Чтение 42–й страницы книги ~Экстренный случай~

стал зарабатывать свой хлеб, поджаривая преступников. Причем делал это очень
умело, стал лучшим палачом за всю историю штата. Теперь у него несколько
патентов на рацпредложения по ускорению и обезболиванию процедуры казни.
Человек сделал смерть предметом научного исследования, он любит свою работу
и предан ей. И смотрит на разработанные им методики и усовершенствования
почти как врач. Как на средство облегчения страданий, более быстрого
перехода в лучший из миров.

- Ну и что?

- Я хочу сказать, что вполне нормальные желания и устремления могут
принимать любые формы, в том числе и незаконные. И каждый должен найти свой
способ разрешения трудностей.

- А при чем тут Карен? - спросил я.

- А вот при чем. Вы когда-нибудь задумывались о том, почему она была так
близка с матерью и так далека от отца? Почему после кончины матери избрала
столь необычную линию поведения? Беспорядочная половая жизнь, дурман,
самоуничижение. Даже дружба с любовницей отца.

Я откинулся в кресле.

Фриц опять ударился в риторику:

- Девушка переживала потрясения определенного толка, определенным образом
реагировала на них, то защищаясь, то, наоборот, нападая. Так она отзывалась
на происходящее с ее родителями, на те события, о которых знала. Иначе она
не могла. В каком-то смысле Карен пыталась упорядочить свою жизнь.

- Тоже мне, порядок, - буркнул я.

- Да, верно, - согласился Фриц. - Мерзкий, грязный, извращенный, но -
порядок. Вероятно, она просто не могла создать какой-то другой.

- Хотелось бы мне поговорить с этой Сайн, - сказал я.

- Невозможно. Полгода назад она вернулась в Хельсинки. И Карен
превратилась в неприкаянную душу. Ни друзей, ни поддержки. Во всяком случае,
так ей представлялось.

- Ну а Бабблз и Анджела Хардинг?

Фриц смерил меня долгим взглядом:

- Вы о чем это?

- Разве они не могли поддержать ее?

- Спасение утопающих - дело рук самих утопающих? - желчно проговорил
Фриц.

Громила Томсон был знаменитым борцом пятидесятых годов и обладателем
весьма примечательной плоской головы, похожей на лопату, которой он и
припечатывал своих соперников к ковру, нередко ломая им ребра. Несколько лет
это забавляло невзыскательную публику и приносило доход, которого хватило на
приобретение бара. Теперь тут собирались молодые врачи, юристы, служащие.
Заправлял заведением сам Томсон, причем весьма толково, с успехом доказывая,
что мыслительная деятельность никак не зависит от формы черепной коробки.
Разумеется, у него были свои заморочки (например, вы могли войти в бар,
только тщательно вытерев башмаки о кусок борцовского ковра у двери. А на
стенах висели бесчисленные фотопортреты хозяина), но в общем и целом
заведение было очень даже ничего.

Когда я вошел, в зале сидел только один посетитель, крепкий щеголеватый
негр. Устроившись в дальнем конце стойки, он разглядывал бокал мартини. Я
сел и заказал порцию шотландского виски. Томсон самолично управлялся за
стойкой, рукава его рубахи были закатаны, обнажая мощные волосатые ручищи.

- Вы знаете парня по имени Джордж Уилсон? - спросил я.

- Конечно, - с кривой усмешкой отозвался Томсон.

- Скажете мне, когда он придет?

Громила кивнул на негра:

- Он уже пришел.

Негр поднял голову и улыбнулся мне добродушной, немного растерянной
улыбкой. Я подошел и пожал ему руку.

- Извините, - сказал я. - Джон Берри.

- Ничего страшного, - ответил негр. - Я и сам не привык встречаться в
барах.

Уилсону не было еще и тридцати лет. Вдоль его шеи от правого уха тянулся
светлый шрам, исчезавший под воротником сорочки. Глаза негра смотрели
спокойно и безмятежно. Подтянув узел черно-белого галстука, он сказал:

- Пойдемте в отдельную кабинку?

- Пожалуй.

- Повтори, Громила, - бросил Уилсон через плечо. - Обоим.

Человек за стойкой подмигнул.

- Вы работаете у Брэдфорда? - спросил я.

- Да. Чуть больше года. Обычная история. Мне отвели неплохой кабинет
возле приемной, чтобы все входящие и выходящие могли сколько угодно пялиться
на меня.

Я прекрасно понимал, о чем он говорит, но раздражение не проходило. Среди
моих друзей были молодые правоведы, но все они получили отдельные кабинеты,
прослужив в юридических фирмах по несколько лет. По любым объективным
меркам, этому Уилсону крупно повезло. Он был своего рода товаром, который
вдруг в одночасье приобрел ценность в глазах общественности. Еще бы -
образованный чернокожий! Теперь перед ним открыты все пути, и будущее сулит
одни радости. И тем не менее он как был диковинкой, так ею и остался.

- Чем вы занимались?

- В основном налогами. Случалось и недвижимостью. Пару раз отстаивал
гражданские иски. Фирма почти не ведет уголовных дел. Вы это и сами знаете.
Но когда я поступил на работу, у меня прорезался интерес к уголовному
судопроизводству. Конечно, я и думать не думал, что на меня навесят это
дело.

- Понятно.

- Отрадно слышать.

- То есть вам выпало тащить дохлую лошадь?

- Возможно, - с улыбкой ответил Уилсон. - Во всяком случае, они так
полагают.

- А как полагаете вы?

- Я полагаю, что дела решаются в суде, - изрек он.

- Вы уже выработали линию защиты?

- Стараюсь. Придется повозиться, потому что я хочу сделать все на
совесть. И потому, что присяжные увидят в суде черномазого выскочку, который
выгораживает китайца, делающего подпольные аборты. Им это не понравится.

Я пригубил бокал. Громила принес еще два стакана и поставил их на край
стола.

- Но, с другой стороны, это прекрасная возможность, - продолжал Уилсон.

- Если сумеете выиграть, - напомнил я ему.

- Это я и намерен сделать, - невозмутимо ответил негр.

Мне вдруг пришло в голову, что, независимо от того, какими побуждениями
руководствовался Брэдфорд, доверив это дело Уилсону, он принял мудрое
решение. Этот мальчик и впрямь настроен на победу. Она ему просто
необходима.

- Вы уже говорили с Артом?

- Нынче утром.

- Какое у вас сложилось впечатление?

- Невиновен. Я уверен в этом.

- Почему?

- Кажется, я сумел понять его, - ответил Уилсон.

***

За вторым бокалом я поведал ему обо всем, что успел сделать за прошедшие
дни. Уилсон молча слушал, время от времени делая какие-то заметки. Когда я
иссяк, он сказал:

- Вы избавили меня от уймы лишней работы.

- Каким образом?

- Судя по вашему рассказу, дело можно закрывать. Мы без труда вызволим
доктора Ли.

- Потому что девушка не была беременна?

Уилсон покачал головой.

- В ряде случаев, - начал он, - в том числе в деле "Народ против
Тейлора", суд приходил к выводу, что наличие либо отсутствие беременности не
имеет значения. Как и то обстоятельство, что к началу аборта плод уже был
мертв.

- Иными словами, совершенно не важно, была ли беременна Карен Рэнделл?

- Совершенно.

- Но разве это не доказывает, что аборт делал непрофессионал, который
даже не провел тестов на беременность? Арт никогда не поступил бы так
опрометчиво.

- Вы думаете, на этом можно строить защиту? На утверждении, что доктор Ли
- слишком грамотный подпольный акушер, чтобы так глупо лопухнуться?

- Нет, не думаю, - с досадой ответил я.

- Понимаете, в чем дело, - сказал Уилсон, - нельзя вести защиту на основе
личных качеств обвиняемого. Это гиблое дело. - Он полистал записную книжку.
- Позвольте в нескольких словах обрисовать положение с правовой точки
зрения. В 1845 году законодательное собрание Массачусетса постановило, что
любой аборт - преступление. Если пациентка оставалась в живых, акушеру
давали не более семи лет тюрьмы. Если умирала - вкручивали от пяти до
двадцати. С тех пор закон претерпел некоторые изменения. Через несколько лет
было принято решение, согласно которому аборт, сделанный в целях спасения
жизни матери, нельзя считать преступлением. Но это нам не поможет.

- Что верно, то верно.

- А вот дело "Народ против Виера". Суд решил, что сознательное
использование медицинского инструмента образует состав преступления, даже
если не доказано, что оно привело к смерти пациентки или выкидышу. Это
обстоятельство очень важно. Если обвинение попытается доказать, что доктор
Ли много лет делал подпольные аборты, а я уверен, что такая попытка будет,
то оно заявит: пусть у нас нет прямых улик, но это еще не причина отпускать
доктора Ли на волю.