Чтение 57–й страницы книги ~За все наличными~

часто видел в снах счастливые дни в Ростове, помнил тепло ее рук, губ...
Эйнштейн -- Георгий, знавший обо всех проблемах Фешина, и тут оказался
полезен -- предложил интересный выход. Как-то, сидя у Фешина и приметив, что
хозяин все больше впадает в меланхолию, Георгий дал толковый совет:

-- Константин Николаевич, забудьте вы на время о квартире, пусть она
будет сюрпризом вашей Наталье в следующий раз, когда на Кутузовском
закончится не только ремонт, но и все оформление. А сейчас вызывайте ее в
Москву, устройте рядом или у себя в "Метрополе". А если она захватит
заграничный паспорт, мы за неделю, от силы за десять дней, оформим вам
путешествие, ну, скажем... в Париж.

-- В Париж? -- удивился Тоглар, такая мысль не приходила ему в голову.
-- Почему в Париж?

-- Потому что Париж -- это всегда праздник, так сказал старик
Хемингуэй. А кроме того, во второй половине декабря балетный мир отмечает
двадцатилетие со дня смерти выдающегося хореографа XX века Джона Кранко.
Торжества будут отмечаться в парижской "Гранд-опера", туда слетятся все
звезды балетного искусства, прима-балерины всех известных театров мира.
Грандиозный праздник, мечта для балетоманов, а курирует и финансирует
программу наш земляк Рудольф Нуриев.

-- А ты откуда знаешь такие подробности? -- удивился Тоглар, с
интересом наблюдая за своим молодым приятелем.

Эйнштейн усмехнулся, и в голосе его прорвалась горечь:

-- Я ведь, Константин Николаевич, тоже готовил себя к иной жизни --
способности к картам обнаружились позже и случайно. С детских лет я учился в
балетной школе, затем, студентом ГИТИСа, мечтал ставить балеты, хотя и сам
танцевал неплохо. Беда случилась на четвертом курсе -- порвал мениск на
правой ноге, одна операция, вторая, и обе неудачные. О танцах пришлось
забыть навсегда, с горя запил, загулял, из ГИТИСа отчислили, и
пошло-поехало... А позже появились карты, втянулся, но балет в сердце
остался навсегда... Это моя молодость...

-- Ну-ну, не надо так грустно, -- подмигнул Тоглар. -- Расскажи лучше
об этом твоем балетном кумире. Ведь кумир, я верно говорю?

-- Не стану отрицать -- это выдающийся мастер. Хочу, чтобы вы
загорелись желанием полететь в Париж, и именно на этот праздник балета.
Поверьте, вы никогда не пожалеете... Увидеть такое созвездие великих
танцовщиков -- это же воплощение мечты многих культурных людей.

-- Пожалуйста, продолжай... -- подбодрил Тоглар, видя, как тот
загорелся. -- У меня в жизни серьезные пробелы по части культуры, хочется
хоть что-то наверстать, пусть и запоздало. Наталья, наверное, будет рада...
-- мечтательно вздохнул Тоглар, закинув руки за голову.

До этого момента ему как-то не приходило в голову, что он может
свободно путешествовать по миру. Хоть все кругом только и говорили о
заграничных поездках, круизах, к себе он это не относил, видимо, что-то
заклинило в сознании. И скорее всего заклинило оттого, что в прошлой,
советской жизни человек, имевший судимость, не мог даже рассчитывать на то,
что когда-нибудь увидит Париж или Нью-Йорк.

Из мечтательного состояния его вывел голос молодого друга:

-- ...Джон Кранко преобразил весь немецкий балетный театр -- создал
штутгардтский балет. У него в расцвете сил и таланта танцует выдающаяся
пара: Марсия Хайде и Ричард Креган. В штутгардтском гнезде Кранко воспитал
будущих властителей дум и создателей всемирно известных театров: Джона
Нонмаера, Иржи Килиана, Уве Шольца, Уильяма Форсайта. Какие имена, какие
мастера! Сам Кранко неожиданно умер на гребне невиданного успеха и побед,
признанный всем балетным миром, вот почему великого хореографа до сих пор
любят и помнят.

-- Друг мой, ты шпаришь как по писаному. Кумир, точно кумир. Не
обижайся, наверное, этот человек того стоит...

-- Стоил, -- поправил Тоглара Георгий. -- Извините, если это было
похоже на ликбез...

Тоглар растерянно молчал. Он удивился прежде всего тому, с какой
неожиданной стороны открылся ему ассистент Аргентинца, подноготную которого
он, кажется, знал уже до конца. Но вслух он сказал совсем другое:

-- Благодарю за восполнение моих культурных пробелов. Действительно
интересный человек этот твой кумир, оставил свой след на земле. Считай, что
ты заразил меня своей идеей. А знаешь, можно развить твой план: остаться в
Париже еще на недельку и встретить там Новый год. Но вся эта волокита с
билетами, с приглашениями... -- Тоглар сожалеюще развел руками. -- Обидно
будет не попасть на гала-концерт, у нас ведь, у русских, натура такая: или
все, или ничего.

-- Ну, это я беру на себя, -- успокоил Георгий. -- Есть такая фирма
"Содис", они занимаются исключительно индивидуальными поездками для
состоятельных людей, там у меня есть друзья. Париж для фирмы самый удобный
город, у них там накатанные связи, а новые буржуа любят Францию. Через них
же можно заказать билеты на фестиваль, но я их, на всякий случай,
подстрахую: организую из Большого театра факс в "Гранд-опера", чтобы вам,
ну, скажем, как представителю балетной общественности России,
зарезервировали за наличные места на все спектакли и все мероприятия,
связанные с юбилеем Кранко. Сейчас в Большом плохие времена: распри, ремонт,
раскол труппы, денег на поездку в Париж нет, там будут рады, что кто-то
посетит Париж, привезет видеоматериалы, программы, буклеты, альбомы,
посвященные фестивалю. Я это гарантирую. "Содис" бронирует номера в
прекрасной гостинице рядом с "Гранд-опера", если хотите, там позаботятся и о
гиде, и о переводчике. Сейчас ничего невозможного нет -- были бы деньги. Вы
только скажите, могу ли я гарантировать турфирме оплату по высшей программе?

-- Разумеется. -- Тоглар, кажется, потихоньку стал входить во вкус
предстоящего путешествия. -- Но переводчик и гид нам, наверное, не
понадобятся. Наталья знает французский, она два месяца была на стажировке в
Париже, в торговом доме Кристиана Лакруа.

-- И вы еще раздумывали, ехать или не ехать! -- возмутился
несостоявшийся балетмейстер.

-- Мне это и в голову не приходило, -- честно признался Фешин. --
Благодарю за идею и авансом -- за предстоящие хлопоты.

Предотъездные заботы отодвинули проблемы ремонта на Кутузовском
проспекте на второй план, но там вполне могли обойтись без хозяина дома. Но
дизайнер Виленкин все-таки уловил слабость Тоглара: все, что касалось
студии-мастерской, Константин Николаевич продумывал ос-новательно, тут
нельзя было решить вопрос по телефону, ему обязательно нужно было все
показать на месте. Поэтому, когда неожиданно возникла очередная идея по
оформлению студии, и, как понял Константин Николаевич, од-на из ключевых, он
решил на время отложить отъезд. Но, к счастью, решение нашлось быстро...
Виленкин предлагал в самой большой комнате студии, на одной из стен,
повесить какую-нибудь картину огромного размера. На нее должен был
ориентироваться весь изощренно-роскошный интерьер обители художника.
Конечно, было бы замечательно, если эта работа принадлежала бы кисти хозяина
студии, да к тому же чтобы картина была известная, выставлялась, имелись ее
репродукции. Но на сегодня это лишь желанная мечта, может, в будущем...
Оставалось отыскать известного художника и чтобы у него нашлась такая
гигантская работа, да еще получившая общественный резонанс. Сразу решили,
что пейзаж не подходит, абстракция тоже, остальное стоило тщательно
посмотреть. Виленкин и подключившийся Эйнштейн целыми днями сидели на
телефоне, обзванивали художественные салоны, арт-дилеров, знакомых
художников, коллекционеров, интересовались запасниками музеев. Но то, что
предлагали, мало подходило под строгие эстетические требования Виленкина.
Помог, как ни странно, Аргентинец. Узнав об их поисках за ужином в
"Метрополе", он вдруг сказал:

-- Я абсолютно ничего не понимаю в живописи, но однажды катал целую
неделю с какими-то "новыми русскими", и они выпендривались друг перед
другом, какие они успели собрать коллекции картин. Называли многих
художников, хаяли почти всех, но сошлись в одном, что Эдуард Шагеев -- живой
преемник Сальвадора Дали. Правда, они говорили, что Шагеев, широко известный
в мире, дороговат даже для них.

В тот же день удалось выяснить, что Эдуард Шагеев имеет в Москве
арт-клуб в центре города, в здании бывшего ресторана "София". На следующий
день Виленкин с Тогларом и Эйнштейном отправились на заранее оговоренную
встречу с российским Дали. С первых шагов в шикарном арт-клубе покупатели
поняли, что, кажется, попали туда, куда надо. Картину, которая им подходила,
они нашли в последнем зале, а залов в салоне было шесть, и не маленьких.
Огромное полотно, 2,6 м на 1,7 м, занимало целую стену в торце комнаты.
Виленкин с Константином Николаевичем, не сговариваясь, переглянулись, как
только увидели ее. Оба сразу поняли, что на Кутузовском, из-за высоких
потолков и большой площади комнаты, и, конечно, в новом багете, полотно
будет смотреться куда интереснее, чем во владениях элегантного Шагеева.
Картина была написана в желто-золотой гамме, как и вся "диванная серия",
состоящая из десяти работ. Называлась она "Сны эстета", и все видения на ней
произрастали из роскошного ретро-дивана.

Переговоры начались с расстройства: картину, оказывается, намерен
приобрести какой-то богатый ливанец из Бейрута, он даже оставил задаток в
десять тысяч долларов, и Шагеев отказывался вести разговоры на эту тему.
Стоявший рядом с Тогларом Эйнштейн вежливо, но настойчиво предложил:
"Посмотрите, пожалуйста, может, срок окончательного расчета истек. Если так,
мы будем счастливы, а ваша совесть чиста, и для ливанца ваши картины обретут
еще больший вес". Как и оказалось, оговоренные сроки действительно давно
прошли и коллекционер из Бейрута не подтвердил дату окончательного расчета.
В общем, художника уломали, или, как позже выразился Эйнштейн, забили
деньгами. Картину, не мешкая, доставили на Кутузовский, предварительно
прикинули к месту, и тогда Тоглар окончательно понял, что у него будет
настоящая студия: картина привнесла в мастерскую тот необходимый
художественный дух, которого так добивался Виленкин.

Хозяин дома собирался в отъезд, и Виленкин получил небольшую передышку.
Ему не хотелось гнать ремонт ускоренными темпами, это могло отразиться на