действительно знал, с кем дружески общался прежде. И миновать с ними встречи
и разговора будет невозможно. Но ни с кем из своей прошлой жизни он видеться
не желал; хочешь не хочешь, пришлось бы отвечать на какие-то вопросы,
рассказывать о нынешней жизни, выслушивать слова сочувствия и возмущения
несправедливостью. Поэтому он и не задержался в зале, быстро расправился с
ужином, хотя в другой ситуации с удовольствием попросил бы принести еще
чайник зеленого чая: настоящий китайский чай тоже остался там, в прежней
жизни.
снотворного, но передумал -- в эту ночь ему вряд ли уснуть, даже со
снотворным. И не ошибся. Если бы не усталость, разбитость и заметные сбои
"мотора", он, наверное, оделся и вышел бы снова погулять по ночному городу,
как делал иногда, когда его мучила бессонница, которую он обрел почти
одновременно с первым инфарктом; теперь он уже не помнил, что чему
предшествовало. Бессоннице он не придавал особого значения, больше того,
считал, что удел людей думающих, склонных к самоанализу, а у него в жизни --
так уж получилось -- сейчас как раз была пора раздумий, подведения итогов. В
иные бессонные ночи ему приходили такие мысли, идеи, что он откровенно
жалел, что не знал подобных бессонниц в молодые годы.
прошедшей жизни, которая заставила его свернуть с обычного маршрута.
лихо отплясывали полузапретные рок-н-ролл и буги-вуги и, кроме Пресли,
восхищались и другим кумиром, джазовым певцом Джонни Холидеем. Но из того
времени студенческих музыкальных увлечений, кстати, весьма
непродолжительного, он запомнил именно этот "Рок круглые сутки", и на то
была особая причина, достаточная, чтобы и сейчас, через столько лет,
вспомнить все и почувствовать в душе разлад, хотя теперь у него и без того
хватало печалей.
не представлялось, и была она скорее трудная, чем радостная или интересная.
Как ни странно, в студенческие годы он не знал особых привязанностей, не
знал и большой любви, словно жизнь запланировала для него другой отрезок
времени, где у него появятся разом увлечения, пойдут удачи и придет к нему
настоящая любовь. Так, в общем, оно и произошло. Он думал: одни
раскрываются рано, и на всю жизнь их душевным багажом остаются ощущения
юности, у других наоборот, все к ним приходит позже -- и первые удивляются
такой метаморфозе вторых, не всегда умея правильно оценить духовные взлеты,
профессиональные и иные успехи, принимая все за случай, за удачу, не видя
подготовительной работы души...
чем дальше они уходят, тем яснее и четче их видишь, и теперь многое, над чем
когда-то бился, мучился, запоздало легко открывается, но все эти открытия
только добавляют печали -- ведь всего-то порою нужно было войти в другую
дверь. И открытие не бог весть какое, прописные истины, скажет иной, обо
всем этом писано и переписано, он даже знал слова поэта -- "помню только
детство, остальное не мое", -- но даже в самых умных книгах это был чужой
опыт, а когда чужой опыт, один к одному, подтверждается личным, это уже
другое дело, и тогда-то твое открытие поднимается в твоих же глазах,
обретает особенную ценность. Хорошо, если время подтверждает твою правоту
и пусть запоздало, но доставляет тебе удовлетворение, а если, наоборот,
время безжалостно высветит твои ошибки, заблуждения, и ладно, коль за свои
промахи ты заплатил сам, -- обидно, но справедливо. А если за них
расплачивались другие? Что может быть тягостнее, чем признать за собой
такое, тем более если ты всегда был убежден, что живешь и жил только по
справедливости, боролся и отстаивал только ее?
на казахстанскую целину. Отовсюду, со всех концов союза, съезжались летом
студенты в необъятные и необжитые казахстанские степи. Строили в колхозах и
совхозах, многие из которых были пока лишь названием на фанерном щите в
открытом поле, и жилье, и больницы, школы, крытые тока, дороги, бурили
артезианские скважины, трудились на кирпичных заводах...
суровом, со злыми холодными зимами, жестокими ветрами, утихавшими ненадолго
только по ранней весне, а летом с неимоверной жарой и сушью. За все лето ни
одного дождичка, от немилосердного солнца выгорало, кажется, все живое
вокруг. Неоглядные пространства -- можно ехать полдня по степи и вряд ли
встретишь человеческое жилье. Вот тогда они по-настоящему ощутили, как
необъятна наша страна.
продуктами. Задержавшись на базе, обратно тронулись поздно вечером. Ночь
выдалась темная, протяни руку -- не увидишь, в июле -- августе в
казахстанских степях такие не редкость. Что за дороги в целинной степи,
известно: проселочные, колея едва накатана, и немудрено, что они
заблудились. Проплутав довольно долго, решили уж было остановиться и
подождать рассвета, но фары неожиданно высветили что-то похожее на
человеческое жилье. Шофер, обрадованный, прибавил газу.
в несколько рядов уходили вдаль землянки, знакомые им лишь по военным
кинофильмам. Под лучами фар осыпавшиеся входы в подземное жилье напоминали
норы; на сохранившихся кое-где покосившихся дверях виднелись порядковые
номера -- одни, похоже, выжженные, другие написанные масляной краской, от
времени уже выцветшей и частью облупившейся. О том, что здесь царил
"порядок", говорили не только номера, но и то, что землянки некогда
ставились строго в линию и между рядами тянулось пять-шесть просторных
"улиц", да и расстояние между землянками выдерживалось одинаковое.
даже сейчас, спустя годы, здесь не пробилась трава. У края этой
площади-плаца, пугая пустыми глазницами окон, стоял еще приземистый, мрачный
дощатый барак. Построен был явно наспех, неумело, крыша посередине осела,
провалилась, словно ему сломали хребет. Вдали, насколько выхватывал свет
фар, виднелись опавшие кое-где проволочные заграждения. Вдруг,
потревоженные шумом мотора и ярким лучом, из недалекой землянки выскочили
шакалы, целая стая, и, подвывая, исчезли в темноте. Страшным, гиблым
показалось это место молодым людям, и Амирхан, впервые видевший такое,
спросил у шофера, что же это все означает.
года... Тут неподалеку должен быть карьер и кирпичный заводик -- они
выжигали особый жаропрочный кирпич. Там же на карьере и кладбище. Большое,
люди сказывают, -- ответил шофер и невольно тяжело вздохнул. Видно, и он
попал сюда впервые, хотя работал на целине уже второй год.
незасыпанными могилами, откуда несет запахом тлена. В немом ужасе, не говоря
ни слова, рванули на "газике" в сторону и, как ни странно, часа через два
выбрались на знакомую дорогу.
дважды в неделю они по-прежнему отправлялись на базу за продуктами, но уже в
сумерки никогда не выезжали из райцентра, оставались ночевать в доме для
приезжих. Не говорили они и ни с кем из ребят, но у него долго стояли перед
глазами эти норы для людей среди ровной и голой степи. Иногда казалось, что
это ему привиделось или приснилось, но он знал, что это, к сожалению, не
так. Потом он не мог понять, почему вначале никак не соотнес судьбу своих
родителей с этим лагерем политзаключенных. Казалось, при чем здесь
бескрайняя дикая степь, эти норы -- и его родители? Но чем чаще он
задумывался, тем все больше допускал мысль, что на кладбище в глиняном
карьере могли быть похоронены его мать или отец, ибо он уже знал, что
существовали отдельные лагеря для мужчин и женщин. И вот так сложилась
судьба, что провидение, быть может, привело его к затерянным следам
родителей. Но этими мыслями он опять же ни с кем не делился, хотя в
студенческой группе у него были друзья, с которыми он работал на грузовом
дворе.
исчез бесследно, даже когда Амирхан узнал, что мать и отец реабилитированы,
что произошла трагическая ошибка, сделавшая его сиротой. Этот непроходящий
страх, чувство ущербности подтачивали его изнутри, мешали стать самим
собой, а у многих, наверное, страх так и остался пожизненным комплексом. И
часто, в какие-то крутые минуты жизни и в детском доме, и на флоте, и даже
в университете -- на злополучном собрании, где он оказался неправедным
судьей над своим однокашником Гиреем, например, -- он как бы ожидал подлого
вопроса: "А кто ваши-то родители? Враги народа? Реабилитированы? Может,
реабилитированы заодно со всеми, а может, опять же по ошибке?"
достойную отповедь любопытному, если б такой нашелся. В те времена об этом
-- ни о правых, ни о виноватых -- говорить было не принято, и не говорили,
да и сами вернувшиеся из лагерей без повода и всякому об этом не
рассказывали. Оттого и он, Амирхан Азларханов, в ту ночь не сказал шоферу,
что, может, в таких лагерях погибли и его родители. Но та ночь не прошла для
него бесследно, он почувствовал неодолимое желание побывать в бывшем лагере
снова, пройти по этим "улицам", постоять на плацу, заглянуть в землянку,
пройти коридором разваливающегося трухлявого барака -- сделать хоть
несколько шагов по возможному следу родителей. И однажды, возвращаясь из
райцентра, купил на базаре охапку простеньких астр. Шоферу он объявил, что
намерен вечером съездить на свидание в соседний совхоз к девушке, и попросил
у него на ночь машину -- явление, по целинным меркам того времени, вполне
нормальное. И как только они вернулись, одевшись как на свидание, он уехал в
степь, не решившись расспросить шофера о дороге даже как-нибудь обиняком.
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сертаков Виталий