вы постарались забыть его.

Мистер Тревор медленно поднялся, устремил на меня
непреклонный, странный, дикий взгляд больших голубых глаз и
вдруг упал в обморок -- прямо на скатерть, на которой была
разбросана ореховая скорлупа. Можете себе представить, Уотсон,
как мы оба, его сын и я, были потрясены. Обморок длился
недолго. Мы расстегнули мистеру Тревору воротник и сбрызнули
ему лицо водой. Мистер Тревор вздохнул и поднял голову.

-- Ах, мальчики! -- силясь улыбнуться, сказал он. --
Надеюсь, я не испугал вас? На вид я человек сильный, а сердце у
меня слабое, и оно меня иногда подводит. Не знаю, как вам это
удается, мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с
вами младенцы. Это -- ваше призвание, можете поверить человеку,
который кое-что повидал в жизни.

И, знаете, Уотсон, именно преувеличенная оценка моих
способностей навела меня на мысль, что это могло бы быть моей
профессией, а до того дня это было увлечение, не больше.
Впрочем, тогда я не мог думать ни о чем, кроме как о внезапном
обмороке моего хозяина.

-- Надеюсь, я ничего не сказал такого, что причинило вам
боль? -- спросил я.

-- Вы дотронулись до больного места. Позвольте задать вам
вопрос: как вы все узнаете, и что вам известно?

Задал он этот вопрос полушутливым тоном, но в глубине его
глаз по-прежнему таился страх.

-- Все очень просто объясняется, -- ответил я. -- Когда вы
засучили рукав, чтобы втащить рыбу в лодку, я увидел у вас на
сгибе локтя буквы Д. А. Буквы были все еще видны, но размазаны,
вокруг них на коже расплылось пятно -- очевидно, их пытались
уничтожить. Еще мне стало совершенно ясно, что эти инициалы
были вам когда-то дороги, но впоследствии вы пожелали забыть
их.

-- Какая наблюдательность! -- со вздохом облегчения