очень удачно - прямо мне в глаз. Я с размаху сел на помытые миски. Боб
наконец ухватил Инночку поперек туловища и поднял ее в воздух. Оказавшись
без опоры под ногами, Инночка не сдалась и продолжала лупить Боба по
гулкой спине. Подбежала Таня, остановилась, не зная, что делать. Это вы,
вы убили его! - кричала Инночка. Нет, - сказал Боб, не выпуская ее из рук,
- не мы. Правда - не мы. Врешь, врешь, - всхлипывала Инночка, - ты и
милиционеру врал. Ничего я не врал, - сказал Боб, - а если и не сказал
чего-то, то так надо, потому что сам веду это дело и не хочу, чтобы они
мне помешали. А Витю-то уби-или! - проскулила тихонько Инночка. Неизвестно
еще, - сказал Боб, - ты так и знай: пока тело не найдено, об убийстве речи
не ведется. Знаешь, как это бывает: пропадает, а потом выныривает - через
год, через пять... Витечка твой запутался в деле одном нехорошем, а вчера
понял, что я это дело раскручиваю - ну и дал деру. Скорее всего. А ты -
убили, убили... убьешь такого, как же. Наверное, Инночка поверила, потому
что с кулаками больше не бросалась и даже помогла мне промыть заплывший
глаз. Но все равно что-то сломалось, и после обеда мы стали собираться
обратно в город. Как-то не получалось с отдыхом после всего этого.
глаз, оказалось труднее, чем я думал, но тем не менее в кювет я не
завалился и на встречную полосу не выскочил. Дома меня не ждал никто, в
окнах Боба тоже не было света. Я помылся с дороги, а потом лег спать.
Проснулся, как от удара - что-то приснилось такое, от чего перехватило
дыхание, но что именно, я не запомнил. С тех пор я часто так просыпаюсь -
не каждую ночь, конечно, это было бы совсем уж невыносимо, но часто... А в
ту ночь мне припомнилась одна из хохмочек Боба: "Экспертиза установила,
что череп погибшего пробит изнутри", - у меня было именно такое чувство,
что из меня что-то стремится вырваться, пробить череп и вырваться. Это
было мучительно.
зайти. Боб лежал в кровати, зеленоватый с лица, лоб был обмотан
полотенцем. Мой глаз так и не открывался, и смотрелись мы вместе,
вероятно, интересно. Таня сказала, что сейчас она пойдет в свою больницу и
приведет сюда доктора, который лечил Боба. Боб слабо сопротивлялся. Таня
легко преодолела это сопротивление и ушла с напутствием: делай что хочешь.
А потом Боб сел и с лихорадочным блеском в глазах стал требовать с меня
страшную клятву, что я никому никогда ни при каких обстоятельствах - ни
при каких абсолютно! - не расскажу про зеркала. Тогда я сказал, что
собираюсь, в общем-то, писать про все это. Боб сказал, что писать - это
пожалуйста, все равно не поверит никто, - но никому не рассказывать, а
главное - не давать показаний. Показаний? - не понял я. Да, показаний, -
подтвердил Боб, - если меня будут допрашивать, то я не должен и словом
обмолвиться про все это. Я подумал и согласился, но за это потребовал,
чтобы Боб рассказал мне то, что я сам еще не знаю.
говорить. Видно было, что он затрудняется в подборе слов - так бывает,
когда начинаешь говорить что-то непривычное.
соприкасается с двумя параллельными ему мирами, в которых течет своя
самостоятельная жизнь. В обычных условиях переходов между мирами нет, но
переход можно создать с помощью неких устройств, в нашем случае
замаскированных под зеркала. Когда устройство работает, можно попасть из
нашего мира в оба соседних. Но топография миров не совпадает, поэтому для
того чтобы проникнуть в другой мир, надо выбрать в нашем мире такое место,
откуда выход в тот мир вел бы на поверхность земли, а не под воду и не в
верхние слои атмосферы. И точно так же - во второй из соседних миров...
Трудно сказать, как именно эти зеркала попали к нам - это явно не земная
техника. Видимо, жители одного из соседних миров - а скорее всего, даже не
соседнего, а какого-то более отдаленного, - научились переходить из мира в
мир и везде устанавливали такие вот зеркала, оставив при них обслуживающий
персонал - или замаскированный под аборигенов, или составленный из
подготовленных аборигенов. Далее: в соседнем с нами мире, назовем его
"красным", по цвету зеркала, идет война - видимо, давно. Есть беженцы,
эмигранты. И вот беженцам некто предлагает переправить их через границу в
нейтральное государство. Переправа осуществляется через наш мир - у нас
тихо, спокойно, границ в этом месте нет. Здесь эти агенты выходят на наших
деловых людей: транспорт там, то-се... Наши, понятно, требуют плату. Те
стали рассчитываться золотыми монетами. Наших запах золота взъярил, и они
взяли это дело в свои руки. Поначалу, вероятно, переправляли, как раньше:
беженцы платили деньги, их в определенном месте ждали, проводили в наш
мир, усаживали в автобус, везли вместе с зеркалами за четыреста километров
и там вновь переправляли в их мир - уже на невоюющую территорию. А потом
кому-то пришла в голову мысль: зеркала-то два... И беженцев стали
проводить не через "красное" зеркало, а через "черное". Наши деловые
ребята получали теперь не только плату, но и все имущество беженцев. А
жители "черного" мира понемногу играли все более и более важную роль - уже
не просто покупателей живого товара, а организаторов, вполне вероятно, что
они намерены были полностью захватить переправу в свои руки. Но - не
удалось..."
никогда, никогда больше не смел спрашивать его об этом, потому что для
меня это любопытство, а он должен вспоминать то, что видел там... Потом он
откинулся на подушку и закрыл глаза. Так что все, что я написал про этот
разговор, я выдумал сам. В какой-то мере в этом мое спасение, потому что
всегда остается кусочек сомнения - ну а вдруг я ошибаюсь? У Боба не было
такой отдушины - он знал все. И еще - он ведь просто не мог оставить все
так, как есть, и в то же время он ничего не мог сделать...
и что же ты намерен делать? Не знаю, сказал Боб, надо что-то придумывать.
Не знаю. Ведь за дело, за то, что они творили, я их привлечь не могу - нет
такой статьи. Закона они не нарушали, понял? Нет закона - нет и
преступления. А на нет и суда нет. Хорошие ребята, золото-парни... Ну, а
все же? - упорствовал я. Не знаю я, - сказал Боб устало, - ну чего ты ко
мне привязался?
засунутые под сиденье. Кто и как их туда засунул, не знаю. Видимо,
все-таки я. Конечно же, я попробовал устанавливать их одно напротив
другого, и, конечно же, они засветились. И я страшно испугался. Это был
необъяснимый испуг - так в детстве боятся всяких страхоморов. Мне
показалось вдруг, что сейчас из черного зеркала высунутся те самые
извивающиеся руки и втащат меня туда, в черный мир - куда уводили
беженцев... Я тут же опрокинул зеркала и больше не прикасался к ним -
очень долго. Бобу я почему-то не сказал ничего. Не знаю почему. Может
быть, зря. Наверное зря.
работу и занимаясь чем-то еще - вел частный сыск, пропадая иногда на
несколько дней. Тогда Таня стала приходить ко мне вечерами, мы пили пиво и
разговаривали, и она плакала и говорила, что не может без него жить... Боб
стал раздражителен и вспыльчив, говорить о чем-нибудь с ним было мучением.
Я писал детектив, где немыслимо умный Вячеслав Борисович распутывает
зубодробительное дело, отправил то, что получилось, в журнал, и пришел
ответ, что все хорошо, надо только сделать так, чтобы события происходили
в Америке - так сказать, изобразить их нравы. А второго ноября Боб вызвал
повестками к себе неких Осипова, Старохацкого и Буйкова, заперся с ними в
своем кабинете и шесть часов допрашивал - по крайней мере, те, кто пытался
войти, получали ответ: идет допрос. Потом Боб расстрелял их. Он поставил
их к стенке и расстрелял из охотничьего ружья - никто не знает, где он
взял ружье. Это было не то, которое он приволок неведомо откуда и с
которым я прикрывал его у зеркал, - то осталось в огне. Это было старое
курковое ружье тридцать второго калибра. Боб стрелял жаканами. Всех троих
он убил наповал. Потом, пока ломали дверь, он сжег дело. Он облил ацетоном
и сжег две папки с документами и две магнитофонные кассеты с записями.
Дело погибло безвозвратно. Боб молчал на следствии, молчал на суде. Суд
был в апреле. Судья понимал, что здесь что-то нечисто, но думал, что Боб
кого-то выгораживает. До этого он и хотел докопаться. Но Боб молчал. Тогда
его приговорили к высшей мере. Он выслушал приговор с пониманием, покивал.
В сентябре его расстреляли.
но я понимаю. Он сделал то, что считал необходимым сделать, и принял как
должное то, что полагалось. Сделал то, что мог. Осколков не собрать, это
верно, но почему так страшно мучает меня то, что я узнал, услышал от него
ночью на берегу озера, когда вверху сухо и звонко проносились грозовые
тучи, а волны лихо влетали на пологий берег, обдавая нас брызгами, и
шумели деревья, - почему я не могу часами уснуть после того, как изнутри
что-то рванется наружу и отступит, погрузится обратно, наткнувшись на
черепную кость, - почему я не могу протянуть руку Тане, а прячу перед нею
глаза, как предатель? Где и когда я предал Боба? Не знаю...
ничего...
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Трубников Александр
Влодавец Леонид