зелень, цветы с Кавказа и Средней Азии, называя свои бизнес-рейсы учебными
полетами. Теперь, значит, и краденым не гнушаются.
магазин "Ягуар-стиль", согласился переоборудовать его квартиру и мастерскую
на Кутузовском. И теперь по утрам Тоглар заезжал к себе "на объект" и
виделся с архитектором, прорабом, дизайнером -- все нужно было утрясать,
согласовывать, консультировать, а главное, утверждать окончательное решение.
Завел он у себя в машине и сотовый телефон, и пейджер, но большинство
звонков были из его будущих апартаментов.
счета за переговоры приходили сумасшедшие. Все чаще и чаще он заглядывал в
художественные салоны, запасался инвентарем, материалами и удивлялся, как
быстро западники освоили наш рынок. Станки, мольберты, кисти, мастихины,
карандаши, краски, эмали, лаки, десятки видов необходимых художнику товаров,
включая маркеры, скобы для крепления холста, какой хочешь багет -- все было
итальянским, французским, немецким, голландским, японским, китайским, вплоть
до специальной бумаги для акварелей и темперы.
тот и представить себе не мог, какой на свете есть качественный инструмент и
какие дивные краски.
переменам в Москве за последние три года, особенно удивляло его появление
множества художественных галерей. Но интерес его к частным галереям быстро
истаял, там пропагандировали нечто такое, что он едва ли осмелился бы
назвать искусством. В галерее "Риджина", которую ему непременно
рекомендовали посетить, прошла нашумевшая выставка "Грязь". Настоящей
уличной грязью оказались залиты мраморные полы роскошного зала, а поверх
накинуты грязные доски с ближайшей стройки, выполнявшие роль мостков, чтобы
посетитель мог убедиться, что и в самых дальних углах выставки настоящая
грязь. Вот и весь художественный изыск. Всевозможные выставки с живыми
животными: свиньями, ослами, быками, кроликами, с раздеванием догола
художников обоего пола -- и прочими бредовыми фантазиями совсем отвратили
Тоглара от модных галерей, часто упоминаемых прессой. А вот Третьяковка,
которую он любил больше всего и где имелись работы его знаменитого деда, в
том числе и портрет Ленина, сделанный им в 1918 году, -- кстати, первый
официальный портрет вождя революционной России, -- до сих пор находилась на
ремонте.
дожди, небо посветлело, вновь заиграло солнышко, и в городе, одетом в
багряный цвет, исчезли зонты, плащи, казалось, горожане вдруг приосанились,
помолодели, повеселели. В эти погожие осенние дни Константин Николаевич
осуществил свою давнюю мечту -- много и подолгу гулял пешком по Москве,
узнавая и не узнавая ее, радуясь и огорчаясь одновременно. Там, в кавказском
плену, ему часто снилась Москва -- зо-лотоглавая, белокаменная, и он дал
себе слово, если судьба будет милостива к нему и он вернется из неволи, то
обязательно, всегда, в любое время года, будет совершать долгие пешие
прогулки по столице. В одной из таких прогулок он открыл для себя по-новому
Крымский вал, напротив парка Горького, который за последнее время облюбовали
живописцы. Настоящий многокилометровый вернисаж, салон под открытым небом!
чуть ли не ежедневно и досадовал, если заботы по оборудованию квартиры и
мастерской не позволяли вырваться, погулять для души.
выставленных на аллеях картин, сравнивая манеру, технику, цветовую гамму
работ. Заметил он и разделение художников по этническому признаку, как и в
воровском мире. Молдаване, таджики, армяне, осетины -- все стояли своим
национальным табором. Видимо, так было легче противостоять рэкету, мелкой
шпане, а может, они и жили колониями, работая в один котел?
грузинская колония -- тут просто не было серых, безликих картин, хотя кругом
царил откровенный кич, работы, рассчитанные на массовый вкус. Здесь, в
грузинских рядах, он и увидел эту картину -- небольшой пейзаж в
сиренево-розовом цвете, тщательно выписанный в особой "пастозной" манере.
Чем-то близким, родным повеяло от этой работы, так, что у Тоглара от
волнения вспотели ладони. Пейзаж, почти один к одному, и даже размером,
повторял единственную картину его деда, которая была у него и когда-то
случайно открыла ему тайну его фамилии.
запрошенной суммы и забрал картину. От волнения, охватившего его, он решил
присесть и отыскал скамейку возле Дома художника. Он долго сидел,
разглядывая пейзаж и вспоминая давний весенний день в Казани...
при возможности посетил Казань, нашел дом своей бабушки, Елизаветы Матвеевны
Соколовой. Там, после ее смерти, оставались для Николая Николаевича, отца,
какие-то важные бумаги и письма. И вообще, она просила его пройтись по
старинным улицам Казани, на которых вырос его отец, откуда
восемнадцатилетним парнишкой ушел на войну. Оказывается, отец все годы жизни
в Мартуке мечтал хотя бы раз посетить Казань, подышать воздухом России... Не
удалось -- раны, нищета доконали его в сорок лет.
единственный продолжительный период, когда советский народ жил в
относительном достатке и надеялся на лучшее будущее. Неплохо обстояли дела и
у самого Тоглара, и, поддавшись настроению письма, он в тот же день купил
билет и выехал в мягком вагоне в Казань. Необременительная дорога -- вечером
садишься на скорый поезд и утром ты уже в Татарии.
Чехова, он нашел двухэтажный особняк удивительной архитектуры, отстроенный в
самом начале века. "1901 год" значилось на фронтоне здания. Даже
обветшавший, он производил впечатление кружевными коваными балконами второго
этажа, такими же металлическими воротами в высокой каменной арке закрытого
двора, резными наличниками. Покоем, уютом, основательностью веяло от этого
дома даже издали.
захламленный двор, и в этот момент почти физически ощущал голос крови, зная,
что в стенах этого некогда великолепного дома родился его отец, отсюда, из
покосившейся гремящей железной калитки он выходил в школу, на занятия
живописью, а потом с тощим вещевым мешком ушел на призывной пункт. В этом
доме жила его бабушка, ни разу не прижавшая к груди ни невестку, ни внука,
наследника своего единственного сына, которого мечтала видеть только
художником. Не случилось -- так сложилась жизнь, такое немилосердное выпало
всем время.
Николаевич смутно припоминал и этот двор, и эту улицу. Тут, где-то рядом,
должен быть кинотеатр, сквер, а через три трамвайные остановки и парк, куда
отец, перед самой войной, успел несколько раз сходить на танцы с
одноклассниками. Бабушка занимала две отдельные комнаты на втором этаже,
хотя Соколовым, некогда, до революции, принадлежала половина дома и у них
был отдельный подъезд. Новые хозяева, татары-пенсионеры, встретили Тоглара
приветливо, впустили в дом, выслушали его сбивчивый рассказ, усадили пить
чай. Оказывается, прежние жильцы, въехавшие в эту квартиру сразу после
смерти его бабушки, получили жилье в новых микрорайонах и давно съехали. Но
старики вспомнили, что они оставили им какой-то сверток с бумагами некоей
Соколовой, прожившей в этих стенах пятьдесят лет, с просьбой передать эти
документы, если объявится сын или родня, которая якобы проживает далеко в
Казахстане.
пять лет назад старики пережили еще и стихию капитального ремонта. Тоглару
была знакома известная пословица, что два ремонта равны одному пожару, а уж
наш, советский ремонт, наверняка приходится один к одному. Константин
Николаевич уже собирался уходить из гостеприимного дома, как вдруг старушка
встрепенулась, радостно взмахнула худыми ручонками и проворно убежала в
соседнюю комнату. Вернулась она с небольшой картиной в простенькой раме и
объявила счастливо:
бумагами передать, если отыщутся родственники...
судьбы мог бы стать его родовым гнездом. Он уходил пешком в сторону центра,
все время невольно оборачиваясь назад, хотя знал, что никогда ему не
протоптать тропинку к дому своего отца. У калитки, словно провожая его
навсегда, долго стояла старая татарская семья, принявшая его как родного, и
Тоглару казалось, что они прощально машут ему вслед.
Подписана "Н. Фешин" и год -- "1920". г. Казань". Константин Николаевич
помнил из рассказов отца, что тот до самого совершеннолетия носил, как и
мать, фамилию Соколов, с которой свыкся, сжился. И вдруг мать, ничего не
объяснив, выправила ему перед войной паспорт на имя Фешина Николая
Николаевича, причем и позже не сказала об его отце ни слова -- ни хорошего,
ни плохого. Выходит, его дед, некий Н. Фешин, тоже баловался рисованием и
оставил на память о себе этот небольшой пейзаж.
отходил поздно вечером, и он, пообедав в каком-то ресторане с татарской
кухней, решил заглянуть в музей, вдруг удастся посмотреть какую-нибудь
выставку, все-таки ему когда-то прочили судьбу художника. Так он оказался в
национальном музее Татарии -- величественном дворце бывшего губернатора
Казани.
Казани жили и работали многие крупные русские художники, а казанское
дворянство и купечество считалось одним из богатейших в России. Сюда в
начале века стекались значительные произведения живописи, чтобы позже стать
Чернецов Андрей
Березин Федор
Доставалов Александр
Володихин Дмитрий
Каменистый Артем
Березин Федор