Олег Павлов
Соборные рассказы
Эпилогия
Яблочки от Толстого
государственный, отмечался уже наравне с Новым годом, и могло иметь место,
что отмечали той ночью в горбольнице, точно теперь не скажешь, и Рождество.
Столпилось праздников, будто справляли старого года похороны. И все дни
густо валил снег, засыпая бездонную Москву. Было дремотно от жгучих морозов,
белым-бело, и долготу дня утопляли болотисто-морозные белые ночи.
люди, которых даже большинство, готовые запродать тут свой праздник за эти
праздничные: огромные, как чудилось, и валившиеся чуть не с неба деньги. Кто
мог радоваться, все выпивали - успевая с душой и дружно только начать, но
вскорости, не ворочая языками, исходили тоской. Но не все же радовались.
Будто военнообязанные, пропадали в кабинетиках доктора, одиноко отбывая
круглые сутки дежурства. И простые смертные бабы да старухи, егорьевские и
куровские подмосковные, из санитарок, осилив работу, какую ни есть,
укладывались всех раньше дремать - хоть и не сомкнуть было глаз, как и не
срастись боком с неживой, для сидячих, кушеткой, покуда кругом-то маялись
спьяну и не хотели смирно лечь по местам. Скоропомощные будто и отъездились,
никакой тревоги. Полночь. И в отделении приемном больницы - глухой покой.
всегда и является эта "скорая", будто из-под земли. Баба не спит и гадает -
может, пронесло. Но дурной истошный звонок режет как по-живому стены и
воздух. Дверь на запоре. Отпирать не идут. Ей и страшно, что отпирать не
идут, и надо все одно будет вставать, но лежит в потемках комнаты отдыха и,
вся твердея, со злости-то радуется: пускай охранники отпирают, как положено,
а то им праздник. Звонок уж по всей больнице неумолчно пилит. Тут, слышно,
выскочил от сестер, из шума пьяного да танцев, охранник и побежал тяжело,
будто шагая ударами. Стихло, и слышно, как трудится он в гулком предбаннике,
отпирает. Раздались звонкие чужие голоса, ругнулся натужно охранник.
Привычная, баба чутко уловила, что пошагали в сторону, поспешая, за каталкой
- значит, лежачего привезли, вот бы не борова, а то как ей потом будет
одной, этих разве допросишься помочь. Нагрузили, вкатились обратно в
приемник, но куда-то не туда, не в осмотр-овый кабинет. Охраны уж больше:
топчут, матерятся. И все звонче, до крика, сделались чужие голоса. Сколь же
народу в приемном собралось, будто и все повыскакивали, ну и собрание, ну и
ругаются, какой такой вопрос. И хоть страшней на душе, но дрожаще пытает
бабу незнание: что у них стряслось - может, не успели, не довезли, и не
станет ей, грешной, работы этой. Но голоса вмиг оборвались, и не слышно, что
в приемном будто все вымерли, и чего-то не гремят, ребятушки, не запираются.
Вдруг дохнуло горячо светом, вырос на пороге паренек ихний, из охраны, и
гаркнул в темноту комнаты, веселясь, пьяный: "Тонька, Тонька - с
прааздничком! Бомжааа приезли! Сказали, на обработку его, этазнач ты его
будешь обт...трабатывать!"
поморозили, влетела воробышком в приемное и потребовала с охранников
каталку, то никто не подумал расспрашивать, кого доставили, и выдали ей
каталку, подчинившись ни с того ни с сего, хоть могли и послать - охрана
отродясь чужакам не подмахивала. И шибануло всей вонью земной. Втащили его
вдруг на каталке, задраенного в полиэтилен, так что из того полиэтиленового
мешка, стеклянистого на вид, торчала одна грязно-каменная ступня. Кто был,
хоть и пьяные, разбежались, от удушья и от испуга. "Быстро, мальчики,
родненькие, куда его? Надо закрывать больницу на санобработку - тут и вошь
платяная, и чесотка!" Но никто не двинулся им помогать. Девчушка и мужик,
водитель "скорой", застряли в проходе, давясь от вони и боясь сами мешка,
который сотрясался навзрыд звериным, будто рев, хрипом. Охрана, услышав про
чесотку, уж не зевала - и кинулись перекрывать выход, чтобы скоропомощные
теперь не сбежали, бросив мешок. "Да вы что, ребята, что вы делаете?!" -
вскричала девчушка, понимая, что происходит, и становясь вдруг от
навернувшихся жалких слезок пылающе живой и красивой.
ты гляди, Вань, на эту снегурочку, еще орет! Не нравится ей, тогда
проваливай, нужны нам такие подарки!" - "Суки вы, вон морды нажрали, ребята
в Чечне погибают, а вы подъедаетесь на больничных харчах!" - ожил крикливо,
вступаясь за свою врачиху, пожилой водитель, у которого из-под кроличьей
драной шапки торчали грязные волосья, похожие на петушиный масляный
загривок.
в приемное, не спешил. Когда же он явился, то охрана тихонько посторонилась,
будто выстроилась в рядок, так как все были виноватыми и пьяные. Доктор даже
не подошел к хрипящему мешку, чтобы осмотреть. Глядя брезгливо на девчушку,
он выслушивал долго ее показания, придираясь и перебивая, а то и грозя, что
куда-то будет звонить и докладывать. Выяснилось, что привезли его с
Лужников, где "скорую" вызвала сама рыночная охрана, на что больничные
заржали, зная понаслышке, какие в Лужниках порядки. "С чем вы его сдаете?" -
в какой раз требовал доктор повторить. "Обморожение", - твердила девчушка,
прячась от его взгляда. Все стояли подальше от каталки, которую не руками -
сапогами охранники забили в угол, и глазели. "Какое обморожение, девушка,
конечностей или трупа?" - "Прекратите, он дышит, он живой..." - "Хорошо, но
вы говорите про множественные ушибы лица, а если есть и черепная травма -
что прикажете с ним делать? Вы отдаете себе отчет, девушка, что у нас другой
профиль?" - "Да это лужниковские, небось, доигрались, а как страшно стало,
что убили, вызвали "скорую", чтобы поскорей его сбагрить. Вот и обморожение,
а эта, дурочка, поверила!" - не утерпел, высказал охранник. Вплыла тут в
приемное и тощая, вся зевая, медицинская сестра, которая обиделась на всех и
плаксиво гундосила: "А почему к нам всех этих бомжей везут, я не знаю! Зачем
тут охрана, ну зачем этих бомжей впускают! Сегодня праздник, девушка,
понимаете, а вы его портите, я не знаю".
четыре стороны, но этого, не сочтите за труд, подбросьте куда-нибудь до
Бережковской набережной, и будем считать вопрос исчерпанным". - "Нет, я
отказываюсь, это же человек!" - "Человек?!" - "Чтоо, человееек?" - "Не,
глянь, а нас за людей не считает!" - "Девушка, я не знаю, да вы сами не
человек!" - "Какой такой человек, что это за разговоры, да кто вы такая?!
Охрана! Охрана!" - "Человек - а ты говно его нюхала, этого человека?
нравится, тогда и бери себе!"
воняющая одним мешком пустота. Все кончилось, и нечего было кричать. Доктор
огрызнулся последний раз и скоро пробежал, серьезный и чужой, прокричав,
чтобы бригаду отпускали.
только корыто ванны, и все было обложено до потолка скользким кафелем.
Девчушка исчезла, но бродил по приемному водитель, будто потерянный,
выпрашивая под конец униженно у охранников какой-нибудь растворчик от вшей,
чтобы побрызгать в кузове. Охранники его не замечали, даже не отвечали,
молча опять пьянея, шатаясь по приемному без дела. От нечего делать подняли
на ноги санитарку и загуляли.
в приемном нет и что указаний никаких от докторов не поступало, и потому
спряталась в комнате отдыха, сидя на кушетке без сна. Приемное потихоньку
заванивало. В часу втором привезли на "скорой" больного с аппендицитом, и
доктор, выйдя на осмотр и обнаружив вонь, сказал, чтобы охрана что-то
сделала - что довольно уж тот побыл в тепле, пора и честь знать. Охранники -
как выкуривали порой и отсыпающихся пьяных - настежь распахнули окна. Мешок
все хрипел. Мороз сковал комнатку, и сколько-то прошло времени, даже мешок
тот из полиэтилена, чудилось, оледенел. Доктор звонил, проверял, - но
обнаружилось, что мешок все еще присутствует в больнице и сам от холода не
ушел. Мороз-то ихнему брату что кожа, и доктор всерьез распорядился, чтоб
охрана прекратила пьянствовать и подняла его и вытолкала прочь. Охранники не
держались на ногах, только одного стоячего, полутрезвого и отыскали, передав
распоряжение дежурного: что больной отказался от больницы, что больной встал
и пошагал домой - отказался, ушел, сбежал. Возни с этим гражданином никому
не хотелось, так что ничего не осталось пареньку, как собой рисковать.
перебегали, и только страх, что пьянствовали, толкнул паренька все
исполнять. Боясь притронуться к заразному мешку, сам не дыша от натекшего в
санобработку холода, он взял швабру и, орудуя ею как палкой, как пикой,
принялся его колоть да выколачивать, чтобы встал. Мешок хрипел чуть сильней
от тычков и от ударов, и нога, которая торчала, мучительно ползла и
свешивалась с каталки, но стоило пареньку отдохнуть - уползала опять, будто
на пружинке. Тогда свалил паренек мешок с каталки на пол и стал пинать
сапогами, чтобы он дополз, но скоро понял охранник, что это не выход и что
до двери-то, может, его и добьет, зато кто ж его будет заставлять ползти
дальше. Санитарка, которая слышала всю эту возню в санобработке, побоялась,
что паренек так и убьет его нечаянно, раз ничего не получается, и, стараясь
больше ради того паренька, пришла на помощь: уговорила, чтоб не вытряхал
вшей, и дала ему хлорки, только б не бил. А тому пришло в голову развести в
банке хлорку и полить его, будто нашатырем. А тот захлебывался, мычал,
дергался, но не вставал - и тогда паренек сдался. Несчастный охранник,
боясь, что по нему уж ползают вши, стал плакаться бабе, что не может вынести
эту работу, и, обретя откуда-то бесстрашный дух, пошагал звонить доктору,
докладывая: что ничего с ним сделать нельзя, что он никак не встает и,
может, даже скоро помрет. Доктор дал совет пареньку будить своих и увозить
его подальше от больницы, на каталке, и скинуть в сугроб. Но паренек сказал
Белов Вольф
Лукьяненко Сергей
Земляной Андрей
Афанасьев Роман
Ильин Андрей
Сертаков Виталий