Артур Конан Дойл

Пенсне в золотой оправе

Перевод Н. Санникова

Записки о нашей деятельности за 1894 год составляют три
увесистых тома. Должен признаться, что мне трудно выбрать из
этой огромной массы материала случаи, которые были бы наиболее
интересны сами по себе и в то же время наиболее ярко отражали
своеобразный талант моего друга. В нерешительности листаю я
страницы своих записок. Вот ужасный, вызывающий дрожь
отвращения случай про красную пиявку, а вот страшная смерть
банкира Кросби. К этому году относится и трагедия в Эдлтоне и
необычная находка в старинном кургане. Знаменитое дело о
наследстве Смит-Мортимера тоже произошло в это время, и тогда
же был выслежен и задержан Юрэ, убийца на Бульварах, за что
Холмс получил благодарственное письмо от французского
президента и орден Почетного легиона. Все эти случаи
заслуживают внимания читателей, но в целом, мне кажется, ни
один из них не содержит в себе столько интересного, как
происшествие в Йоксли-Олд-плейс. Я имею в виду не только
трагическую смерть молодого Уиллоуби Смита, но также
последующие события, которые представили мотивы преступления в
самом необычном свете.

Однажды вечером в конце ноября (погода была
отвратительная, настоящая буря) мы сидели вместе с Холмсом в
нашей гостиной на Бейкер-стрит. Я углубился в последнее
исследование по хирургии, а Холмс старался прочитать с помощью
сильной лупы остатки первоначального текста на палимпсесте. Мы
молчали, поскольку каждый из нас был всецело погружен в свое
дело. Дождь яростно хлестал в оконные стекла, а ветер с воем
проносился по Бейкер-стрит. Странно, не правда ли? Мы
находились в самом центре города, и произведения рук
человеческих окружали нас со всех сторон на добрые десять миль,
и в то же время -- вот вам -- мы в плену стихийных сил, для
которых весь Лондон не больше чем холмики крота в чистом поле.
Я подошел к окну и стал смотреть на пустынную улицу. Там и сям
в лужах на мостовой и тротуаре дробились огни уличных фонарей.
Одинокий кэб выехал с Оксфорд-стрит, колеса его шлепали по
лужам.

-- Да, Уотсон, хорошо, что в такой вечер нам не надо
никуда выходить, -- сказал Холмс, отложив лупу и свертывая
древнюю рукопись. -- На сегодня достаточно. От этой работы
очень устают глаза. Насколько я могу разобрать, это всего лишь
счета аббатства второй половины пятнадцатого столетия.
Постойте-ка! Что это значит? -- последние слова он произнес,
потому что сквозь вой ветра мы услышали стук копыт, а затем
скрежет колеса о край тротуара. Видимо, кэб, который я увидел в
окно, остановился у дверей дома.

-- Что ему надо? -- удивился я, увидев, что кто-то вышел
из кэба.

-- Что ему надо? Ему надо видеть нас. А нам, мой бедный
Уотсон, надо надевать пальто, шарфы, галоши и все, что придумал
человек на случай непогоды. Постойте-ка! Кэб уезжает! Тогда
есть надежда. Если бы он хотел, чтобы мы поехали с ним, он бы
не отпустил кэб. Придется вам пойти открыть дверь, поскольку
все добропорядочные люди давно уже спят.

Свет лампы в передней упал на лицо нашего полуночного
гостя. И я сразу узнал его. Это был Стэнли Хопкинс, молодой,
подающий надежды детектив, к служебной карьере которого Холмс
проявлял интерес.

-- Он дома? -- спросил Хопкинс.

-- Дома, дома, сэр, -- послышался сверху голос Холмса. --
Надеюсь, вы не потащите нас куда-нибудь в такую ночь.

Детектив поднялся наверх. В свете лампы его плащ сверкал,
как мокрая чешуя. Пока Холмс ворошил поленья в камине, я
помогал Хопкинсу разоблачаться.

-- Идите сюда, дорогой Хопкинс, и протяните ноги к огню,
-- сказал он. -- Вот сигара, а у нашего доктора есть чудесная
микстура, содержащая горячую воду и лимон. В такую ночь нет
лучшего снадобья. Что-то очень важное погнало вас из дому в
такую погоду, а?

-- Вы не ошиблись, мистер Холмс. Какой у меня сегодня был
день! Вы читали последние новости о йокслийском деле?

-- Последние новости, которые я сегодня читал, относятся к
пятнадцатому столетию.

-- Ну, это ничего. Сообщение составляет всего один абзац,
да там все переврано так, что вы немного потеряли. Должен вам
сказать, я не сидел, сложа руки. Йоксли находится в Кенте, в
семи милях от Чатама и трех милях от железной дороги. Я получил
телеграмму в три пятнадцать, был в Йоксли в пять, провел
расследование, приехал с последним поездом в Лондон и со
станции Чаринг-Кросс прямо к вам.

-- Из чего я могу заключить, что вам не все ясно в этом
деле.

-- Не все ясно? Мне ничего не ясно. Такого запутанного
дела у меня никогда не было, а сначала я подумал, что оно
совсем простое и распутать его ничего не стоит. Нет мотива
преступления, мистер Холмс. Вот что не дает мне покоя: нет
мотива! Человек убит, этого отрицать нельзя, но я не могу
понять, кто мог желать его смерти.

Холмс закурил и откинулся в кресле.

-- Расскажите, -- предложил он.

-- Все факты я знаю досконально, -- начал Стэнли Хопкинс,
-- но я бы хотел понять, что они означают. Несколько лет назад
этот загородный дом, Йоксли-Олд-плейс, был снят одним
человеком, назвавшимся профессором Корэмом. Профессор очень
больной человек. Он то лежит в постели, то ковыляет по дому с
палочкой, а то садовник возит его в коляске по парку. Соседям
он нравится, они к нему заходят, он слывет за очень ученого
человека. Прислуга состоит из пожилой экономки миссис Маркер и
служанки Сьюзен Тарлтон. Они жили в доме с того времени, как
профессор поселился здесь, и репутация у них безупречная.
Профессор пишет какой-то ученый труд. Около года назад он
решил, что ему необходим секретарь. Первые два секретаря не
подошли, но третий, мистер Уиллоуби Смит, молодой человек,
только что окончивший университет, оказался именно таким
секретарем, о каком профессор мечтал. По утрам он писал под
диктовку профессора, а вечером подбирал материал, необходимый
для работы на следующий день. За этим Смитом не замечалось
решительно ничего дурного: ни когда он учился в Аптшнгеме, ни в
Кембридже. Я видел характеристики, из которых явствует, что он
всегда был вежливым, спокойным, прилежным молодым человеком, у
которого не было решительно никаких слабостей. И вот этот
молодой человек умер этим утром в кабинете профессора при
обстоятельствах, которые, бесспорно, указывают на убийство.

Хопкинс замолчал. Ветер гудел, и оконные стекла жалобно
дребезжали под его напором. Холмс и я тоже пододвинулись ближе
к огню, слушая интересное повествование молодого детектива,
которое он излагал нам неторопливо и последовательно.

-- Обыщите всю Англию, -- продолжал он, -- и вы не найдете
более дружного кружка людей, отгороженного от всяких внешних
влияний. Неделями никто из них не выхвдит за ворота. Профессор
погружен в свою работу, и ничего иного для него не существует.
Молодой Смит не был знаком ни с кем из соседей, и образ его
жизни мало чем отличался от образа жизни профессора. У женщин
нет никаких интересов вне дома. Мортимер, который возил
профессора в коляске по парку, -- старый солдат на пенсии,
ветеран Крымской войны, человек безупречного поведения. Он жил
не в самом доме, а в трехкомнатном коттедже на другом конце
парка. Больше в усадьбе не было никого. Надо, однако, сказать,
что в ста ярдах от ворот парка проходит Лондонское шоссе на
Чатам. Ворота заперты на щеколду, и постороннему, конечно,
нетрудно проникнуть в парк.

Теперь позвольте мне изложить показания Сьюзен Тарлтон,
поскольку она единственная, кто может сказать что-нибудь об
этой истории. В начале двенадцатого, когда профессор все еще
был в постели (в плохую погоду он редко вставал раньше
двенадцати), она вешала занавеси в спальне наверху, окна
которой были по фасаду. Экономка была занята каким-то своим
делом в кухне. Смит работал у себя в комнате наверху; служанка
слышала, как он прошел по коридору и спустился в кабинет,
который находится как раз под спальней, где она вешала
занавеси. Она уверена, что это был мистер Смит, так как она
хорошо знает его быструю, решительную походку. Она не слышала,
как дверь кабинета закрылась, но примерно минуту спустя внизу,
в кабинете, раздался ужасный крик. Это был хриплый,
исступленный вопль, такой странный и неестественный, что было
непонятно, кто кричит: мужчина или женщина. Тут же послышался