Но он все же нашел это место, и нашел еще засветло, когда степные сумерки
только начали сгущаться. Нашел он разваливающийся кирпичный заводик и
огромный карьер, где в одной из боковых выработок располагалось кладбище --
осевшие под осенними дождями холмики без каких-либо опознавательных знаков.
не взял цветов побольше, хотя купил у цветочницы целое ведро. Прошагал он не
спеша все шесть "улиц", зашел в самую большую и мрачную землянку, прошел в
оба конца барака, постоял на плацу. Уходя, он хотел найти хоть какую-то
вещицу: пуговицу, кружку, ложку, огарок свечи, но, так ничего и не найдя,
отломил от колючего заграждения кусочек ржавой проволоки, хранившийся у него
в бумажнике до сих пор. Тронулся в обратный путь он уже в темноте, но, не
сделав и двух километров, вернулся. Подъехав к бараку, плеснул с двух сторон
бензином и чиркнул спичкой. Огонь, по мусульманским поверьям, очищает от
злых духов воздух, и на кладбищах-мазарах иногда жгут костры; но, кроме
того, он хотел уничтожить хоть то, что ему под силу. И долго в степи, пока
он выбирался на дорогу, полыхал костер.
-- собранием и пожаром в акмолинской степи, прошло всего два месяца, и то, и
другое всколыхнуло, обожгло душу Амирхана. Глядя на охваченный пламенем
барак в ночной степи, он еще не осознавал, что навсегда избавился от
комплекса ущербности; но чуть позже он поймет, что сжег его на том
вытоптанном плацу, и уже больше никогда не будет испытывать страха перед
анкетами и графой "родители". Он заметит, что его откровенность в этом плане
еще долгие годы станет смущать и настораживать многих, но это уже его не
собьет с позиции и, наоборот, словно рентгеном просветит человека,
вздрогнувшего от такой записи в анкете или в биографии.
кошары для совхоза "Жаножол" -- "Новый путь", два этих события, казалось
бы, разных, не имеющих друг к другу никакого отношения, дали толчок к
размышлениям о времени, о судьбе своих родителей, о себе, о своем месте в
этом непростом во все времена человеческом мире. Вспоминая суд над Гиреем,
своим однофамильцем, -- а про себя он иначе то собрание и не называл, и в
комитете комсомола в разговорах мелькало слово "суд", и в деканате оно
проскальзывало не раз, -- он думал теперь: а что, если и в отношении его
родителей все было предопределено заранее, приговор вынесли без суда и
следствия, без права на защиту. И кто же были те судьи? Убеленные сединами и
умудренные жизнью люди, отягощенные званиями и академическим образованием,
для которых закон свят? Люди, которым были понятны заботы и тревоги
интеллигенции, собиравшейся в доме его родителей? А что, если судьба отца и
матери решалась, вчерашним уполномоченным по приемке кожсырья или по
сверхплановому севу, за успехи и рвение переброшенным на службу Фемиде?
не хватало образованных людей, -- вполне могло. Ведь даже спустя двадцать
лет пытался же он сам вместе с некоторыми другими членами комитета комсомола
судить товарища по курсу за пристрастие к музыкальной моде. Это он-то,
имевший одни штаны и на каждый день, и на выход и не имевший о моде даже
смутного представления. Но Бог с ней, с модой, там хоть что-то можно
сказать: не по-принятому короткое или длинное, узкое или широкое, и тем
более если что-нибудь яркое -- тут уж точно индивидуализмом попахивает,
желанием выделиться. Но ведь пытался и музыку судить, к которой
действительно не знал, как подъехать, оценить: разве "буржуазная",
"вредная", "растлевающая", "разлагающая", "бездуховная" -- это музыкальные
термины? А у них в докладе на комсомольском собрании других слов и
определений не было. И какая музыка по-настоящему облагораживает человека,
делает его гармоничной личностью, вообще -- в каких отношениях состоит
музыка с жизнью -- знал ли он?
модные зарубежные ритмы, запретив от имени комсомола звучать подобной
музыке в стенах университета отныне и навсегда, музыка все равно жила,
неподвластная диктату и администрированию. Сейчас он, обремененный опытом,
не взялся бы определить судьбу музыкального произведения. Оказалось вот, что
песенки тех лет, спустя три десятилетия, не забыты и в наши дни, а ведь в
искусстве выживает только настоящее -- так он думал теперь. Тогда же, в дни
собрания, осуждая товарища за "пропаганду не нашей музыки", за принесенную
на студенческий вечер пластинку с записью рок-н-ролла -- а комсомольское
обсуждение могло повлечь за собой исключение из института, -- он ни разу
даже себе не признался, что не вправе судить, что не знает предмета, коему
должен быть судьею.
какое, но долженствующее, по его мысли, повлиять отныне на его жизнь.
"Научись говорить "нет". Человек начинается с того, что может честно
сказать "нет". Ведь и впрямь желание везде и всюду угодить, быть добреньким
заставляет людей браться за дела, решать вопросы, к которым они не готовы.
Умея вовремя сказать "нет", человек будет в ладах с собственной совестью, а
не это ли главное в жизни? Вряд ли кто станет опровергать истину, что
большинство бед исходит от людишек, на чьем лице несмываемой краской
написано: "Чего изволите?" -- и чем выше забрались такие люди, тем
масштабнее беды".
собрания, где молодые ораторы убеждали себя и зал, что "такому не место в
наших рядах": "Я внимательно слушал ваши выступления. И, знаете, тоже
сделал для себя вывод, что не смогу учиться с вами дальше. Уходя, хочу
сказать, что сегодняшнее комсомольское собрание скорее походило на суд с
заранее вынесенным приговором, а это во сто крат преступнее всяких
рок-н-роллов. В любом другом вузе это не имело бы такого значения, как в
нашем. Но вы же будущие юристы. Вы же судили меня только потому, что я --
другой, непохожий. Лучше или хуже -- вопрос иной, второстепенный. А ведь вам
всю жизнь придется судить или защищать других, на вас никак не похожих. Что
же выходит: непохожий, значит, чужой, виноватый, ату его?! Только сейчас,
побывав в роли обвиняемого -- правда, непонятно в чем, я понял, что дело,
которому мы все хотели посвятить свою жизнь, слишком серьезно, понял, что
нравственно не готов быть судьею другим, а без этого преступно служить
правосудию. Это главная причина, почему я решил бросить юридический
факультет".
первомайский вечер в институт пластинку с записью песенки Элвиса Пресли,
того самого "Рока круглые сутки", который свободно звучал сегодня на улице
Буденного и тем разбудил воспоминания прокурора.
флоте, на эсминце, где служил срочную до института, -- непременно стать
юристом и посвятить жизнь борьбе за справедливость, -- он понял, что одного
желания, даже самого страстного, искреннего, ой как мало. И только тогда он
по-настоящему осознал, почему некоторые преподаватели выделяли Гирея,
ценили в нем эрудицию, кругозор, интеллект. А ведь еще совсем недавно
Амирхану казалось: чтобы стать хорошим юристом, путь один -- учись на
пятерки, у кого красный диплом, тот и лучший юрист. Сейчас, в акмолинской
степи, не отметая и не принижая значения диплома с отличием, он понимал,
что вместе со знаниями в нем должна созреть личность, душевный потенциал
которой, подкрепленный истинным знанием права, даст ему моральное право
быть судьею другим.
рассчитал, что в эту ночь ему действительно не заснуть. Уже затихли улицы,
угомонились все в микрорайоне, и ночная свежесть, прибив вездесущую пыль,
пала на город. Во всем жилом массиве ни в одном, окне не горел свет, только
в квартире Азларханова попеременно светилось то одно окно, то другое,
словно там искали что-то важное.
спальней, и кабинетом, присаживался на постель, но желания прилечь не было.
Он подходил к одному, к другому окну, вглядывался в безлюдный ночной двор,
замечая даже при слабом лунном свете его неустроенность, неуютность,
запущенность, неубранную помойку и свалку, возле которых копошились кошки и
собаки. Глядя на это запустение, можно было подумать, что в домах вокруг
обитали временные жильцы, и даже не жильцы, а транзитные пассажиры, готовые
вот-вот похватать чемоданы и сняться с места, хотя это было совсем не так --
никто никуда сниматься не собирался, и Азларханов знал это. Отчего такое
равнодушие кругом? Ведь даже если квартира казенная, то все равно это твой
дом, где проходят твои дни, растут твои дети. И может быть, другого дома у
тебя не будет, дом твой здесь -- на втором или третьем этаже, и это твой
двор, который иначе, чем поганым, и не назовешь. Так оглянись, если уж не в
радости, так в гневе на дом свой: так ли полагается жить человеку в
собственном доме, на своей земле в одной-разъединственной жизни, отпущенной
судьбой и природой? Но нынче мысль, скользнув поверхностно, не задержалась
на сегодняшнем -- думалось о другом. Впервые за долгое время он мысленно
вернулся в далекие студенческие годы, в первые годы своей стремительной
карьеры, шаг за шагом вспоминал давние дни, и многое оживало в памяти -- в
красках, с шумами, запахами.
горел свет, действительно происходило важное для хозяина дома событие...
все: слухи стекались в чайханы, где он бывал ежедневно, и невольно бывший
прокурор оказался осведомлен о происходящем в городе. Иногда кто-нибудь
намеренно подкидывал ему информацию. Азларханову трудно было понять, с какой
целью это делается, скорее всего тут считали, что большой человек и в опале
остается большим человеком, и стоит ему захотеть... У восточных людей свой
взгляд на происходящее, и надо долго здесь прожить, чтобы понять логику иных
поступков и слов. Нет, Амирхана Даутовича не забавляла игра в бывшего
Николаев Андрей
Семенова Мария
Никитин Юрий
Березин Федор
Корнев Павел
Маккэфри Энн