Чтение 28–й страницы книги ~Война в зазеркалье~

— Вы думаете, ему будет одиноко?

Эйвери покраснел:

— Я думаю, что он захочет поскорее вернуться к нам.

— Разве мы против?

Ему выдали, отпускные старыми пяти-и однофунтовыми купюрами. Он хотел отказаться, но Холдейн настоял, как будто это было дело принципа. Ему предложили заказать гостиницу, но он не захотел. Холдейн решил, что он едет в Лондон, туда он и поехал, словно должен был это сделать для них.

— Там у него подружка, — с удовлетворением заметил Джонсон.

Он уехал на двенадцатичасовом поезде, захватив свой ядовито-желтый кожаный чемодан. На нем было пальто из верблюжьей шерсти, покроем напоминавшее военное, с кожаными пуговицами, но ни один светский человек не сказал бы, что оно похоже на шинель офицера британской армии.

* * *

Он сдал чемодан в камеру хранения на вокзале Паддингтон и зашагал по Прид-стрит. Цели у него никакой не было. Он побродил с полчаса, разглядывая витрины магазинов и объявления проституток. Была суббота, время послеобеденное. Несколько пожилых мужчин в мягких шляпах и плащах суетились между магазинами с порнографией и сводниками на углу. Машин почти не было: улица дышала атмосферой грубых развлечений.

В киноклубе с него взяли фунт и выдали удостоверение члена клуба с прошлогодней датой, чтобы не нарушить закон. Он уселся на кухонный стул среди других бледных теней. Фильм был очень старый, может быть, его привезли из Вены, когда начались преследования евреев. Две девушки, совершенно голые, пили чай. Звука не было, они просто продолжали пить чай, чуть меняя положение, когда передавали друг другу сахар. Если они пережили эту войну, то сейчас им должно быть по шестьдесят. Он поднялся и вышел: было половина шестого, и пабы открылись. Когда он проходил мимо будки администратора, тот сказал ему:

— Я знаю одну девушку — любит повеселиться. Очень молоденькая.

— Спасибо, не надо.

— Два с половиной фунта; любит иностранцев. По-иностранному тоже может, если вам нравится. По-французски.

— Давай отсюда.

— Не надо так говорить.

— Давай отсюда.

Лейзер отошел, потом вернулся со злым огоньком в глазах:

— Когда в следующий раз предложишь мне девушку, пусть она любит англичан, понял?

Потеплело, ветер стих, улица опустела: чтобы провести время, надо было куда-нибудь зайти. Женщина за стойкой бара сказала:

— Смешивать сейчас не могу, дорогой. Погляди, сколько народу! Подожди, когда схлынет.

— Я ничего другого не пью.

— Извини, дорогой.

Тогда он попросил джин с итальянским вином, она не положила в стакан ни льда, ни вишенки. Прогулка утомила его. Он сидел на лавке у стены и смотрел, как несколько человек метали стрелы — игроков было четверо, как полагается. Они не разговаривали, игра целиком поглощала их внимание. Они были похожи на членов клуба, где чтут традиции. Одному из них нужно было уйти, и они предложили Лейзеру:

— Четвертым будете?

— Ну что же, — сказал он и поднялся, ему было приятно, что к нему обратились, но тут появился их знакомый по имени Генри, и Лейзер стал им не нужен. Он сразу понял, что спорить тут не о чем.

* * *

Эйвери тоже проводил время в одиночестве. Холдейну сказал, что пошел прогуляться, Джонсону — что пошел в кино. Почему Эйвери любил обманывать, он и сам не знал, рациональных оснований не было. Его потянуло к знакомым старым местам: к колледжу в Терле, к книжным магазинам, к пабам и библиотекам. Как раз заканчивался семестр. В Оксфорде ощущалось приближение Рождества, но город со странной недоброжелательностью не спешил это признавать, и витрины были украшены прошлогодней мишурой.

Он пошел по Банбери Роуд, пока не оказался на улице, где они с Сарой прожили первый год после свадьбы. Окна квартиры не были освещены. Он остановился перед домом и задумался. Можно ли сейчас найти в душе следы нежности, сильного чувства, любви, чего угодно — что годилось бы для объяснения их брака? Ничего такого не было и, наверно, никогда не существовало. Почему он все-таки женился на ней? Он тщетно искал причину, разглядывая пустой дом. Прочь, прочь — заторопился он к себе, туда, где жил Лейзер.

— Фильм понравился? — спросил Джонсон.

— Отличный.

— Я думал, вы пошли прогуляться, — обиженно заметил Холдейн, оторвав глаза от кроссворда.

— Я передумал.

— Кстати, — сказал Холдейн, — насчет пистолета Лейзера. По-моему, он предпочитает тридцать восьмой калибр.

— Да, девятимиллиметровый, как принято теперь говорить.

— Когда он вернется, пусть все время носит его с собой, незаряженный, конечно. — Он взглянул на Джонсона. — В особенности когда начнет работать с передатчиком. Он должен постоянно иметь его при себе, это должно войти в привычку. Пистолет нам выдали, я договорился. Вы найдете его у себя в комнате, Эйвери, и еще три-четыре кобуры. Надеюсь, вы все ему объясните.

— Почему вы сами не скажете?

— Это сделаете вы. Вы очень хорошо с ним ладите.

Эйвери пошел наверх позвонить Саре. Она переехала к матери. Он говорил с ней официальным тоном.

* * *

Лейзер набрал телефон Бетти — никто не отвечал.

Он с облегчением отправился в недорогой ювелирный магазинчик, открытый по субботам, и купил золотую брошь в форме кареты, запряженной лошадьми, к ее браслету. Она стоила одиннадцать фунтов, ровно столько, сколько ему выдали отпускных. Он попросил отправить подарок заказной почтой в Саут Парк на адрес Бетти. В конверт вложил записку: «Вернусь через две недели. Будь умницей» — и рассеянно подписал: Ф. Лейзер». Потом фамилию зачеркнул и написал: «Фред».

Он еще немного прошелся, обдумывая, стоит ли ему подыскать себе какую-нибудь девушку, и в конце концов снял номер в гостинице рядом с вокзалом. Он плохо спал из-за уличного шума. Утром опять позвонил ей — ответа не было. Он быстро положил трубку — может, стоило еще немного подождать. Позавтракал, спустился на улицу, купил воскресные газеты, взял их с собой в номер и до обеда читал футбольные обзоры. После обеда вышел пройтись — это уже вошло у него в привычку — просто побродить по Лондону, без какой-то цели. По набережной дошел почти до Чаринг Кросс и оказался в пустынном саду. Накрапывал дождь. Асфальтовые дорожки были покрыты желтой листвой. На эстраде сидел одинокий старик в черном пальто. У него на спине был зеленый рюкзак, похожий на чехол для противогаза. Он дремал или слушал музыку.

Лейзер подождал до вечера, чтобы не огорчать Эйвери, и сел на последний поезд в Оксфорд.

* * *

Эйвери знал один паб, где по воскресеньям можно было играть в бильярд. Джонсон любил эту игру. Джонсон пил темное пиво, Эйвери — виски. Они много смеялись — неделя выдалась тяжелая. Джонсон выигрывал — он последовательно забивал легкие шары, понемногу увеличивая свой счет, а Эйвери трудные удары по сто очков.

— Я бы с радостью поменялся местами с Фредом, — сказал, хихикнув, Джонсон. Он сделал удар — белый шар послушно упал в лузу. — Поляки очень любят это дело. У них, у поляков, не заржавеет. Особенно Фред — настоящий половой разбойник. У него даже походка такая.

— Но и вы ведь, Джек, тоже, а?

— Если в настроении. Вот сейчас, например, настроение у меня есть.

Они сделали по удару, погруженные в разогреваемые алкоголем эротические фантазии.

— Но все же, — сказал польщенный Джонсон, — всегда лучше быть самим собой, а вы как считаете?

— Бесспорно.

— Знаете, — сказал Джонсон, натирая кий мелом, — наверно, напрасно я с вами говорю о таких вещах. Вы колледж кончили, и вообще. Вы — человек другого сорта, Джон.

Они выпили за здоровье друг друга, продолжая думать о Лейзере.

— О, Господи, — сказал Эйвери, — но война-то у нас одна, общая, разве нет?

— Вы правы.

Джонсон вылил в стакан остатки пива. Он очень старался не пролить, но все-таки несколько капель попали на стол.

— За здоровье Фреда», — сказал Эйвери.

— За Фреда, за его уютное гнездышко. И пожелаем ему удачи.

— Удачи вам, Фред!

— Не знаю, как он справится с В-2, — пробормотал Джонсон. — Ему еще учиться и учиться.

— За Фреда.

— Фред. Отличный парень. Кстати, вы знаете этого, Вудфорда, который вышел на меня?

— Конечно, он приедет сюда на следующей неделе.

— Жену-то его Бэбз не приходилось встречать? Вот это была девица так девица — никому не отказывала… Боже мой! Но сейчас уже все позади, наверно. Впрочем, старый конь борозды не портит.

— Это точно.

— Да не оскудеет рука дающая, — провозгласил Джонсон.

Они выпили, последняя шутка прошла незамеченной.

— Она одно время встречалась с парнем из службы тыла, Джимми Гортоном. Как он поживает?

— Он в Гамбурге. У него все очень хорошо.

Они вернулись раньше Лейзера. Холдейн лежал уже в постели. Было за полночь, когда Лейзер повесил мокрое пальто из верблюжьей шерсти на плечики в прихожей — человек он был аккуратный, — на цыпочках прошел в гостиную и зажег свет. Взгляд его с нежностью скользил по массивной мебели, по высокому резному комоду с тяжелыми медными ручками, по письменному столу и столику для Библии. Он вновь с любовью навестил стройных женщин, играющих в крикет, хорошо сложенных мужчин в военной форме, презрительных мальчиков в соломенных шляпах, девушек в Челтенхеме — очень длинная череда неудобных поз и ни одной искры чувства. Каминные часы были похожи на мавзолей из голубого мрамора. Золотые стрелки были покрыты таким множеством завитков, что требовалось взглянуть дважды, чтобы понять, куда они показывают. Часы не двигались с его отъезда, а может быть, и с того дня, когда он появился на свет, — почему-то в старинных часах долгое бездействие очень ценилось.

Он взял чемодан и отправился наверх. Холдейн кашлял, но света у него в комнате не было. Лейзер тихонько постучал в комнату Эйвери.

— Вы здесь, Джон?

Через секунду он услышал, как тот приподнялся в постели.

— Как вы провели время, Фред?

— Отлично.