свой, пусть самим же собой и придуманный, но все-таки долг.
полтинник из костиного бумажника. Переписал на этот конверт костин адрес
и, потянув еще время, вышел из дому около полудня. На Борщаговскую я решил
пойти пешком. По моему представлению на это могло уйти от силы полтора
часа.
утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с кафетерием. Я
увидел за стеклянной витриной людей, пьющих кофе, и очень обрадовался.
Зашел, стал в короткую очередь.
можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.
покрашенной синей краской фанерной дверью никого не будет. Я нажал на
кнопку звонка.
осторожно спросил:
почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.
только было оно свежим - никакого следа от той фотографической усталости.
И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым
шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и
бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я
подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.
имени... - голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее
лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.
Вам теперь нелегко...
широко раскрытыми глазами.
повисали длинные паузы, - ...это так странно... Вы первый человек, кто вот
так просто высказал соболезнование... Когда его не стало - было много
телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти.
Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах
недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни
разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется... Вы
хорошо его знали?
вытащил из кармана конверт и положил его на стол. - Но я знал, что на него
всегда можно было положиться... Он был готов помочь... Вот...
мне трудно было говорить. Я замолчал.
заглянула внутрь.
то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.
опустив голову и глядя на свой кофе. - С ним тоже было иногда тяжело, но
не так... Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним
в такой мороз не выйдешь... А сама я от него оторваться не могу. Костины
родители не звонят. Думают, что я их ненавижу после его гибели...
будет легче...
стол. Она была красивее своей фотографии, намного красивее. Это было
неудивительно. И не только потому, что фотография была черно-белой, а
краски, которыми я пытался в мыслях оживить ее лицо, больше походили на
старинную коричневатую ретушировку. Но усталость, которую я не увидел в ее
лице, все-таки присутствовала. Она присутствовала в ее голосе, в
движениях, в ее позе за столом.
помощь?
книгу.
телефона. Остановился. Оглянулся на ее хрущовскую пятиэтажку, поискал
взглядом ее окна на третьем этаже. Но я ведь даже не обратил внимания,
куда выходят ее окна. Да и неважно это было. А то, что у меня нет ее
телефона, это не страшно... Может быть, когда-нибудь она сама позвонит?!
влиять на настроение. Для меня это понятие было скорее книжным, чем-то из
рассказов про Павлика Морозова. Да и к самому слову "долг" всегда
напрашивалась саркастическая интонация, конечно, если речь не шла о
денежном долге. Но денежных долгов я всегда старался избегать. И вот, на
тридцять пятом году жизни, первый раз слово "долг" прозвучало в моих
мыслях, как обычное полноценное понятие. Мало того, при этом слове на душе
стало спокойно. Наступило какое-то удовлетворение или самоудовлетворение.
Я подумал о себе хорошо. И все из-за этого ощущения исполненного долга,
замаскированного под совсем другой долг - денежный.
слонялся по своей однокомнатной квартире, переполненный энергией, но не
знающий как и на что ее потратить.
напротив как бы ускоряли наступление позднего зимнего рассвета.
Скорее - новых иллюзий.
начинался новый день. И то, что я в это утро оказался свидетелем поднятия
этого занавеса тоже добавило мне уверенности в том, что день будет
действительно новый, и что именно в этот день что-то новое начнется и в
моей жизни.
солнце опустило свои нежно-желтые лучи на искрящийся снег. В окнах дома
напротив уже потушили свет. Я посмотрел на часы - было без пятнадцати
десять.
этом возгласе довольную улыбку. - Могу приехать. Как ты?
этот вопрос, требующий моего подтверждения.
и тут же добавила уже более живо: - Через час буду.
во мне желание увидеть ее, крепко обнять. Я был сердит на нее, сердит за
свое долгое одиночество. Но не прошло и десяти минут после ее телефонного
звонка, как я ее простил. Простил за то, что я все-таки был ей нужен.
Может она приблизительно тоже самое думала и обо мне, думала, что она мне
нужна. И поэтому вспоминала обо мне. Но эта периодичность, этот невидимый,
но существовавший в наших отношениях график, повинуясь которому она то
появлялась, то исчезала, это было то, что внушало опасения в
недолговечности и хрупкости наших отношений. Ее двойная жизнь, двойное имя
наталкивали меня на мысль о том, что я чего-то недополучаю от нее и когда
ее обнимаю, и когда целую, и когда с ней сплю. "Ну и что? - возражала
другая мысль. - Девиз "Все или ничего" ни к чему хорошему не приведет. Те,
кто хотят всего обычно ничего не получают." Я ведь тоже не был готов к
полному посвящению себя другому человеку, даже женщине.
Панов Вадим
Куликов Роман
Апраксина Татьяна
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Маккарти Кормак