переходившие в драки, даже Илья с Андреем умудрились пару раз цапнуться,
слава богу, у них хватило сил вовремя остановиться. Илья тогда бессильно
опустил уже занесенную для удара руку (Обнорский молча ждал с не
предвещавшей ничего хорошего улыбочкой), упал в кресло и забормотал еле
слышно:
головами двигаемся. Господи, неужели в Москве не понимают, что здесь скоро
будет второй Ливан?! Ведь даже мы, переводята сопливые, это знаем!
Чувствуем! Шкурой своей, глазами, ушами, жопой!!!
Или не хотел понимать.
мае у него выходил срок командировки, а оставшийся месяц всегда самый
трудный, наваливаются разные страхи, кажется, что напоследок обязательно
должно что-нибудь случиться... К тому же Володька в последнее время редко
получал письма из дому, а от его девчонки никаких вестей не было аж три
месяца. А тут еще все о самоубийствах говорят, словно каркают... Короче,
вовремя ребята заметили, что после своего апрельского возвращения в Аден
Гридич стал о чем-то постоянно задумываться, он с опозданием реагировал на
вопросы, смеялся не к месту странноватым смехом... А потом и вовсе дурное
понес, сказанул однажды Армену Петросову: чего, мол, мучиться, если все
проблемы можно быстро решить, зайдя со стволом за ближайший бархан... Ребята
сначала набили Вовке морду за такие слова, потом напоили водкой, отобрали
пистолет и три дня не оставляли его ни на минуту. Дежуря около него по
очереди, тормошили Гридича, рассказывали ему анекдоты, вытаскивали в город
бродить по лавкам Кратера... В конце концов Володя вроде бы отошел и уехал в
свою крайнюю (в Адене все быстро становились суеверными и очень не любили
прилагательное "последняя") ходку в Мукейрас более-менее нормальным
человеком.
никто - все ребята разъехались по своим бригадам, и Обнорский возвращался со
службы каждый день в пустую казарму, где не с кем было даже словом
перекинуться... Постепенно Андрей перестал делать в комнате каждодневную
уборку, все чаще выпивал (правда, понемногу) вечерами в одиночку, чтобы
легче уснуть было, а сон, кстати, совсем испортился. А когда все же засыпал,
снились ему Ленинград, университет, Маша - какой она была, когда у них все
только начиналось. Казалось бы, светлые, красивые сны, радоваться надо, а у
Андрея от них сдавливало сердце, он просыпался в холодном поту и торопливо
закуривал сигарету, боясь снова заснуть... Он и сам не понимал, почему эти
сны повергали его в состояние настоящего ужаса. Однажды Андрею привиделось,
что он спит у себя дома в Ленинграде, пришел отец и начал будить его:
"Андрюшка, вставай, в университет опоздаешь..."
комнатке еще звучит эхо от слов отца, - а лицо его было абсолютно мокрым, и,
похоже, не только от пота... Постепенно он докатился до полной "ручки".
Теперь он ложился спать, оставляя включенным свет в комнате. А потом в ход
пошли и радиоприемник с магнитофоном - без них в тишине пустой казармы
чудились Обнорскому какие-то голоса, мерещились какие-то тени по темным
углам...
начал вспоминать знаменитых самоубийц - Есенина, Маяковского, Фадеева...
Советники не замечали, что с ним творится что-то неладное, потому что в
бригаде Андрей вел себя нормально, как обычно, "шиза" накатывала на него по
вечерам, когда он оставался один в казарме...
одиночества и черных мыслей, решил смотаться в Кратер - побродить по лавкам,
вымотать себя окончательно, чтобы быстрее потом заснуть. Поодиночке выходить
в город не разрешалось - приказ ј010 категорически запрещал это, - но Андрей
ушел из гарнизона тихо, через "тропу переводчика", и надеялся, что никто его
отсутствия не заметит. В Кратер он добрался лишь около шести часов вечера,
когда в Адене уже начинало темнеть.
парня на левой руке действительно было шесть пальцев, это в Южном Йемене
вовсе не считалось сверхудивительным чудом: видимо, из-за повышенной
солнечной активности там встречалось довольно много людей с самыми разными
уродствами и отклонениями). У Хасана подавали прекрасный сок папайи, который
выдавливался прямо на глазах посетителя. Помимо того, что этот
ярко-оранжевый сок был чрезвычайно вкусным, он, как утверждали врачи, еще и
выводил накапливающийся от солнца в организме стронций, поэтому все русские
при посещении Кратера обязательно заглядывали к Шестипалому. Андрея Хасан
хорошо знал и вышел обслужить его лично. Обнорский успел выпить лишь
половину холоднющего сока из огромного стакана, когда что-то словно
подбросило его с пластикового кресла: из лавки напротив кофейни вышла
светловолосая девушка в голубых свободных джинсах и легкой желтой блузе. Это
была стюардесса Лена, и Андрей моментально узнал ее, хотя и знакомство их
прервалось полгода назад (если его вообще можно было назвать знакомством -
несколько" разговоров в самолете да украденный полудетский поцелуй в щечку).
как паровоз, Андрея и чуть испуганно попятилась, явно не узнавая его. А что
в этом было странного: полгода назад в самолете она познакомилась с молодым
смешливым парнем, а тут к ней подскочил какой-то странный мужик с дикими
глазами, резкими чертами лица, худой, небритый, с обветренно-загорелой
мордой - такому на вид можно было бы дать и все тридцать лет при желании. К
тому же в Адене уже вовсю сгущались сиреневые сумерки... На Обнорского же
то, что Лена не узнала его, подействовало как холодный душ. Он резко
затормозил, затоптался на месте, забормотал:
переводчик из Ленинграда, - помните?
Не было в этом жесте ничего обидного, была просто женская жалость к
пареньку, которого за несколько месяцев всего укатали крутые горки так, что
у любой нормальной бабы сердце дрогнуло бы.
взгляд совсем по-другому: почудилась Андрею некая брезгливая досада, как от
надоедливого бесперспективного ухажера, появившегося, как на грех, не
вовремя. Обнорский моментально насупился, ощетинился и нарочито грубо
спросил:
переложила из руки в руку пластиковый мешок с каким-то, видимо, только что
купленным платьем, оглянулась зачем-то и ответила торопливо, будто
оправдываясь неизвестно в чем:
Вот...
непонятно отчего.
в аэропорту были...
протянул Обнорский, в котором моментально проснулся комплекс обиды
бригадного на штабных. В нормальном состоянии переводят даже сами
подсмеивались над этим комплексом. (Илья очень смешно пародировал "крутого
окопника" - рвал тельник на груди и декламировал с завывом: "А где ж ты,
сука, был, когда я кровь мешками проливал? Когда с гвоздем заржавленным на
танки я кидался?") Но сейчас состояние Андрея назвать нормальным было
трудно. В нем вспыхнула злость на Лену, которая, справедливости ради
заметим, ничего Обнорскому не была должна, и на Пахоменко с Геной ("Мы
там... в бригадах... гнием, а они... баб по Адену возят?!"), и на себя
самого за то, что кинулся, как дурак, к этой красивой телке. - Ну ясно, -
противным псевдосветским тоном сказал Обнорский. - Не буду вам мешать. Вам
еще так много надо успеть... Всего хорошего. Был рад повидаться.
каблуках и походкой бывалого солдата, не оглядываясь, пошел прочь. Лена
бросилась было за ним, потом, пожав плечами, остановилась, потом все-таки
попыталась окликнуть его, но Андрей уже свернул в какой-то узкий переулок и
пропал из виду...
поведение и с безнадежной отчетливостью осознал, что он абсолютно полный
мудак. От этого вывода ему стало так горько и стыдно, что он чуть было не
побежал в Кратер искать Лену, но вовремя понял, что ее там уже не найдет -
время подходило к девяти вечера, все лавки закрывались. От досады и злости
на самого себя Андрей захотел выпить, но перед этим решил наложить на себя
"епитимью" - сделать генеральную уборку в комнате, которая была загажена уже
до полного свинства. Хоть и маленькая у них с Ильей была комнатка, но для
того, чтобы ее, как выражался Семеныч, "отпидорить на ять", Андрею
потребовалось часа полтора, а когда он наконец закончил и удовлетворенно
оглядел приведенное в человеческий вид жилище, в дверь неожиданно постучали.
Сердце у Обнорского почему-то бухнуло (непонятно, кого он рассчитывал
увидеть за дверью), и как был, полуголый, он бросился открывать. На пороге
стоял майор Пахоменко и с усмешкой разглядывал своего подчиненного.
рукой:
засранцы... Сюда хабиров на экскурсию водить можно.
его комнату лучше было бы не пускать никого, кроме, может быть, режиссера
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Андреев Николай