Чтение 15–й страницы книги ~Арестант~

Шумит фойе. Рай для сотрудника "семерки" - нечасто приходится работать в двух метрах от объекта, совершенно не заботясь о том, что тебя могут засечь. Среднего роста и среднего возраста, в сером пиджаке и серой водолазке мужчина сосредоточенно изучает программку в непосредственной близости от Вовы Батонова. Не нужен он никому в толпе, неинтересен. А Вовец в центре небольшой компании все крутит тощей шеей - высматривает княжну новгородскую, богатенькую бухгалтершу. Крутит, крутит Батон головенкой над пиджаком, обильно усыпанным перхотью. Эх, не пришла мамка!.. Ну и фак ю, тетя, хрен с тобой! Соси назад в свою провинцию, доярка...

- А на банкет. Батончик, мы идем? - спрашивает неопределенного возраста девица с ногтями такого цвета, будто по ним били молотком. Губы, впрочем, такие же - чернично-засосовые.

На банкет интеллектуала Батонова пригласить "забыли", но Вова об этом не говорит.

- Во! - отвечает он, проводя рукой по горлу.- Во где у меня эти банкеты и презентации! Поверь, Жанночка, радость моя, это такая скука - слушать всех этих гомиков.

- Жалко,- вытягиваются губенки засосовые,- так хотела потусоваться.

- Тусанемся,- уверенно говорит интеллектуал.- После этой лабуды едем к Савосе. Приглашаю всех. У нас тоже будет ужин и спектакль. Премьера, так сказать...

- Какой спектакль? - спрашивает неопределенного пола длинноволосое существо с серьгой в ухе.

- Группенсекс,- отвечает Батон, и все смеются.

- Тоже мне - премьера,- говорит черногубая.- У Савоси всегда одно и то же: сперва балет, потом минет.

- Э-э, Жанночка, не скажи... Двух одинаковых оргазмов не бывает, как и двух одинаково сыгранных спектаклей. Группенсекс - вещица покруче "Фауста" Гете. Это я тебе как искусствовед говорю.

- А пьеса "Конопляные долины" покруче "Земляничных полян",- говорит бесполое существо, и все снова смеются.

- Абсолютно верно, Гена,- отвечает Батон.- Значит, так: после этого выдающегося театрального действа вы все хором катите к Савосе, а я еще в одно место заскочу.

Раздался звонок, и вся компания начала медленный дрейф в сторону зала, а мужчина средних лет в сером направился в туалет. Из всей словесной шелухи, которой он вдоволь наслушался в антракте, он выделил три момента. О них и сообщил по портативной радиостанции своему напарнику. Напарник тихо скучал в стареньких "Жигулях" на Итальянской. Получив информацию, позвонил в свою очередь из уличного автомата инициатору задания, майору Чайковскому. Виктор Федорович сидел в своем кабинете и ждал сообщений. На сегодняшний вечер он делал изрядную ставку, и пока все его построения подтверждались.

Впрочем, оперативная работа преподносит больше разочарований, чем удач. Такова реальность... Чайковский слишком хорошо знал, как просто рассыпаются самые хитроумные, выстраданные, можно сказать, комбинации. Он был готов к этому, но почему-то был уверен: сегодня дело выгорит.

А у Веры Комиссаржевской продолжался премьерный спектакль. Интересно - Гувд жрет спектакли?

Гувд жрет все!.. Но от спектаклей его тошнит. Гувда вообще тошнит от всякого искусства, кроме традиционного концерта на День милиции десятого ноября. И патриотических песен народного певца Иосифа К.

Майор Чайковский сидел в кабинете и рисовал шариковой ручкой портрет Гувда. Он рисовал тупую кабанью голову в золоте генеральских погон со свинячьими глазками артиста Винокура. Он рисовал сложный пенитенциарный пищеварительный тракт, состоящий из бесконечных коридоров, камер, карцеров, спецкомендатур, тюрем и зон. Желудок Гувда был плотно набит полупереваренной человеческой массой, он сокращался, он проталкивал свою добычу внутрь. Все дальше и дальше. Он набивал в одну камеру десять, двадцать, тридцать человек. Он одыш-ливо выдыхал туберкулезные плевки. В его заплывших желтым салом мозгах была только одна мысль: жрать! Жрать, жрать и жрать. Превращать человечи-ну в фекалии. Именно к нему, к Гувду, и должен был доставить новую порцию жранины майор Чайковский. В отношении анашиста и любителя группен-секса Вовы Батонова майор не испытывал никаких эмоций. Но журналист Обнорский был чист перед законом.

Противно было Виктору Чайковскому. ПРО-ТИВ-НО, Ну и что?

Майор закурил и размашисто написал наискось: "Никто не свободен от вины". Гувл согласно кивнул.

Чайковский посмотрел на часы: скоро премьера в Комиссаржевке закончится. И тогда...

- Ну, короче, как договорились,- сказал Батон.- Вы валите к Савосе, он ждет. А я по-быстрому смотаюсь в одно место.

- Чао, сексгруппенфюрер,- сказала мымра с черными ногтями и губами.-Приезжай скорей, Киска...

Владимир Батонов вышел на Садовую и начал ловить такси. В трех метрах от него голосовал пехотинец [Пехотинец на жаргоне сотрудников НН ведущий наблюдение пешим порядком] "семерки". Шел мелкий дождь. Светофоры на углу Садовой и Итальянской моргали в режиме "нерегулируемый перекресток". Блестел черный мокрый асфальт, блестел черный мокрый зонт над головой искусствоведа Батонова. Заскрипела тормозами и остановилась раздолбанная желтая "Волга".

- На Некрасовский рынок, мастер,- сказал Батон.

Водила что-то ответил. Видимо, назвал цену, но сотрудник наружки этого не расслышал.

- ОТкей,- весело бросил журналист-искусствовед Батонов. Он сел в машину, громко хлопнул расхлябанной дверью. Обдав разведчика густым бензиновым выхлопом, "Волга" отъехала.

Через несколько секунд рядом с пехотинцем остановилась серая "пятерка". Он скользнул в салон, машина тронулась.

- На Некрасовский рынок поехал,- сказал пехотинец водителю.

- Все ясно,- ответил тот.- За дурью поехал... лох чилийский.

- Похоже, так. Веселый такой...

- Щас ему Петр Ильич настроение испортит.

- Какой Петр Ильич? - спросил пехотинец удивленно.

- Чайковский,- ответил водила и засмеялся. Голос у него был приятный -глубокий красивый баритон.

* * *

- Понял. Спасибо. Выезжаю,- быстро сказал Виктор и положил трубку. Через минуту он уже сидел в салоне своей "восьмерки". Пока спускался к машине, прихватил на лестнице одного из оперов, Сашку Блинова. Сашка ничего расспрашивать, не стал - надо так надо - поехали! От "Лесной" до Некрасовского рынка не Бог весть как далеко. Но от Садовой все равно ближе. Батонов и ребята из наружки приехали раньше Чайковского с Блиновым.

"Колхозный рынок" уже давно закрылся. Но и внутри него, и вокруг продолжалась жизнь. Для непосвященных невидимая и непонятная. Офицеры уголовного розыска смотрят на этот полный скрытого движения мир другими глазами. Их взгляд круто отличается от взгляда обывателя. Авторы не вкладывают в слово "обыватель" какого-либо уничижительного смысла, просто опера УР ежедневно и ежечасно сталкиваются с таким количеством подлости, корыстолюбия и мерзости человеческой, что невольно меняется их собственное представление о жизни... И с этим уже ничего не поделаешь! Если ты не можешь нести на себе этот груз чудовищный, если тошно тебе и невмоготу - уходи. Уходи - и никто тебя не осудит. Равнодушным и циничным здесь делать нечего... Хотя именно циничные и равнодушные редко уходят. Они легко находят здесь свое место.

..."Колхозный рынок" уже давно закрылся. Но крутились рядом наркоманы и барыги. Крутились недорогие проститутки... Некоторые совсем молоденькие. Кавказцы - труженики "колхозного рынка" - после напряженного трудового дня любили "снять стресс" с женщиной.

Разные тут происходили вещи - иногда и совсем уже мерзкие и никакому описанию не поддающиеся. Случались и заурядные (?!) изнасилования. В милицию жертвы обращались редко.

Вокруг рынка крутились и пацаны. И воры. И скупщики краденого. И если на задворках кто-то затачивал ребро монетки... что ж тут удивительного? "Эх, кошелечки-кошельки... кошелечечки!"

Здесь, случалось, перекидывались в картишки и, случалось, хватались за ножи. Или за страшные мясницкие разделочные тесаки. Здесь за пятую часть цены алкаши сбывали украденное из дома. Здесь можно было купить за один настоящий доллар четыре фальшивых. И гранату можно было здесь купить, коли нужно...

И разумеется, здесь можно было купить счастье. Хоть в виде таблеток, хоть в виде ампул, хоть в виде сушеной травы... Счастье - оно и есть счастье!.. В каком бы виде ни было. До того, как открылся Правобережный рынок на Дыбенко, Некрасовский был бесспорным лидером наркоторговли в Питере. Интересно, что до определенного времени никакой наркомании в обществе развитого социализма не было... Потом факт официально признали. И... и все, пожалуй.

Нет! С наркотиками, конечно, боролись. Борьба шла - только держись! Количество наркоманов и реализуемой в городе и стране отравы росло в геометрической прогрессии. Опера сбивались с ног, кого-то вязали, кого-то сажали... Они отлично понимали, что вся их чудовищно напряженная, злая и опасная работа - блеф! Что те, кого нужно сажать, недоступны... И они, опера, только щекочут монстра. А с Украины, из Таджикистана, Азербайджана, из Киргизии везут и везут зелье, которое убивает русских ребят и девушек.

Оно убивает, убивает и убивает! Не так быстро, как пистолет или нож. Но столь же неотвратимо!

Эй, парень! Если ты только сегодня взял в руки шприц - выброси его немедленно! Сейчас же! Растопчи эту гадину и скажи себе: нет! А-а... ты хочешь только попробовать? Один разок? Ты точно знаешь, что ты не дурак? Ты не подсядешь? Конечно, так и будет... Делов-то - один укол. Или два. Ну - три... делов-то. Я ж не лох голимый! Тему просекаю... Я только еще один разочек вколюсь - кумар снять. Кумарит чего-то сегодня круто... Мне только снять кумар. А потом я - все. Я в завязке... Я не хочу больше! Господи, я НЕ ХОЧУ! И - НЕ МОГУ!.. Толян, отпусти в долг одну "дорогу". Одну "дорожку", Толян... ломает меня, видишь? Трясет, суставы выворачивает... дай, пожалуйста, Толик. Хочешь, я на колени встану? Хочешь, я ботинки тебе целовать буду, Толик? ДА-А-А-Й! Я НЕ МОГУ!

...К "восьмерке" Чайковского подошел мужичок невзрачный. В лицо они друг друга не знали, но опознали безошибочно - нюх.

- Батонами не интересуетесь? - спросил на всякий случай старший поста, наклонившись к водительской дверце.

- Очень интересуюсь,- ответил Чайковский.- Садись в тачку.

- Ну что? - спросил он, когда разведчик уже сидел в машине.

В этот момент забубнила радиостанция в кармане разведчика:

- Грузчик - бригадиру.

- Я бригадир,- ответил старший поста.- Что у тебя, грузчик?

- Появился младший экспедитор,- ответила радиостанция.- Этот тяжелый. Понятно - тяжелый?

- Понял тебя, грузчик. Экспедитор - легкий, а младший - тяжелый.

- Точно... встретились. Встретились у второго подъезда магазина "Колбасы".

- Так... видишь их хорошо?

- Хорошо вижу... Есть! Экспедитор передал платежные документы... Младший вошел в подъезд.

- Отлично,- сказал старший поста наружки в рацию и подмигнул оперативникам. Чайковский в свою очередь подмигнул Блинову: есть поклевка! Сашка улыбнулся, двух Передних зубов у него не было. Выбил их один вконец отмороженый молдаванин больше месяца назад, а вставить у Сашки не хватало ни времени, ни денег. У молдаванина - наоборот - времени было полно (в "Крестах" всегда времени полно), но и у него стоматологические проблемы решались туго. Перелом челюсти -неприятная штука.

- Грузчик - бригадиру: вышел... вышел младший экспедитор. Есть!

- Понял тебя, грузчик,- отозвался "бригадир" и повернулся к Чайковскому.-Ну, будете брать? Товар он уже получил.

- Будем,- ответил Чайковский довольным голосом.- А вы за хачиком посмотрите - еще может понадобиться.

- Удачи тебе,- сказал разведчик, вылезая из машины.

- И тебе...

Саня Блинов снова пересел вперед. Чайковский повернул ключ зажигания, движок тихонько запустился. Владимир Батонов стоял на тротуаре с вытянутой рукой.

- Ща, Вовец, будет тебе такси,- пробормотал себе под нос майор.

Он лихо подкатил к Батонову, остановился на противоположной стороне и, припустив стекло, развязно крикнул:

- Куды желаем, господин пассажир?

- На Васильевский надо, мастер,- крикнул в ответ "экспедитор", он же "груз легкий".

- Падай,- таким же веселым и разбитным голосом откликнулся Чайковский. "А поедем мы с тобой, братан недоделанный, в Смольнинское РУВД",- подумал он и, резко развернув "восьмерку", остановился прямо напротив Батонова. Саня Блинов открыл дверь. Батон заколебался... Опер выбрался из салона.

- Садитесь, пожалуйста, назад,- вежливо сказал Саня.- А то мне выходить на Литейном.

Батон еще колебался - садиться ли ему вечером в машину с двумя мужиками, но Блинов его сомнения быстро разрешил: он коротко ударил искусствоведа в живот и ловко втолкнул охнувшего Вову в машину. Все для Батонова мгновенно и неожиданно переменилось - только что он стоял на улице, веселый и свободный, в предвкушении кайфа, приятного разговора и приятного секса в хорошей компании. И вообще - все в жизни было хорошо. Замечательно. Классно!.. Он ведь молод, умен, красив... бабы от него тащатся... О, все классно! И вдруг - резкая боль и стремительное падение в темное нутро страшной машины. Он не мог даже вздохнуть - кулак старшего лейтенанта Блинова врезался в солнечное сплетение искусствоведа, как ядро. Из вытаращенных глаз катились слезы, вспыхивали какие-то яркие пятна. Чужие сильные руки бесцеремонно швырнули его в машину - как щенка, как мешок с картошкой. Он больно ударился обо что-то лбом, в желудке горел огненный шар, накатывала тошнота...

Он очухался только спустя секунд двадцать, когда машина уже неслась по улице. На руках у Вовы были наручники.

- Что... вы? - выговорил он.- Куда?

- В казенный дом, урод,- ответил страшный человек, который его ударил. И улыбнулся беззубым ртом.

- Вы... я... Я - журналист!

- О-о! Так это же в корне меняет дело,- воскликнул другой. Тот, который сидел за рулем.- Что же сразу-то не сказали?

- Да, вот именно,- подхватил беззубый.- Что ж вы сразу не сказали?

- Так вы же... сразу - кулаками.

- Как - кулаками? - удивился тот, что сидел за рулем.- Александр Николаевич, вы ударили господина журналиста кулаком?

- Ну что вы, Виктор Федорович? Я - кулаком? Господина журналиста? Никогда! Никогда,- горячо и патетически говорил Блинов,- я не позволю себе даже пальцем ударить журналиста! Бить журналиста? Как это низко, мерзко... Обидеть журналиста - все равно что обидеть ребенка. Верно я говорю?

Сашка обернулся к Батонову, и тот понял, что над ним просто издеваются. Он прикусил нижнюю губу. Боль понемногу отступала, зато наваливался страх. Подленький, гнусный страх...

- А вы... кто? - спросил Батон. Чего уж спрашивать? И так уже догадался. Но все-таки спросил.

- Мы из всемирной лиги защиты наркозависимых журналистов,- ответил Блинов торжественно.

- Ага,- подтвердил Чайковский.- При ООН. Неофициальное название -двенадцатый отдел уголовного розыска. Не слыхали?

Батонов покусывал нижнюю губу... Вот, значит, как! Влип! Два коробка с анашой во внутреннем кармане... Господи, что делать? Что теперь делать-то? Вот ведь ерунда-то какая...

- Может, договоримся? - сказал искусствовед неуверенно.

- Отчего ж не договориться? - ответил Чайковский.- Разумные взрослые люди всегда могут найти общий язык...

- А?.. А вот и хорошо,- облегченно выдохнул Батон.

- Конечно, хорошо,- подхватил Блинов.- Мы за конструктивный диалог, построенный на идеях тоталитарного плюрализма и плюралистического тоталитаризма. Это у нас строго!

Батонов понял, что над ним снова издеваются и "найти общий язык" не получится. А два проклятых коробка так и лежали во внутреннем кармане пиджака. Никуда от этого не деться... Даже не сбросить - скованные наручниками руки не дают такой возможности. Дворники "восьмерки" шастали по лобовому стеклу: туда-сюда... туда-сюда... Беззубый опер что-то вещал про взаимопонимание, новое мышление и долгосрочное партнерство во имя мира и гуманизма... Батонов покусывал нижнюю губенку и тоскливо слушал весь этот бред. Значит, не возьмут, думал он отрешенно. Вспыхнувшая надежда таяла, на глазах превращаясь в лохмотья, в пыль, в прах...

- Сколько? - наконец спросил он. Беззубый опер прервал свой бесконечный и бессмысленный монолог и сказал:

- Только ради высоких гуманистических идеалов... только ради них, наш дорогой друг журналист. Всего один миллион.

Машина выкатилась на Мытнинскую. Батонов не верил своим ушам: значит, все-таки берут? И всего миллион? Господи, всего миллион? Да это... Вова радостно улыбнулся.

- Миллион баксов, урод,- грубо сказал Блинов. И добавил, усмехнувшись: -Хорош базарить, приехали.

Чайковский остановил машину возле здания Смольнинского РУВД. И как-то все сразу стало ясно Вове Батонову.

- Постойте,- заторопился он.- Постойте. Будьте вы людьми-то... давайте договоримся. Найдем нормальный вариант... А?

- Вылезай, гнилуха,- зло сказал Блинов и распахнул дверцу машины.-Вылезай, конечная...

- Ты не прав, Александр Николаевич,- весело произнес Чайковский,- конечная будет на зоне. А здесь так - пересадка.

* * *

Андрей Обнорский испытывал тягостное беспокойство. Впрочем, это слово никак не может передать, что он на самом деле испытывал. Он плохо спал, ворочался, то и дело покрываясь липкой испариной, и никак не мог провести четкую границу между сном и бодрствованием... Вставал и курил ночью, пил чай. На работу приходил невыспавшийся и разбитый. Иногда замечал сочувственные взгляды своих коллег. Впрочем, иногда замечал и злорадные... Что ж, не все в городской молодежке его любили. В редакции с момента появления Обнорского пошли гулять по кабинетам шепотки: комитетский. А как же: бывший офицер, служил за границей. Явно -комитетский мальчик. А уж в начале девяностых отношение к КГБ у "демократической прессы" известно какое было!

Потом, конечно, у многих отношение к Андрею изменилось. Но не у всех... Впрочем, он на это плевал.

Что-то давило Обнорского, угнетало страшно. Да и могло ли быть по-другому? После всех последних событий: после прощания с Катей и "душевных бесед" с Николаем Ивановичем Наумовым? Да нет, конечно... иначе быть не могло. Но все же Андрей ощущал приближение какой-то новой беды. Кто-то умелый и беспощадный натягивал веревки с флажками. Обкладывал, обкладывал - замыкал кольцо. Посмеивался и загонял в патронники тяжелые цилиндры картечных патронов. И знал - добыче уже не уйти.

А добычей был он - Андрей Обнорский. Одинокий, раненый, со вздымающимися и опадающими от тяжелого бега боками. Офлажкованный, он будет идти туда, куда его гонят... Туда, где в осенней мокрой листве стоят стрелки и напряженно сжимают взведенные ружья. Их псы нервно нюхают воздух и дрожат от возбуждения. Скоро! Скоро начнется большая охота!

Андрей был близок к тому, чтобы снова запить. Но держался, говорил себе: это не выход. Это не выход, говорил он себе...

А есть ли выход?

* * *

Чайковский, Блинов и - между ними - журналист Батонов в наручниках вошли в дежурную часть Смольнинского РУВД. Обоих оперативников здесь хорошо знали.

Дежурный был в хорошем расположении духа, настроен пошутить. Он вскочил, вытянулся по стойке "смирно" и бодро доложил майору:

- Здрав-жлав, товарищ генерал-майор. Оперативный дежурный лейтенант Мальцев. Дежурство принял. В камерах находятся четверо правонарушителей. Используем на внутренних работах РУВД, девять человек для отправки в суды. Трое по 122-й ожидают получения санкции на арест. Табельное оружие, боеприпасы - в наличии.

- Вольно, товарищ генерал-лейтенант,- скомандовал Чайковский.-Организуй-ка лучше пару понятых... Есть в обезьяннике кто потрезвей? Чтоб хоть расписаться толком смогли...

- Для вас найдем,- ответил дежурный. Батонов стоял бледный. Он с трудом понимал, что происходит, сильно нервничал, покусывал нижнюю губенку. Он отнюдь не был глуп, но в такую ситуацию попал впервые. Как себя вести в этом враждебном мире, столь не похожем на мир "творческих тусовок", он не знал.

А оперативники - напротив - знали это очень хорошо. Они отлично представляли себе, что сейчас творится в душе Батонова Вовы... Видели его страх, неуверенность и жалкую попытку казаться спокойным. Постоянное покусывание и облизывание сухих губ выдавали журналистика с головой.

С Батонова сняли наручники. Молодой сержант привел из "обезьянника" двух понятых - мужчину и женщину. Оба были нетрезвы, но несильно. Оказались - муж и жена. У обоих по синяку: у женщины под левым глазом, у мужчины - под правым.

- Ну-ка, давай все из карманов, журналист,- сказал Чайковский.

Первое, что Батонов извлек на Божий свет, было редакционное удостоверение. Солидная такая книжечка. За последние годы пресса уже изрядно подпортила свой авторитет, но остатки его, дотлевающие, как исподнее бомжа, еще оставались, поэтому Вова на миг почувствовал себя уверенно.

- Я журналист,- сказал он. На оперов это не произвело никакого впечатления.

- Ничего,- отозвался Чайковский,- у нас и генералы рыдают, как дети.

Шутка была старой, прозвучала когда-то из уст гестаповца в подзабытом телефильме про советского разведчика Иоганна Вайса. Блинов взял в руки удостоверение и покачал головой:

- Ты смотри... как настоящее. Значит, будем выяснять, где ты такую ксиву купил, наркот гребаный.

- Я не наркот. А удостоверение подлинное... Можете позвонить прямо сейчас главному редактору.

- Позвоним, Батонов, позвоним. А ну - быстро все из карманов.

- Я завтра же лично пожалуюсь мэру и прокурору города.

- Навряд ли,- лениво бросил Блинов.- В камере телефона нет.

В "обезьяннике" кто-то глумливо рассмеялся. И этот смех враз отрезвил Батонова. Он затравленно посмотрел на оперативников, увидел равнодушное лицо сержанта, прислонившегося к косяку, пьяноватые морды понятых... и начал медленно опустошать карманы. На стол дежурки легли паспорт, записная книжка, бумажник, шариковая ручка, несвежий носовой платок, два импортных презерватива в яркой упаковке. Потом появилась на столе пачка "Мальборо" (Блинов тут же открыл ее и заглянул внутрь). Потом связка ключей с брелком в виде пробочной открывашки и, наконец, зажигалка да горсть мелочи...

- Это все. Батонов? - строго спросил Чайковский.

- Все,- ответил бледный Вова;

- Ну что ж...- Чайковский встал, повернулся к нетрезвой семейной парочке.- Смотрите внимательно, господа понятые...

"Господа" кивнули. Батонов напрягся. Из левого внутреннего кармана пиджака журналиста майор при всех вытащил обмотанный изолентой синего цвета предмет размером со спичечный коробок. Держал он предмет двумя пальцами за уголки.

- Что это, гражданин Батонов?

- Не знаю...

Майор вытащил второй коробок.

- Что это, гражданин Батонов?

- Не знаю... Это не мое, это мне подбросили.

- Кто? - спросил майор сухо. Он уже знал ответ.

- Ты! - выкрикнул Вова,- Ты, ментяра мерзкий, подкинул!

- Очень хорошо,- сказал Чайковский.- Так и запишем.

Он сел к столу и попросил у сержанта бумагу. Два коробка, обмотанные синей изолентой, лежали поверх редакционного удостоверения. Блинов достал маленький сувенирный нож-выкидуху и аккуратно срезал с коробков изоленту, продемонстрировав содержимое понятым. Батонов сидел бледный. Майор Чайковский быстро писал:

"...94.

Санкт-Петербург

Акт изъятия.

Мною, ст. оперуполномоченным Чайковским В.Ф., в помещении дежурной части Смольнинского РУВД в 22 часа 47 минут в присутствии понятых..."

- Ну, как вас писать, красавицы синеглазые? За понятых ответил сержант. Быстро и уверенно.

- Что, постоянные клиенты? - спросил Блинов.

- Да уж почти как родные.

Понятые дружно кивнули: ага, дескать, мы - постоянные.

Чайковский продолжал писать:

"...в присутствии понятых:

Ф.И.О., место прописки,

составлен настоящий акт о том, что у гражданина Батонова Владимира Николаевича, 1969 г. р., проживающего по адресу: Лермонтовский пр., дом..., кв... (паспорт, серия, номер), обнаружено и изъято два спичечных коробка с веществом темно-зеленого цвета, сыпучим, с резким запахом. На момент изъятия оба коробка были обмотаны изолентой синего цвета.

Со слов гр. Батонова, эти два коробка в левый внутренний карман пиджака ему подсунули сотрудники милиции. Конкретно: ст. оперуполномоченный майор Чайковский В.Ф."