Чтение 3–й страницы книги ~Волшебные узоры~

-- Но-но, молодое поколение, -- мельком оглянулся Томин на Игната. --
Паша, на два слова.

Ничего нового Знаменский не получил. У родственников были сбивчивые
предположения и ни единого факта. Серов сидел за кражу, освободился семь
месяцев назад. Похоже, завязал, пил мало. Любил футбол и домино, копил
деньги на мотоцикл. Детей, по счастью, нет. Томину дали координаты двух его
приятелей.

Пока обсуждали, что еще можно незамедлительно предпринять, Афоня
крутился возле Кибрит, продолжавшей рассматривать стены.

-- Вы вдвоем? -- спросила она.

-- Мать умерла три года назад, а отец давным-давно. И как вам? --
указал он на стену.

-- Кое-что, по-моему, здорово. Эта тоже ваша? -- она взяла с полки
деревянную статуэтку -- выразительную голову негритянки с дремотным
взглядом.

-- Моя, -- небрежно ответил Игнат. -- Когда провели паровое отопление,
знаете ли, осталось много хороших дров. Жаль было бросать.

Кобеня, подумала она. Знает, что талантлив. А самоирония -- особого
пошиба кокетство.

-- Какие-нибудь родные есть? -- обернулась к Афоне.

-- Тетки. Но они из первой половины века. Этакие доисторические
материалистки.

-- До старости комсомолки тридцатых годов, -- уточнил Игнат.

-- А вы? -- подключился к разговору Пал Палыч, отпустив Томина.

-- Я?.. Инакомыслящий тростник.

-- Ясно. И свободный художник?

-- Свобода творчества есть осознанная необходимость денег.

Афоня беззвучно зааплодировал брату.

-- Есть, кстати, разница между творчеством и искусством, -- работал
Игнат на Зину. -- Когда делаешь то, что хочется, -- это творчество. Что
начальство велит -- уже, знаете ли, искусство. Вот, например, дали заказ --
занимаюсь искусством. Новая обертка для конфеты "Накось, выкуси".

Кибрит улыбнулась:

-- В смысле "Ну-ка отними"?

Знаменский тоже пустился в обход комнаты.

-- За что сидел Серов, не знаете?

-- Вам лучше знать, -- отрезал Игнат.

-- Я-то знаю. Интересно, что знаете вы. Он о себе рассказывал?

-- А нам было до лампочки! -- хмыкнул Афоня.

Пал Палыч приостановился. Какие-то рубленые плоскости.
Серовато-зеленые. Книзу расширяются несимметричным веером. Вон кружок,
похожий на глаз. Нет, профан я в живописи, не понимаю. Хотя...

-- Это рыбы?

-- Надо же! -- изумился Афоня.

Игнат промолчал, дернул щекой.

Ему досадно, что я догадался, сообразил Пал Палыч. Совершенный еще
мальчишка. Самолюбивый, в чем-то ущербный.

-- Вы с Серовым не захаживали друг к другу в гости?

Парня словно заподозрили в чем-то унизительном:

-- С какой стати?

Тут он обнаружил у себя на локте прореху, поспешно закатал рукава
рубашки. Разозлился.

-- А с кем, кроме вас, он был знаком в этом подъезде?

-- Товарищ начальник, я художник, а не участковый!

Афоня -- ехидный подголосок -- ввернул:

-- Улавливаете разницу?

Нет, не получится разговор, пора откланиваться. Драный рукав вконец
испортил атмосферу.

-- Ребята, ну что вы ерепенитесь? -- не утерпела Зина. -- По-моему,
Игнат, вы достаточно серьезный и взрослый человек...

Тот решительно прервал:

-- Я не содержался, не привлекался и не намеревался. Но я не серьезный
человек. Я человек легкомысленный.

-- Легкое отношение к жизни часто ее осложняет, -- машинально бормотнул
Знаменский.

-- Серьезное отношение к жизни тоже ее осложняет.

Да откуда тебе взять легкомыслие-то? Не баловень судьбы, ничей не
сынок. Один на один с миром. Да еще младший на руках.

...Когда они уже за полночь садились в машину, завершив беседы с
жильцами -- абсолютно безрезультатные, -- окно Никишиных еще светилось.
Легкомысленный человек продолжал корпеть над своими листами.

x x x

На следующий день Афоня Никишин впервые сидел в ресторане. Да и старший
ощущал себя в этой крахмально-гастрономической обстановке новичком.

Третьим, который заказывал и платил, был Сергей Филиппович, немолодой
поджарый человек с умным лицом в резких морщинах. Его глубоко посаженные,
обведенные тенью глаза жестко смотрели на все вокруг и с сердечной
симпатией на Никишиных. В особенности умилял его щенячий аппетит Афони.

Раскрыв на четвертом, свободном, стуле принесенную Игнатом папку и
нацепив непривычные очки, Сергей Филиппович пристально изучал гравюры.
Иногда прикрывал лист ладонями, вычленяя отдельный штрих или изгиб линии, и
оценивал по какой-то неведомой Игнату шкале. Здесь были лучшие гравюры
Игната, и он ревниво ждал похвальных слов.

Вот бал у Воланда. Сергей Филиппович дотошно исследовал его вдоль и
поперек. Игнатом овладело обидное подозрение, что тот не судит о содержании,
о трактовке образов -- да и не может судить, потому что не читал Булгакова.
Но он не спросил, чтобы не прозвучало упреком. Сам с трудом раздобыл книгу,
а Сергею Филипповичу с его тяжелой судьбой подавно извинительно.

Сергей Филиппович снял очки, затер ногтями дырочки от кнопок и на
углах гравюры и наконец нарушил молчание:

-- Дар! Несомненный дар!

Афоня с набитым ртом радостно промычал: "Угу".

-- За это надо выпить!

-- Афоне хватит.

-- Да что ты, Игнаша, сухое, чистый виноградный сок! Тем паче суббота,
завтра не вставать.

-- Заниматься ему надо. Экзамены на носу.

-- Ну, тогда символическую, -- Сергей Филиппович налил Афоне на
донышко, себе и Игнату по края.

Чокнулись, выпили. Их столик находился в углу, и ресторанный шум не
очень мешал разговаривать.

-- Да, год для вас решительный: у тебя распределение, у него аттестат.
Как в школе дела-то?

-- Нормально, -- тряхнул Афоня хохолком на затылке.

Игнат усмехнулся.

-- "Нормально!" Представляете, что недавно учудил -- вышел к доске на
уроке астрономии и заявил, что Земля плоская.

-- Силен!

-- Наш звездочет прямо обалдел! -- радостно сообщил Афоня. -- Он мне
про горизонт, про фотографии из Космоса, а я -- свое. Девчонки визжали от
восторга!

-- Двойку схватил?

-- Ну, Сергей Филиппович, все-таки не третий класс. Теперь уважительно.
Если, говорит, ты так считаешь, докажи.

-- И что он, думаете, сделал? -- подхватил Игнат. -- Добыл какую-то
бредовую брошюру, проштудировал и произнес публичную речь на двадцать минут.

-- Что Земля плоская?

-- Хотите, докажу?

-- Упаси бог! Плоская так плоская, по мне один черт!

Балансируя подносом, появился официант. Афоня с энтузиазмом
приветствовал новую порцию закусок и все же пожалел о недоеденном салате с
крабами, который унесли из-под носа. Рыбное ассорти, украшенное дольками
малосольного огурчика, мясное ассорти, и по центру горка тертой свеклы... с
чего начать?

Сергей Филиппович снова обратился к гравюрам.

-- Я, видимо, старомодный человек: люблю точность, люблю тщательную
проработку деталей... -- он испытующе и задумчиво смотрел на Игната. -- Из
тебя может получиться толк... Возьму кое-кому показать, не возражаешь?

Игнат покраснел от радости: у Сергея Филипповича были знакомства среди
художников.

-- Как говорили в старых романах, весьма польщен.

-- Вот и ладно. -- Собеседник сложил листы в папку, завязал тесемочки.
-- Ешьте, ребята, ешьте! Не брезгуй свеклой, Афоня. Стимулирует кишечник --
легче переваривать то, что творится вокруг.

Афоня беспечно переваривал все, что творилось на свете, но послушался и
зачерпнул ложку свеклы. Оркестр заиграл что-то дежурно-ресторанное, пары
потянулись танцевать. Игнат следил за светловолосой, очень юной и очень
декольтированной девушкой, которую рискованно кружил и перебрасывал с руки
на руку рослый самоуверенный партнер.

-- Я вас могу угощать вполне свободно. Разбогател на старости лет.

-- Наследство из Америки? -- спросил Афоня.

-- Разве Балашиха в Америке? Хотя, если Земля плоская... Сестра у меня
в Балашихе умерла. Оставила дом, хозяйство. Полно всякого добра, и я --
единственный наследник. Ну-ка, за упокой ее души, -- радушный хозяин налил и
подмигнул Афоне: -- Отпустим Игнашу танцевать? Он там на кого-то глаз
положил.

Игнат помрачнел.

-- Благодарю. Не так одет, чтобы лезть к незнакомым девушкам.