Чтение 25–й страницы книги ~Собака Баскервилей~

-- Я просто не понимаю вас, Бэрримор! Как можно было
скрывать до сих пор такие важные сведения?

-- Видите ли, сэр, сразу же вслед за этим на нас самих
свалилась беда. Кроме того, мы с женой очень любили сэра
Чарльза и не забывали его благодеяний. Зачем, думаем, ворошить
старое? Нашему несчастному хозяину это уже не поможет, а когда
в дело замешана женщина, тут надо действовать осторожно. Ведь
даже самые достойные люди...

-- По-вашему, это может оскорбить его память?

-- Да, сэр, я решил, что ничего хорошего из этого не
получится. Но вы были так добры к нам... Мне не захотелось
скрывать от вас то, что знаю.

-- Хорошо, Бэрримор, можете идти.

Когда дворецкий вышел, сэр Генри повернулся ко мне:

-- Ну, Уотсон, что вы скажете об этом новом луче света?

-- По-моему, он еще больше сгустил темноту.

-- Да, верно. Но если б нам удалось выследить эту "Л. Л.",
тогда все бы прояснилось. Мы теперь знаем, что есть женщина,
которой многое известно, а это уже серьезное достижение! Надо
только найти ее. Что ж нам теперь делать?

-- Немедленно сообщить обо всем Холмсу. Может быть, это
наведет его на нужный след. Я почти уверен, что он сейчас же
приедет сюда.

Я ушел к себе и написал Холмсу подробный отчет о событиях
сегодняшнего утра. Мой друг, по-видимому, очень занят последнее
время, так как письма с Бейкер-стрит становятся все реже и все
короче. В них ни словом не упоминается о моих отчетах, а о цели
моей поездки сюда -- лишь вскользь. Дело о шантаже, вероятно,
поглощает все силы Холмса. Но последние события, безусловно,
привлекут его внимание и снова пробудят в нем интерес к нашему
расследованию. Как бы мне хотелось, чтобы он был здесь!

77 октября. Сегодня весь день льет дождь; тяжелые капли
шуршат в густом плюще, падают с карнизов. Я вспомнил
каторжника, скрывающегося в глубине мрачных, открытых небу
торфяных болот. Бедняга! Каковы бы ни были совершенные им
преступления, теперешние его муки в какой-то мере искупают их.
А потом вспомнился мне и тот, другой человек... Лицо,
мелькнувшее в окне кэба, темная фигура, словно вырезанная на
лунном диске. Неужели этот неуловимый соглядатай, этот пособник
тьмы тоже бродит сейчас, под таким ливнем ?

Вечером я надел непромокаемый плащ и отправился в глубь
болот, рисуя в своем воображении страшные картины. Дождь
хлестал мне в лицо, в ушах свистел ветер. Да хранит господь
тех, кто блуждает сейчас около Гримпенской трясины! В такую
погоду даже взгорья превращаются здесь в сплошную топь. Я
отыскал гранитный столб, на котором стоял тот одинокий
созерцатель, и с его неровной, уступчатой вершины оглядел
расстилавшиеся внизу унылые болота. Дождевые потоки заливали
эти бурые низины, тяжелые, свинцово-серые тучи низко стлались
над землей, а сквозь их обрывки проступали причудливые
очертания холмов. Вдали, по левую руку от меня, над деревьями
ложбины поднимались чуть видные в тумане узкие башни
Баскервиль-холла. Только они одни и говорили о присутствии
человека в этих местах, если не считать доисторических пещер,
ютившихся на склонах холмов. И нигде ни малейшего следа того
незнакомца, одинокую фигуру которого я видел на этой самой
вершине две ночи назад!

На обратном пути меня догнал доктор Мортимер, ехавший в
своей тележке со стороны Гнилой топи. Все это время доктор был
к нам очень внимателен, и не проходило почти ни одного дня,
чтобы он не заглянул в Баскервиль-холл справиться, как мы
поживаем. Доктор усадил меня к себе в тележку и предложил
подвезти домой. Он очень огорчен пропажей своего спаниеля.
Собака убежала на болота и не вернулась. Я утешал доктора как
мог, а сам, вспоминая пони, увязшего в Гримпенской трясине,
думал, что Мортимеру вряд ли придется увидеть когда-нибудь свою
собачонку.

-- Кстати, доктор, -- сказал я, трясясь вместе с ним по
рытвинам дороги, -- вы, вероятно, знаете здесь всех, кто
находится в радиусе ваших разъездов?

-- Думаю, что всех.

-- Тогда вы, может быть, скажете мне полное имя и фамилию
женщины, инициалы которой "Л. Л."?

Мортимер задумался, потом ответил:

-- Нет. Правда, за цыган и работников на фермах я не могу
ручаться, но среди самих фермеров и джентри12 такие инициалы
как будто ни к кому не подходят. Хотя постойте, -- добавил он
после паузы, -- есть некая Лаура Лайонс -- вот вам "Л. Л.". Но
она живет в Кумби-Треси.

-- Кто она такая? -- спросил я.

-- Дочь Френкленда.

-- Как! Дочь этого старого чудака?

-- Совершенно верно. Она вышла замуж за художника по
фамилии Лайонс, который приезжал сюда на этюды. Он оказался
негодяем и бросил ее. Впрочем, насколько я слышал, нельзя
сваливать всю вину на одну сторону. Отец отрекся от нее, потому
что она вышла замуж без его согласия, а может быть, и не только
поэтому. Одним словом, два греховодника -- и старый и молодой
-- допекали несчастную женщину как могли.

-- Чем же она живет?

-- Старик Френкленд, вероятно, дает ей кое-что,
разумеется, не много, так как его собственные дела находятся в
плачевном состоянии. Но каковы бы ни были ее прегрешения,
нельзя же было позволять ей скатываться все ниже и ниже. Эта
история стала известна здесь, и соседи -- а именно Стэплтон и
сэр Чарльз -- помогли ей, дали возможность честно зарабатывать
на жизнь. Я тоже кое-что пожертвовал. Мы хотели, чтобы она
выучилась печатать на машинке.

Мортимер спросил, почему меня это интересует, и я кое-как
удовлетворил его любопытство, стараясь не вдаваться в
подробности, ибо нам совершенно незачем посвящать в свои дела
лишних людей.

Завтра утром я съезжу в Кумби-Треси, и, если мне удастся
повидать эту даму с весьма сомнительной репутацией, миссис
Лауру Лайонс, мы сделаем большой шаг вперед к тому, чтобы одной
загадкой стало у нас меньше.

Между прочим, ваш покорный слуга мало-помалу превращается
в мудрого змия: когда Мортимер зашел уж слишком далеко в своих
расспросах, я осведомился, к какому типу принадлежит череп
Френкленда, и спас положение -- вся остальная часть пути была
посвящена лекции по краниологии13. Годы, проведенные в обществе
Шерлока Холмса, не прошли для меня даром.

Чтобы покончить с описанием этого унылого, дождливого дня,
упомяну еще об одном разговоре, на сей раз с Бэрримором. Этот
разговор дал мне козырь в руки, с которого я и пойду в нужную
минуту.

Мортимер остался у нас, и после обеда они с баронетом
затеяли партию в экартэ14. Дворецкий подал мнекофе в кабинет, и
я воспользовался этим, чтобы задать ему несколько вопросов.

-- Ну, Бэрримор, что поделывает ваш милый родственник?
Уехал или все еще прячется на болотах?

-- Не знаю, сэр. Хоть бы поскорее уехал! Ведь сколько мы с
ним хватили горя! Я ничего о нем не знаю с тех пор, как отнес
ему в последний раз еду, а это было третьего дня.

-- А тогда вы его видели?

-- Нет, сэр, но я потом проверил -- еды на месте не
оказалось.

-- Раз еды не было, значит, он все еще там.

-- Да как будто так, сэр, если только ее не взял тот,
другой человек.

Моя рука с чашкой замерла на полдороге, и я во все глаза
уставился на Бэрримора:

-- Так вы знаете, что там есть кто-то другой?

-- Да, сэр, на болотах прячется еще один человек.

-- Вы его видели?

-- Нет, сэр.

-- Откуда же вы о нем знаете?

-- Мне говорил про него Селден недели полторы назад. Этот
человек тоже скрывается, но, по-моему, он не из каторжников...
Не нравится мне это, доктор Уотсон, совсем не нравится! -- с
неожиданной силой вырвалось вдруг у Бэрримора.

-- Слушайте, друг мой! Я здесь действую исключительно в
интересах вашего хозяина. Я только затем и приехал, чтобы
помочь ему. Скажите мне прямо: что, собственно, вам не
нравится?

Минуту Бэрримор колебался, точно сожалея о своей вспышке
или же не находя подходящих слов для выражения обуревающих его
чувств.

-- Да все, что там делается, сэр! -- воскликнул он
наконец, показав на залитое дождевыми потоками окно, которое