Ольга Лаврова, Александр Лавров.

До третьего выстрела

Origin: Электронная библиотека Алексея Снежинского

Они встретились в коридоре на Петровке, 38 -- Знаменский и стройная
светловолосая девушка в вязаном нарядном платье. Лицо было знакомое, и Пал
Палыч поздоровался, но не сразу понял, кто она. Прежде он видел девушку
только в милицейской форме, когда бывал в Бутырке. Там, в проходной тюрьмы,
она сидела, отгороженная от посетителей стеной металлических прутьев, а
посетители -- адвокаты и следователи -- коллективно ухаживали за миловидной
дежурной, ведавшей вызовом арестованных и распределением кабинетов.

Знаменский тоже любил поболтать с ней, знал, что учится заочно на
юрфаке, и однажды обещал посоветовать, какую выбрать специализацию после
диплома.

-- Вот и пришла советоваться, Пал Палыч, -- девушка с улыбкой
протянула пропуск, умалчивая, что битый час дожидалась под дверью.

Апартаменты у Знаменского после повышения новые, попросторней. И диван
новый, без коварно торчащей пружины. Вполне пригодный для неофициального
разговора тет-а-тет.

-- Итак, Антонина Васильевна Зорина. Года четыре сдавал вам в окошко
оружие, получал взамен ключ и, честно говоря, не знал, что вы -- Зорина.
Ниночка и Ниночка.

-- А я столько раз держала в руках ваш пистолет, что помню царапину на
рукоятке.

-- Справа или слева?

-- Справа.

-- Вы, оказывается, наблюдательны.

Девушка смущенно опустила глаза.

-- Я все годы мечтала: вот подойду к окошку с наружной стороны и сама
получу ключ от следственного кабинета.

-- Так вы хотите стать следователем?

-- Конечно!

-- Даже "конечно". А собственно, почему?

-- Ну... долгий разговор.

На самом деле разговор короткий, но абсолютно для Ниночки немыслимый;
пришлось бы сказать: "Пал Палыч, вы -- мой идеал".

Если бы у нее хватило духу на подобное признание, неведомо, как
обернулась бы судьба. Но поскольку духу не хватает, Знаменский
руководствуется общегуманными соображениями:

-- Попробую вас отговорить, Ниночка.

-- То есть, на что-то серьезное я не гожусь?

-- Не в том дело.

Не знаю, годишься ли ты для следственной должности, но она для тебя --
нет. Зачем раньше времени вгонять себя в гроб?

-- Вы ведь, помнится, колебались -- то ли юрфак, то ли педагогический.
Или путаю?

-- Когда-то колебалась.

-- Тогда вам прямая дорога работать с детьми!

-- Как -- с детьми?

-- Есть такая прекрасная должность -- инспектор по работе с
несовершеннолетними.

-- Но у меня голова набита криминалистикой...

-- Ниночка, что бы следователь ни делал со своей криминалистикой, он
не может изменить того, что преступление произошло! А его нельзя было
допускать!.. Великая вещь -- удержать подростка, чтобы не свихнулся. Тогда
уже ничего не воротишь и впереди суд, небо в клеточку и родители, у которых
сын "отбывает срок".

-- Никогда об этом не думала... то есть относительно себя. И, Пал
Палыч, ведь очень трудно сделать то, чего не смогли родители.

-- А вы боитесь трудностей? -- подначивает Знаменский.

Естественно, Ниночка не может ответить "Боюсь"...

Она стала инспектором в детской комнате милиции. Часто руки опускались
от бессилия -- институтская наука мало помогала. Правда, доведись ей
заглянуть в день сегодняшний со всеми молодежными его бедами, Ниночка
признала бы, что ей досталось не худшее поколение.

* * *

Прошло почти полгода. Сейчас август, пахнущий прокаленным асфальтом и
выхлопными газами и лишь к концу дня отдающий свежестью политых газонов да
ароматом молодых яблок с лотков...

Вечереет. По старомосковскому переулку, наполовину перегороженному
забором новостройки, бежит плотно сбитый человек в кепке и плаще. Какой-то
прохожий мельком оглядывается ему вслед. Переулок почти безлюден. Человек
ныряет в квартал пустых, подготовленных к слому домишек. Бежит уверенно,
видно, что путь знаком. Сзади доносится приглушенный расстоянием
милицейский свисток. Потом еще один -- громче и с другой стороны. Человек
кидается в противоположном направлении.

Метрах в ста впереди уже угадывается оживленная улица, но оттуда
наперерез выруливает патрульный мотоцикл. Беглец успевает скрыться за углом
дома, так что с мотоцикла его не видно. Притормозив и не глуша мотора,
патрульные осматриваются: не мелькнет ли где фигура. Между тем свистки
приближаются, человек чувствует, что оказался в кольце. Он вынимает
пистолет, крепко обтирает носовым платком и хорошо рассчитанным движением
забрасывает в чердачное окошко стоящего на отшибе сарая. Озирается,
лихорадочно пытаясь что-то придумать, чем-то отвлечь от себя внимание.
Поодаль замечает стайку голубей на земле. Сильно размахнувшись, швыряет в
них камнем. Голуби взлетают, и на их испуганный взлет стремительно срывается
мотоцикл.

А человек крадучись, но быстро пробирается от развалюхи к развалюхе.

* * *

-- Вы узнали бы его?

-- Конечно бы, узнала!

-- А вы совсем не запомнили лица?

-- Револьвер как сейчас вижу, а лицо -- нет...

Знаменский допрашивает двоих продавщиц, одна из которых по
совместительству и кассирша в магазине "Трикотаж-галантерея". Магазинчик
маленький и тесный. Переднюю стену занимает окно-витрина с входной дверью.
Вдоль двух других буквой "Г" расположены прилавки. На том, что против входа,
стоит кассовый аппарат.

-- Ну хорошо, давайте по порядку. Значит, в магазине, кроме вас, никого
не было?

-- Никого, -- подтверждает кассирша. -- С обеда очередь стояла даже на
улице, а куртки кончились -- и как отрезало.

-- Что за куртки?

-- Хорошие, по сто сорок три рубля. Завезли к концу квартала двести
штук.

-- Когда он вошел, вы были за прилавком?

-- Да, вот так сидела. -- Она придвигает ногой табурет и садится к
кассе; на щеках продолжают рдеть красные пятна. -- Ящик был открыт.

Женщина выдвигает денежный ящик, и Знаменский отступает, давая
фотографу возможность сделать общий снимок помещения. Кибрит молча слушает
-- ее черед впереди.

-- Обычно я сразу выручку раскладываю, как надо, а сегодня толчея,
совала кое-как. И вот сижу после, по купюрам разбираю... и вдруг он передо
мной стоит и говорит: "Давай деньги!" Я вот так -- раз! -- резко подавшись
телом вперед, она задвигает ящик, -- и голову-то подняла, а в лоб револьвер
нацелен. -- Кассирша на секунду зажмуривает глаза. -- У меня все отнялось...
Которая пачка была в руках, двадцатипятирублевками, ту он выхватил и
говорит: "Давай остальные, пристрелю!" Честно скажу: я бы уж и рада отдать,
дергаю ящик, а его заело. Тут Настасья как шарахнется за дверь! Он
выругался -- и следом на улицу. Спасла меня Настасья!

-- До чего-нибудь он дотрагивался? -- спрашивает Кибрит.

-- Не знаю, милая, не знаю, -- трясет женщина головой.

-- Расскажите теперь вы, -- оборачивается Знаменский ко второй
продавщице.

-- Я здесь находилась, -- густым голосом сообщает круглая, на
ногах-тумбах Настасья и показывает, как сидела за прилавком. Неподалеку от
витрины у нее поставлен стул и еще скамеечка для опухающих ног. -- Сижу, в
окно смотрю. Еще на той стороне улицы я его заметила.

Фотограф нацеливается в нее объективом, продавщица ни с того ни с сего
улыбается: условный рефлекс на фотоаппарат.

-- Почему вы обратили на него внимание?

-- Да просто так. Он шел слева, а вон от того столба стал наискосок
сюда переходить, к витрине. И остановился.

-- И долго стоял?

-- Нет, только зыркнул -- пусто внутри или нет. И входит. Быстрым таким
шагом. Воротник поднят, и кепка на лоб. И -- уже возле кассы с револьвером,
и Женя ему деньги отдает. И, он слышу, говорит: "Всех перестреляю!" С этих
слов меня будто кто подбросил -- сейчас была за прилавком, а сейчас уже по
переулку бегу, себя не помню... Только когда на двух мужчин набежала,
очнулась. Зовите, кричу, милицию, магазин грабят! Обратно уже люди довели,
ноги не слушались.

-- И что вы застали, вернувшись?