Чтение 19–й страницы книги ~Пешие прогулки~

вся работа бывшего в его подчинении аппарата состоит из каких-то тайных
встреч, шушуканий не только по углам, но и за закрытыми дверями.

Еще год назад он вряд ли обращал особое внимание на то, с кем дружат
его коллеги, подчиненные. Теперь же он замечал, что многие из них на
дружеской ноге с завмагами, директорами, и люди эти, которым, по расхожему
мнению, следовало бы за версту обходить здание прокуратуры, не таясь
заезжали сюда на собственных машинах за своими приятелями, уверенно
держались в коридорах. Раньше Амирхану Даутовичу как-то не бросалось в
глаза, что даже у самых молодых сотрудников прокуратуры есть собственные
"Жигули". И хотя он получал в три раза больше, чем владельцы личных машин,
они с Ларисой едва сводили концы с концами. Правда, немалую толику средств
тратили они на коллекцию, на альбомы и книги. Но все равно о "Жигулях" и не
помышляли, хотя машина Ларисе в ее разъездной работе была просто необходима.

А приглашения на свадьбы и иные частые торжества? Почему так
настойчиво зазывались работники прокуратуры и к кому? И этих связей никто
не таил, даже с гордостью рассказывали наутро, что были у того-то или
того-то, и какие роскошные столы были накрыты на пятьсот человек, и какие
щедрые подарки им там преподнесли, якобы по национальному обычаю. А ведь
хлебосольный хозяин, так восхищавший коллег, был всего лишь заведующим
складом с зарплатой в сто двадцать рублей.

Когда бывший областной прокурор попытался завести разговор о
профессиональной этике работника правосудия, его подняли на смех:

-- Ах, вот как вы заговорили, сменив кабинет? Что же вы вчера молчали,
когда сидели этажом выше?..

Как бы ни противилась его душа тому, чтобы подозревать своих коллег, но
ведь кто-то же помогал Иргашеву вскрывать сейф, рыться в его бумагах. Кто-то
помогал отыскать в давно прошедших днях даты, когда он посещал Сардобский
район. Возможно, кто-то из ближайших коллег консультировал как юрист
неправедное дело Бекходжаевых, помог ускорить суд, свести концы с концами.
Оттого его нервы были натянуты до предела. И в одном из нелицеприятных
разговоров с коллегами он сорвался, в результате чего и очутился в
психоневрологической больнице.

Корпуса больницы, бывшей когда-то военным госпиталем, возводились
давно, одновременно со зданием, где ныне располагался обком партии, и оттого
здание окружал ухоженный парк, предусмотрительно разбитый не то
архитекторами, не то первым медицинским персоналом. Окна палаты Амирхана
Даутовича выходили на дубовую аллею, и могучие дубы уже роняли желуди, с
сухим треском падавшие на асфальт садовых дорожек. Лежал он в одноместной
палате, светлой, с высоким потолком и большим окном. Палата нравилась
Амирхану Даутовичу -- она действовала на него успокаивающе. Старые мастера
строили не только добротно и на века, но и наверняка знали какие-то особые
секреты, чтобы храм получился как храм, театр как театр, а госпиталь как
госпиталь.

-- Мне кажется, даже стены здесь дышат милосердием, -- сказал
Азларханов главному врачу больницы. Наверное, он знал, что говорил, потому
что в последний год достаточно имел дела с больницами.

Главврач Зоя Алексеевна Ковалева, хорошо знавшая Ларису и даже
бывавшая в свое время у них в доме, по-женски участливо отнеслась к Амирхану
Даутовичу. Он был окружен заботой и вниманием -- оттого и одноместная
палата, которая ныне по рангу вроде и не была ему положена. Больница
отличалась строгим режимом, но у Амирхана Даутовича уже через две недели
наладился свой распорядок. Осень в тот год выдалась без дождей, теплой, и он
подолгу гулял в парке; старые дубы, мирно ронявшие желуди, действовали на
него успокаивающе. Тем летом как раз вышло новое двухтомное издание "Опытов"
Монтеня в серии "Литературные памятники", и прокурор подолгу просиживал
наедине с книгой где-нибудь в беседке -- укромных уголков в парке было
много, и он не переставал удивляться, отыскивая их почти на каждой прогулке.

Наверное, в больнице Амирхан Даутович задержался бы не более
трех-четырех недель, если бы главный врач случайно не узнала, что уже готово
решение отобрать у Азларханова коттедж на Лахути. Еще одна неожиданная
крутая перемена в жизни могла непредсказуемо повлиять на психику ее
больного, и Ковалева постаралась продержать его в стенах больницы
подольше. Зная, что вопрос с коттеджем решен окончательно, она исподволь
готовила Амирхана Даутовича к мысли, что ему нужна маленькая, уютная
квартира, наподобие его палаты, где он будет чувствовать себя увереннее.
Настойчиво внушаемая врачом мысль сделала свое дело -- Амирхан Даутович
вполне искренне стал соглашаться, что ему действительно нужно отказаться от
дома на Лахути. Впрочем, для него важнее было другое: слишком многое
напоминало там ему о Ларисе.

Жалея Амирхана Даутовича, щадя его здоровье и психику, а главное --
самолюбие, главврач уговорила его написать заявление о том, что он
добровольно отказывается от коттеджа, и пообещала, пока он лечится, через
горисполком подыскать ему необходимое жилье; она уже знала, где определили
прокурору однокомнатную квартиру. Когда Азларханов написал заявление-отказ
от коттеджа на Лахути, сам по себе встал вопрос: как же быть с коллекцией
Ларисы Павловны?

Амирхан Даутович вполне резонно заметил, что отныне собрание жены для
него существует только в альбомах и каталогах, с которыми он не намерен
расставаться, а саму коллекцию, которую ташкентские эксперты оценили в сто
пятьдесят тысяч, готов безвозмездно передать местному краеведческому музею,
где начинала свою работу Лариса Павловна.

Но вот с передачей коллекции музею вышла заминка... Прокурора попросили
не указывать в дарственной, которая заверяется юридически у нотариуса,
стоимость коллекции в сто пятьдесят тысяч, иначе музею придется брать на
баланс такую огромную сумму.

Азларханов же настаивал на указании в дарственной полной стоимости,
ссылаясь на недавнее заключение экспертов, и дело на время застопорилось.
Тогда директор музея предложил компромиссное решение: он сказал, что
приобретет коллекцию по цене, которую определят свои, местные
эксперты-искусствоведы. Под уговорами врачей -- а дело вершилось, пока
Амирхан Даутович находился в больнице, -- Азларханов дал согласие на такой
вариант. И вскоре в больницу принесли заключение местных экспертов, где
коллекция Ларисы Павловны Тургановой оценивалась в одну тысячу четырнадцать
рублей шестьдесят две копейки.

Амирхан Даутович, держа в руках бумагу, долго смотрел на это
заключение, не в силах вымолвить ни слова... Может быть, ему виделось бюро
обкома, загипнотизированное суммой в сто пятьдесят тысяч, а может,
припомнился страшный ночной гость, угадавший цену с поразительной
точностью, хотя и был экспертом совсем иного рода. Затем, взглянув на Зою
Алексеевну, стоявшую рядом с директором музея, бывший прокурор поставил свою
размашистую подпись, означавшую, что он согласен с такой оценкой.

Полковник Иргашев уже несколько раз звонил в больницу, чтобы Амирхана
Даутовича поторопили с освобождением жилплощади: коттедж на Лахути переходил
к нему, и он спешил переехать до зимы. Как только музей, с помощью Иргашева,
вывез коллекцию Ларисы Павловны в свои запасники, Зоя Алексеевна объявила
прокурору, что вопрос с обменом жилплощади решен и необходимо срочно
переезжать. Сказала, что хлопоты по переезду решили взять на себя его
коллеги по прокуратуре, хотя на самом деле все обстояло иначе. Иргашев
доставил на Лахути милицейский взвод, и молодые ребята за два часа перевезли
весь нехитрый скарб бывшего прокурора на квартиру в новом микрорайоне,
причем милиционеров крайне удивила бедность (по их понятиям) хозяина
особняка на Лахути; этот же взвод помогал весной переезжать полковнику
Иргашеву в областной центр, и там уж пришлось потрудиться!

Чтобы не вызвать у Амирхана Даутовича подозрений в отношении
квартирного обмена, и после того, как его вещи находились уже на другом
конце города, Зоя Алексеевна продержала бывшего прокурора в стенах больницы
еще две недели. И эти две недели упорно добивалась для него путевки в
неврологический санаторий где-нибудь подальше. Подальше, в центральные
санатории, не получилось -- Азларханов уже не числился номенклатурным
работником; нашлась путевка в местный санаторий Оби-Гарм, в горах
Таджикистана. В том, что Азларханову необходимо срочно сменить обстановку,
Ковалева была уверена как врач. Гулявшие в городе слухи, что у прокурора
отобрали коттедж и коллекцию, могли вызвать новый рецидив болезни, и оттого
путевка оказалась как нельзя кстати. Переночевав на новой квартире всего
один раз, Амирхан Даутович уехал продолжать лечение в санатории...

Так сложилась жизнь, что Азларханов никогда не бывал раньше ни в горах,
ни на море, а тут в один год судьба забросила по весне в Ялту, а поздней
осенью в горы Таджикистана. Ни организовать, ни отменить ни ту, ни другую
поездку Амирхан Даутович не мог -- так распорядилась жизнь: весь последний
год он, считай, жил в тисках обстоятельств. "Год потерь, -- однажды горестно
вырвалось у него. -- Потерял Ларису, потерял дом. Потерял сад, который холил
и лелеял десять лет. Потерял работу, потерял честное имя... Потерял
коллекцию, музей под открытым небом... Потерял не только Ларису, но и все,
что она создала. Потерял здоровье..."

Но сама жизнь питает человека надеждой, верой... Осень в горах в тот
год выдалась на удивление долгой, теплой. Лес на крутых склонах Гиссарского
хребта еще не обронил листву и стоял, полыхая багряными всплесками кленов.
Сады на горных трассах, виноградники одарили урожаем, доносило запах спелых
яблок, груш, айвы, хурмы. По вечерам в горах заметно свежело, и оттого с
наступлением темноты, на пионерский манер, за территорией санатория жгли
костры. Амирхан Даутович любил, закутавшись в чапан, просиживать у огня часы
перед отбоем. У костра обычно не вели шумных разговоров, не веселились, и
это вполне устраивало его.

Днем он подолгу гулял в окрестностях санатория, иногда пропускал обед,
но никогда не жалел об этом, жалел о том, что так запоздало в жизни общается
с природой. Иногда приходила в голову отчаянная мысль бросить город,