Чтение 77–й страницы книги ~Вор~

Ему было... нет, это даже нельзя назвать словом "плохо"... Ему было
так... В общем, не дай Бог никому...

Журналистское расследование закончилось... Одного только Андрей не мог
понять: как же так получилось, какие высшие силы допустили, что за
информацию в этом расследовании он все время расплачивался не своей, а чужой
кровью? Почему же он-то остался жив?..

Впрочем, это, наверное, ненадолго. Так и должно быть... Душа у него и так
уже умерла... Или, точнее, ее убили... Очень хотелось заплакать, но слез не
было... Словно выгорело все в груди, осталась только горькая зола...

Он шел покачиваясь, как пьяный, и даже не пытался закрыться от резких
порывов пронизывающего ноябрьского ветра...

ЭПИЛОГ

Сентябрь 1993 года. Государственный Эрмитаж

Даже в будние дни в Эрмитаже, который часто называют главным музеем
России, посетителей хватает. Правда, по залам ходят в основном приезжие.
Петербуржцы если и заглядывают в свои музеи, то обычно в выходные, да и
то... Коренной петербуржец считает, что раз музеи у него, как говорится, под
боком, то посетить их он всегда успеет. Так жители курортных южных городов
иногда относятся к морю - чего в нем каждый день плескаться...

Бродивший по залу западноевропейской живописи черноволосый, чуть
сутуловатый парень тем не менее был коренным петербуржцем. Звали его Андрей
Обнорский, а работал он заведующим криминальным отделом городской
"молодежки". Точнее - бывшей "молодежки".

Парень явно кого-то ждал, время от времени посматривая на часы. Он
подошел к одной из картин и внимательно начал ее разглядывать - на холсте
изображалось похищение Зевсом царевны Эгины, табличка свидетельствовала, что
над полотном трудился великий Рембрандт. Обнорский долго рассматривал
картину с каким-то странным выражением на лице. Казалось, на него накатил
внезапный приступ головной боли - Андрей поморщился и закрыл глаза...

В конце ноября 1992 года, когда в поселке Сосново погибли Шварц, Ирина
Васильевна Гордеева и четверо неизвестных, ему казалось, что жизнь
кончилась. Он и не верил больше никому, ничего не боялся - потому что ничего
уже не хотел и ничего ни у кого не просил, потому что никто ему не мог дать
самого главного: избавления от мук совести... Андрей считал что Лебедева,
Кондрашов, Гордеева и Вихренко погибли из-за него, - и никто не мог убедить
его в обратном. Более того, их смерти оказались абсолютно напрасными, потому
что настоящая - рембрандтовская, а не варфоломеевская - "Эгина" погибла в
огне...

Позже он удивилялся, как не сошел с ума в те дни... Ему казалось, что Бог
отвернулся от него... Так кто же поддержал его тогда?

Пару недель после пожара в Соснове Обнорского пытались дергать в разные
прокурорские и милицейские кабинеты, но он наглухо включил дурака, везде
тупо повторял, что ничего не знает, ничего не видел и вообще сам ничего не
понимает... Разговаривал с ним и Ващанов - подполковник остался доволен этим
разговором и потухшими глазами Серегина, Геннадий Петрович посоветовал
Андрею не лезть в разные сомнительные авантюры и обещал всегда помогать с
"объективной информацией", необходимой для "любого нормального криминального
журналиста".

В конце концов от него все отстали...

Андрей и сам даже не мог толком объяснить, что с ним происходило, -
словно какое-то реле в голове перегорело... Окружающую действительность
Серегин воспринимал вяло и равнодушно... Это в какой-то мере и спасло его -
иначе, вполне возможно, Андрей учинил бы какую-нибудь скверную вещь над
своим организмом...

В середине декабря, когда шок стал чуть-чуть проходить, Обнорский
ненадолго встрепенулся. Он даже попытался изложить на бумаге все, что
случилось с ним в ноябре. Для кого он пытался писать? Андрей и сам не знал
этого....

Письменную исповедь свою он тогда довести до конца не смог - стали ему
чудиться голоса погибших, а перед глазами вставали их лица... Они словно
упрекали Андрея за его гордыню и за то, что он хотел самостоятельно раскрыть
тайну "Эгины", руководствуясь в том числе и своими журналистскими
амбициями... Кто сказал, что плата своей кровью - самая страшная? Самая
страшная плата - это чужая кровь, пролитая ради твоих идей и планов...
Утверждение это, естественно, распространяется лишь на тех, в ком осталась
хоть капля совести, а потому не касается, например, политиков.

Серегин политиком не был, поэтому тяжело запил и словно снова усыпил свой
мозг, залил его водкой...

Нет, иногда он появлялся в редакции и даже выполнял норму строкажа, но
материалы, которые он сдавал в печать, писал словно не Серегин, а кто-то
другой. Исчезло из них что-то, что раньше задевало читателей за живое, за
что они (читатели то есть) прощали Андрею огрехи стиля и некоторую
неуклюжесть пера... Обнорский стал обычным криминальным репортером,
действовавшим по простой схеме-побольше крови, ужасов, спермы, а в конце
материала - торжество справедливости и арест злодеев... Ну а если не арест,
то уверенность в неизбежном аресте... А еще из его статей напрочь исчезла
аналитика...

Пил он почти каждый вечер, меняя компании и женщин, у него появилось
много знакомых, его стали в самых разных кругах принимать как своего
парня... Короче, потихоньку-полегоньку начал Обнорский превращаться в
заурядную сволочь. Скорее даже не в сволочь - в ничтожество.

Очнулся он по-настоящему только в марте 1993 года... Может быть,
наступившая весна сумела разморозить его душу? Трудно сказать... Но только
Дошло до Андрея в один прекрасный день, что если уж суждено было ему уцелеть
тогда, в ноябре девяносто второго, то, наверное, не выполнил еще журналист
Серегин всего, предначертанного ему в этой жизни.

Медленно, очень медленно возвращались к нему Силы и надежды, он словно
выздоравливал понемногу от тяжелой болезни...

И в марте 1993 года он все-таки заставил себя записать на бумаге все, что
смог узнать о проклятой картине Рембрандта и о событиях ноября девяносто
второго... Он писал все честно и откровенно, не щадил себя и тщательно
отделял факты от предположений и умозаключений... Рукопись получилась
довольно объемной, работал над ней Обнорский почти месяц, а потом упаковал
пачку листов в пластиковую папку и спрятал до поры в глухой деревне в
Вологодской области - там его родители еще в восемьдесят девятом году купили
ветхий домишко...

Эта рукопись стала началом большой работы. День за днем по крупицам, по
песчинкам и капелькам стал он собирать свое собственное досье на человека, о
котором впервые услышал от умирающего Барона, - на Антибиотика... Информации
было крайне мало, а та, что попадала к Обнорскому, отличалась порой
противоречивостью и явным не правдоподобием, но он фиксировал все, тщательно
маскируя и "легендируя" свой интерес во время встреч с источниками. Андрей
еще не знал, для чего он делает эту черную и неблагодарную работу, но день
ото дня в нем крепла уверенность, что делать это необходимо.

Он часами просиживал в библиотеке, изучал все доступные ему материалы об
организованной преступности: анализировал, делал выписки, думал - и расширял
свою базу данных.

Кстати, и в газетные его публикации словно вернулось второе дыхание -
Серегин вновь стал получать читательские письма со словами благодарности и
поддержки, хотя он вроде бы и старался избегать откровенно скандальных и
жареных тем.

Он почти не отдыхал, а когда совсем выбивался из сил, напоминал себе о
страшной цене расследования, не доведенного до конца, - осознание этой
несправедливости помогало ему находить новые силы...

Он по-прежнему работал один - вера в людей возвращалась к нему гораздо
медленнее, чем надежда.

И все же работа над досье двигалась, очень медленно, но двигалась, и Бог
его знает, сколько бы она еще съела времени, если б не встреча с Сергеем
Челищевым, которая произошла в июне 1993 года.

К тому времени Андрею казалось, что он довольно много уже знает о роли,
которую играл в империи Антибиотика его бывший приятель и товарищ по
университетской сборной. Встретившись с Черным Адвокатом, Обнорский даже не
хотел сначала протягивать ему руку, но Сергей заставил выслушать себя... Они
проговорили долго, и Андрей не пожалел об этом разговоре. Пожалел он о
другом - о том, что не встретился с Серегой раньше. Челищев, оказывается,
шел примерно к той же цели, что и Серегин, и если бы пути их пересеклись
немного раньше... кто знает, как бы все повернулось... Но тогда, в июне 1993
года, Сергей уходил в бега.

На прощание Челищев передал Серегину свое досье на империю Антибиотика и
рассказал, что еще один экземпляр оставил в 354-м отделении связи
Вы-боргского района, оттуда папку должен был забрать представитель
Генеральной прокуратуры, куда Сергей направил "залегендированное" письмо. А
еще Челищев посоветовал Андрею попытаться все-таки наладить контакт с
начальником пятнадцатого отдела ОРБ Никитой Кудасовым. Челищев считал его
одним из самых честных офицеров и знал, как боялся и ненавидел его
Антибиотик. Челищев и сам бы вышел на Кудасова, но не успел - весной
девяносто третьего погиб Степа Марков, через которого хотел действовать
Сергей.

Челищев сказал, что он, Катя и Олег уходят за границу, но пообещал через
какое-то время связаться с Андреем... Они обнялись, как в старые добрые
времена, и Сергей ушел из жизни Обнорского навсегда: в конце июня девяносто
третьего Серегин узнал, что Челищев и Званцев убиты на каком-то хуторке под
Лугой, а Катя исчезла бесследно...

Серегин надеялся, что "заработает" оставленный на почте для
Генпрокуратуры экземпляр досье, но месяцы шли, а ничего не происходило,
более того - Антибиотик стал даже мелькать на телеэкране... И тогда Андрей
понял, что пришла пора действовать. Не было у него уже сил ждать...