Роберт ЛАДЛЕМ

БЛИЗНЕЦЫ-СОПЕРНИКИ

КНИГА ПЕРВАЯ

Пролог

9 декабря 1939 года
Салоники, Греция

Один за другим грузовики карабкались вверх по крутой дороге в
предрассветных сумерках. На вершине они увеличивали скорость, торопясь снова
погрузиться во мрак дороги, проложенной через лес.

Водителям пяти грузовиков нужно было все время быть начеку, чтобы
случайно не снять ногу с тормоза или не нажать на акселератор слишком
сильно. Им приходилось напряженно вглядываться во мрак, чтобы быть готовыми
к любой неожиданно возникшей преграде или крутому повороту.

Кругом все было объято тьмой. Они ехали с незажженными фарами. Колонна
грузовиков ползла в серой греческой ночи, и лишь слабый свет луны,
пробивающийся сквозь низкие густые тучи, освещал им путь.

Это было испытание на дисциплинированность. Но ни шоферам, ни пассажирам
бок о бок с ними было не привыкать к дисциплине.

Все они были отшельниками. Монахами Ксенопского ордена, самого сурового
из всех, подчинявшихся Константинской патриархии. В этом ордене слепое
повиновение уживалось с привычкой полагаться лишь на свои силы. Монахи не
смели нарушить дисциплину до самой смерти.

В головном грузовике молодой бородач священник скинул сутану, под которой
оказался простой костюм рабочего - грубая рубаха и груботканые штаны. Он
свернул сутану и заткнул ее за сиденье - под старое тряпье и ветошь. Потом
обратился к шоферу:

- Ну, теперь осталось не больше полумили. Участок железнодорожного
полотна идет параллельно дороге на протяжении трехсот футов. Место открытое.
Успеем.

- Поезд там? - спросил, пристально вглядываясь во тьму, шофер, крепко
сбитый монах средних лет.

- Да. Четыре товарных вагона. И только один машинист. Ни кочегаров,
никого.

- Значит, придется помахать лопатой? - спросил монах с усмешкой во
взгляде.

- Да, придется помахать лопатой, - просто ответил молодой монах. - Где
оружие?

- В "бардачке".

Священник в рабочей одежде наклонился вперед и повернул ручку на дверце
"бардачка". Дверца раскрылась. Он сунул руку внутрь, пошарил и достал
тяжелый крупнокалиберный пистолет. Священник ловко вытащил магазин из
рукоятки, проверил патроны и вогнал магазин обратно. Металлический щелчок
словно поставил точку.

- Мощная штука. Итальянский?

- Да, - ответил шофер. Больше он ничего не сказал, но в голосе его
слышалась скорбь.

- Что ж, подходяще для такого дела. Просто благословение. - Молодой
священник сунул пистолет за пазуху. - Ты сообщишь его семье?

- Мне так приказано... - Было ясно, что шофер хочет еще что-то сказать,
но сдерживается. Он только крепче вцепился в баранку.

На мгновение из-за тяжелых туч показалась яркая луна и осветила
вырубленную в лесу дорогу.

- В детстве я тут играл, - сказал молодой священник. - Бегал по лесу,
купался в ручьях. Потом обсыхал в горных пещерах. И воображал, что мне
являются видения. Я был счастлив среди этих гор. Господу было угодно, чтобы
я увидел их снова. Бог милостив. И добр.

Луна исчезла. Снова навалилась тьма.

Начался крутой спуск. Лес поредел, и вдали, еще едва видные, показались
одинокие телеграфные столбы - черные копья на фоне серой ночи. Дорога
выровнялась, расширилась и слилась с вырубкой, полоса которой разделяла
лесной массив. Плоская безжизненная равнина, внезапно возникшая посреди
бесчисленных горных круч и лесных чащоб.

На вырубке, теряясь во тьме, стоял поезд. Неподвижно, но не безжизненно.
Из трубы паровоза широкой спиралью вился дым, медленно уплывая в ночь.

- Когда-то, - сказал молодой священник, - фермеры пригоняли сюда овец,
привозили урожай. Отец рассказывал, что у них вечно возникали ссоры - даже
до драки доходило, когда начинали выяснять, кому что принадлежит. Такие тут
забавные случаи бывали... Вот он!

В черноте ночи сверкнул луч фонарика. Он дважды описал круг и
остановился: теперь тонкая ниточка света била прямо в последний вагон.
Священник в рабочей одежде вытащил из кармана миниатюрный фонарик, вытянул
руку и ровно на две секунды нажал на выключатель. Отраженный от лобового
стекла луч на мгновение осветил маленькую кабину. Молодой бросил украдкой
взгляд на лицо брата-монаха. Он увидел, что его товарищ закусил губу:
струйка крови текла по губе и подбородку, теряясь в коротко остриженной
седой бороде.

Молодой подумал, что лучше промолчать.

- Подъезжай к третьему вагону. Другие развернутся и начнут разгружаться.

- Знаю, - ответил шофер. Он медленно повернул руль вправо и подвел машину
к третьему вагону. К грузовику подошел машинист в комбинезоне и кожаной
кепке. Молодой монах открыл дверцу и спрыгнул на землю. Мужчины посмотрели
друг на друга и обнялись.

- Без сутаны тебя и не узнать, Петрид. Я уж забыл, как ты выглядишь.

- Э, да перестань. Четыре года из двадцати семи - это разве срок?

- Мы тебя редко видим. Все у нас об этом говорят. Машинист убрал свои
большие загрубевшие ладони с плеч монаха. Из-за туч снова показалась луна и
осветила машиниста. У него было суровое, энергичное лицо скорее пятидесяти,
чем сорокалетнего человека, изборожденное морщинами, как это бывает, когда
кожу постоянно дубят ветер и солнце.

- Как мама, Аннаксас?

- Нормально. Слабеет, конечно, с каждым месяцем, но пока что держится.

- А твоя жена?

- Снова беременна и уже не смеется. Все ругает меня...

- И правильно. Так тебе и надо, похотливому козлу! Я могу только еще раз
повторить: уж лучше служить церкви, - засмеялся священник.

- Я передам ей твои слова, - улыбнулся машинист. Оба помолчали, потом
молодой произнес:

- Да-да. Обязательно передай.

Он включился в работу, закипавшую у товарных вагонов. Тяжелые двери
сдвинули, внутрь повесили фонари, их тусклого света хватало на вагон, но
снаружи он был невидим. Люди в сутанах быстро сновали взад и вперед, от
грузовиков к вагонам и обратно, нося картонные коробки с деревянной
обшивкой. На каждой ярко выделялись распятие и тернии: символ Ксенопского
ордена.

- Продукты? - спросил машинист.

- Да, - ответил брат. - Фрукты, овощи, вяленое мясо, зерно. У
пограничников это не вызовет подозрений.

- И где же? - спросил машинист. Ему не надо было уточнять вопрос.

- В этом грузовике. В глубине кузова, под коробками с табаком. Ты
выставил дозорных?

- Да, вдоль полотна и вдоль дороги, в обоих направлениях на милю. Не
беспокойся. В воскресенье утром, до рассвета, только у вас, священников да
послушников, есть неотложные дела. Остальные спят.

Молодой священник взглянул на четвертый вагон. Работа спорилась: монахи
быстро расставляли коробки. Долгие часы тренировок приносили благие плоды.
Монах-водитель из его грузовика остановился перед дверью с коробкой в руках.
Они обменялись взглядами, потом шофер вернулся к работе и забросил коробку в
раскрытый вагон.

Отец Петрид обратился к своему старшему брату:

- Ты говорил с кем-нибудь до того, как пригнать сюда этот поезд?

- Только с диспетчером. А как же иначе? Мы с ним ведь чаевничали.

- И что он сказал?

- Да все больше слова, которыми я не хочу оскорблять твой слух. В
накладных обозначено, что монахи Ксенопского ордена загрузят поезд на
дальних складах. Он не задавал лишних вопросов.

Отец Петрид взглянул на второй вагон. Через несколько минут и его
загрузят. И приступят к погрузке третьего.

- А кто готовил паровоз?

- Топливная бригада и механики. Вчера после обеда. В бумагах сказано, что
паровоз был в ремонте. Это в порядке вещей. Оборудование, то и дело
ломается. В Италии над нами все смеются... Ну, само собой, я все сам
проверил несколько часов назад.

- А не захочет ли диспетчер позвонить на сортировочную станцию? Где, как
он думает, мы производим погрузку?

- Да он уже спал или засыпал, когда я уходил от него. Утренняя смена
начнется... - машинист посмотрел на ночное небо, - ..не раньше чем через
час. Ему незачем звонить, если только он не получит телеграмму об аварии...

- Телеграфная связь прервана: в проводку попала вода, - тихо сказал
священник, словно разговаривая сам с собой.

- Зачем?

- На случай, если бы у тебя возникли осложнения. Ты больше ни с кем не
говорил?

- Нет. Даже ни с одним бродягой. Я проверил все вагоны, чтобы убедиться,
не забрался ли кто туда.

- Ну, теперь тебе наш план известен. Что ты о нем думаешь?

Железнодорожник присвистнул, покачав головой: