Чтение 48–й страницы книги ~Завет Холкрофта~

Ноэль воскресил в памяти слова Манфреди: никаких ограничений на сей счет не было. Единственная оговорка басила, что каждое из трех семейств обладает только одним голосом.

— Что ж, если он захочет, то никаких препятствий нет.

— Он захочет. Мы с ним очень близки. Брат вам понравится. Он — прекрасный доктор.

— Я бы сказал, что вы оба — прекрасные доктора.

— Только Ганс лечит, а я по большей части разъясняю... Да еще еду куда глаза глядят. Я хотел пригласить вас к себе, но при нынешних обстоятельствах этого, пожалуй, делать не стоит.

— Да, я слишком много всего натворил. Но вам, кстати, необходимо как можно быстрее вернуться домой.

— Почему?

— Если нам повезет и никто не сообщит о вас в полицию, тогда, конечно, это не имеет никакого значения. Но ежели официант — или кто-нибудь из ваших знакомых — скажет, что видел вас в пивной, и к вам нагрянет полиция, то вы сможете ответить, что как раз выходили из пивной, когда началась заваруха.

Кесслер покачал головой.

— Мне бы это никогда в голову не пришло. Слишком уж я инертный по натуре.

— Три недели назад я бы тоже об этом не подумал. Высадите меня возле стоянки такси. Я заеду в отель за чемоданом.

— Что за ерунда? Я вас сам довезу.

— Нас не должны видеть вместе. Это чревато осложнениями.

— Надо мне поучиться у вас. Когда же мы увидимся в таком случае?

— Я позвоню вам из Парижа. Завтра или послезавтра я встречаюсь там с фон Тибольтом, а затем мы все втроем должны ехать в Женеву. Времени у нас в обрез.

— А тот человек из Нью-Йорка? Майлз? — спросил Кесслер.

— Об этом позже. Объясню при следующей встрече. Смотрите, вон такси на углу.

— Что вы сейчас будете делать? Боюсь, самолетов сегодня уже нет.

— Переночую в аэропорту. Не хочется торчать одному в номере.

Кесслер остановил машину.

— Спасибо, Эрих, — поблагодарил Холкрофт, открывая дверцу. — И простите меня.

— Все нормально, друг мой Ноэль. Звоните.

* * *

За письменным столом в домашней библиотеке Кессле-ра сидел светловолосый мужчина. Держался он очень прямо и, яростно поблескивая глазами, говорил, едва сдерживая гнев:

— Повтори все сначала. Каждое слово. Без единого пропуска.

— Да что толку? — отозвался из другого конца комнаты Кесслер. — Я уже раз десять пересказывал. Ничего нового я не вспомню.

— Значит, расскажешь еще десять раз! — заорал Иоганн фон Тибольт. — Тридцать! Сорок раз! Кто это был? Откуда он взялся? Кто были те двое в Монтро? Они все связаны друг с другом; откуда они?

— Мы не знаем, — напомнил Кесслер. — На твои вопросы нет ответов.

— Есть! Как ты не понимаешь? Ответ — в том, что говорил человек в кожаной куртке Холкрофту, там, в переулке. Я в этом уверен. Я уже где-то слышал эти слова. Разгадка кроется в них!

— Господи, — спокойно возразил Кесслер, — он же был у тебя в руках, и ты не смог из него ничего выудить. Почему же ты так уверен в том, что нам удастся извлечь истину из рассказа Холкрофта? Ты должен был расколоть кожаного.

— Он бы не раскололся: слишком был накачан наркотиками.

— И поэтому ты задушил его проволочной петлей и швырнул к ногам американца... Кретинизм!

— Не кретинизм, а трезвый расчет, — поправил Кесслера Теннисон. — Холкрофта необходимо убедить в том, что «Вольфшанце» всюду следует за ним по пятам. Мы подстегнем его, запугаем, а потом предложим помощь... Но вернемся к разговору в переулке. Значит, — если верить Холкрофту, — тот парень не боялся умереть. Что он там говорил? «...Я готов. Мы все готовы. Мы остановим вас. Мы сорвем Женеву. Ты можешь убить меня — на мое место встанет другой; убьешь того — его заменит третий...» Слова фанатика. Но он отнюдь не был фанатиком: я лично в этом убедился. Этот парень не принадлежал ни к «Одессе», ни к «Возмездию». Он был откуда-тоеще. В этом Холкрофт прав. Откуда-то еще...

— Это тупик.

— Не совсем. Мой человек в Париже занимается идентификацией трупов, обнаруженных в Монтро.

— Он из Сюрте?

— Да. Лучший из лучших. — Теннисон вздохнул: — Невероятно все это до неправдоподобия. Тридцать лет полного штиля, но стоит сделать в открытую первые шаги, как за две недели из небытия возникают всякие таинственные личности. Такое впечатление, что они, как и мы, ждали тридцать лет. Почему же они не начнут действовать в открытую? Вот в чем вопрос. Почему?

— Он же сам сказал об этом Холкрофту в переулке:

«Мы не можем упустить удачу». Что-то у них сорвется, если они предадут огласке Женеву.

— Слишком просто для таких огромных сумм. Будь дело только в деньгах, ничто не остановило бы их от того, чтобы заявиться к нам — распорядителям вклада, — и поговорить с позиции силы. На кону почти восемьсот миллионов долларов. С их точки зрения, они вправе претендовать на две трети. Конечно, мы бы их сразу после совершения сделки прикончили, но знать они об этом не могут. Нет, Эрих, тут дело не только в деньгах. Мы должны искать что-то другое.

— По-моему, мы должны обратить внимание на другую беду! — вскричал Кесслер. — Кем бы ни был этот сегодняшний мотоциклист, кем бы ни были те двое из Монтро, — все это мелочи по сравнению с основной проблемой, решение которой не терпит никаких отлагательств! Взгляни правде в лицо, Иоганн! Британцам известно, что Тинаму — это ты! Нельзя больше от этого отмахиваться! Они знают, что ты — Тинаму!

— Одна поправочка: они всего лишь предполагают,что я Тинаму, но отнюдь не знают наверняка. И, как верно заметил Холкрофт, очень скоро убедятся в том, что были несправедливы в своих подозрениях. Если уже не убедились. Так что мое положение сейчас весьма и весьма благоприятно.

— Ты сошел с ума! — завопил Кесслер. — Ты рискуешь всем!

— Напротив, — спокойно возразил Теннисон, — я укрепляю наши позиции. Можно ли вообразить себе лучшего союзника, чем МИ-5? Если быть точным, то у нас, конечно, есть свои люди в британской разведке, но все они рангом ниже Пэйтон-Джонса.

— Ради Бога, о чем ты говоришь?! — Кесслер покрылся холодным потом, на его шее вздулись жилы.

— Сядь, Эрих.

— Нет!

— Сядь!

Кесслер опустился на стул:

— Я этого не допущу, Иоганн.

— Не допускай, на здоровье. Только сначала послушай. — Теннисон подался вперед: — Давай поменяемся на время ролями — я немного побуду профессором.

— Не надо на меня давить. Мы, видите ли, можем мириться с тем, что кто-то вторгается в сферу наших интересов, но не хотим мириться с тем, что от нас что-то скрывают. А если тебя арестуют — что тогда с нами станется?

— Я, конечно, польщен, но ты не должен мыслить подобным образом. Если даже со мной что-нибудь произойдет, то в наших списках найдутся имена многих достойных людей со всех концов света. Выбирать есть из кого: четвертый рейх в любом случае не останется без вождя. Но со мной ничегоне случится. Тинаму — мое самое надежное прикрытие. Как только его поймают, я не только окажусь вне подозрений, — меня еще и окружат почетом и уважением.

— Да ты свихнулся! Ведь Тинаму — это ты сам! — Теннисон, улыбаясь, откинулся на спинку стула:

— А давай-ка попристальнее изучим нашего убийцу. Согласен? Десять лет назад ты сказал, что Тинаму — мое лучшее творение. Ты говорил, насколько я помню, что он может оказаться нашим самым жизнеспособным оружием.

— Теоретически. Только теоретически. Я тогда сразу заявил, что это — чисто теоретическое суждение!

— Да, любишь ты прятаться за стенами своей башни. Впрочем, так и должно быть. Но ты оказался прав, понимаешь? По моим последним расчетам, швейцарские миллионы не сослужат нам пользы, если их тут же не пустить в ход. Однако везде и всюду — препоны законов, и нам придется их обходить. А это не так просто, как в прежние времена, когда можно было заплатить за поджог Рейхстага, купить места в парламенте или выборы в Америке. И все же для нас это гораздо проще, чем для кого бы то ни было. Твои суждения десятилетней давности сегодня приобрели еще большую злободневность. Благодаря Тинаму мы можем выдвигать самые экстраординарные требования наиболее влиятельным лицам в правительствах великих держав. Все они платилиТинаму за убийства своих конкурентов. Среди наших заказчиков — люди в Вашингтоне, Париже и Каире; услугами Тинаму пользовались Афины, Бейрут, Мадрид, Лондон, Варшава и даже Москва. Тинаму неодолим. Это — наша ядерная бомба.

— Которая, взорвавшись, может выпасть на наши головы в виде радиоактивных осадков.

— Может, — согласился Теннисон, — но этого не случится. Много лет назад, Эрих, мы с тобой поклялись не держать друг от друга никаких секретов, и я оставался верен этой клятве всегда и во всем, кроме одного случая. Но я не раскаиваюсь. Эта тайна была, как говорится, «привилегией высшего чина», и я чувствовал, что не должен тебя в нее посвящать.

— Что же ты натворил?

— Я создал самое жизнеспособное оружие, о котором ты мечтал десять лет назад.

— Каким образом?

— Пару минут назад ты почтипопал в точку, когда кричал, что я — Тинаму!

— Ты и есть Тинаму!

— Нет.

— Что-о?!

— Я всего лишь часть Тинаму. Пол-Тинаму. Лучшая, конечно, половина, но не более того. Многие годы я готовил для этой роли другого. Он замещает меня в боевых операциях. И хотя все навыки его — результат муштры, а лоск — чисто внешний, он лучший на земле — после настоящего Тинаму — специалист в своей области.

Ученый муж удивленно уставился на блондина. Во взгляде Кесслера читался благоговейный трепет.

— Он — один из нас? «Дитя Солнца»?

— Нет, конечно! Он наемный убийца. Зарабатывает столько, что может позволить себе любые капризы и аппетиты. Чем он, собственно говоря, в основном и занимается. Но при этом знает, что в один прекрасный день может заплатить за безбедное свое существование самую высокую цену. И он к этому готов. Ибо он — профессионал.

Кесслер поглубже устроился в кресле и ослабил воротничок.

— Должен признаться, что ты не перестаешь меня изумлять.

— Я еще не все сказал, — перебил его Теннисон. — Скоро в Лондоне состоится международное совещание на высшем уровне. Более удобного случая невозможно вообразить. Там Тинаму и будет схвачен.

— Тинаму... Что ты сказал?!

— Что слышал, — улыбнулся Теннисон. — Тинаму будет схвачен на месте преступления. При нем окажется винтовка нестандартного калибра с характерными приметами — та самая, из которой уже застрелили троих несчастных. Тинаму будет пойман и убит человеком, выслеживавшим его почти шесть лет. Этот человек из соображений личной безопасности откажется от всех почестей, попросит, чтобы его имя не предавали огласке, и предупредит обо всем высшие эшелоны разведки той страны, что стала для него второй родиной. Этот человек — Джон Теннисон, европейский корреспондент газеты «Гардиан».