как бы от глаз пряча. Бабы не хотели шевелиться, и ей кивнули на
отставленные с плиты чайники, чтобы сама искала погорячей. Алефтина взялась
за попавшийся, но тогда-то, позабыв о поварихах да и объевшись уже маслом,
подскочил к ней докторишка: "Вам, извините, для чая или чего? Если чаек, вы
из обливного, из обливного заваривайте, только вскипятили", - и сам
ухватился за чайник, опережая. "Извините, как вас зовут?" - "Алефтина
Ивановна". - "Нет, я прошу по имени", - упрямо повторил он вопрос, удерживая
чайник. "Алефтина", - удивленно и с силой выговорила она, не понимая, чего
от нее требуется. "Значит, Аля. А меня зовут Сашей, чтобы вы знали. Аля!
Давайте я налью, вы обожжетесь, ну что это за стакан, из такого вино пить
надо, а не чай заваривать. Вам необходима чашка. Кружку - тоже можно, но
хуже. Чай должен быть кипятком, или это не чай будет - помои. А стакан, за
что его держать, у него же ушка нет, ушка!" Затихшие и чужие, бабы глазели
на них; какая-то хохотнула, сообразив было, что доктор играется. Но тот с
серьезным и мужественным видом, как нечто опасное, извлек из рук
растерявшейся Алефтины бесцветный стакан и вместо того, чтобы налить
кипятку, потянул ее за собой на выход, стаканом и чайником будто бы
вооружившись. "Где у вас находится заварка, Аля, куда мне идти? Пройдемте.
Не волнуйтесь, время у меня есть, - и обратился к поварихам, поверху, их не
замечая: - Девочки, извините, я займу чайник".
он стеснял своей заботливостью и был ей неприятен. Покуда он топтался в
палате, не выпуская из рук чайник, и разъяснял с придирками, как полезней
для организма заваривается чай, кипяток выдохся. Когда это обнаружилось, он
испугался, пожелтев, взмокнув, и принялся болтливо извиняться. Сжалившись,
она с чувством заговорила, что больше и не хочет чаю, успокаивая его и
потихоньку выпроваживая. Но тот никак не хотел смириться - заявил,
ободрившись, что раздобудет кипяток, даже если он ей без надобности, и
куда-то устремился. Алефтина не успела опомниться, как он уже вынырнул,
раскладывая пред ней во всей двужильной, тугоумной красе кипятильник.
Наполнив стакан водой, он установил в нем любовно кипятильник и сел ждать,
когда сготовится, заискивающе поглядывая на Алефтину и понимающе - на койку,
где безмолвно лежал Митя. И она смягчилась, ощутив даже какое-то дуновение
тепла к этому безобидному, сочувственному человеку. Вода в стакане
пузырилась и лопалась. Талдыча что-то добренькое под нос, он выудил
кипятильник и засыпал, ловко мельча, крупчатую заварку. Распустившийся пар
дыхнул чем-то нежным и сладковатым. Ополоснув под краном ложку и насухо
вытерев, он наложил из кулечка сахару, будто себе, но парадно установил
перед Алефтиной манящий уже запахами стаканишко: "Вам сахара надо есть
меньше, чтобы фигуру блюсти. Пейте, Аля, вы еще молодой персик, это я как
врач говорю".
хозяйка. И взялась было хлопотать. Но незваный гость вскочил, будто
ужаленный, и усадил ее на место, торопливо докладывая: "Я привык с женщинами
по-отцовски, уж извините, жизнь меня не жалела. Скрывать не буду - хлебнул
этого счастья, женат. У меня не жена, а беда. Как работник она у меня
вызывает уважение - бухгалтер, зарплата, а дом с ней не дом, душа не душа.
Извините, Аля, лишний раз не помоется, ходит воняет, и даже яишницы не
сжарит - такая тупая женщина. Все сам, все сам!" Алефтина молчала, и он
заволновался, делаясь опять же жалким: "Аля, вы не подумайте, я это к тому
говорю, чтобы вы всегда могли на меня опереться. Вы сами не знаете, но я ваш
товарищ. Если потребуется помощь, обращайтесь. Не сумею помочь делом -
помогу словом. Имеются кое-какие связи, опыт..." - "А кто вы, чем вы тут
занимаетесь?" - пробудилась Алефтина. Докторишка сжался, хлебнул кисло чая и
выдавил из себя: "Не будем вдаваться в подробности, мало кто может
воспользоваться. Могу в общем сказать, что я хирург". Алефтина во врачах
ничего не понимала, да ей было и легче вытерпливать, пребывая в неведенье,
чем запастись тем же терпением, какой-то и корыстью, чтобы нужное узнать,
добыть. А пустое звонкое словцо произвело на нее впечатление, чего и
докторишка не ожидал. Ее вдруг взвихрила вырвавшаяся наружу надежда, что
этот единственный человек может их с Митей спасти.
нему бочком, сколько обнюхивался, ловя с тоской ее чужой, из неведомой жизни
запах. Он слушал ее тупо, с безразличием и, встав, смог только шагнуть к
Митиной койке, пощупать ребенку как-то насильно пульс и, потребовав у
Алефтины ложку, заглянуть в рот. Ложку он потом сполоснул, вытер насухо и
заявил Алефтине громко, что Митя здоров. Когда же она, светясь и волнуясь,
ждала уж твердого ответа, что он сумеет им помочь, докторишка и не знал, как
и что говорить. Путаясь, тужась, он доверял ей какие-то темные, неясные
факты, будто из этого дома никто просто так не уходил и что кругом то ли
болото, то ли неприступная, из каких-то людей и фактов стена. Алефтина,
изнемогнув, прямо спросила, что от нее требуется, и докторишка, тоскливо и с
тягостью ее оглядев, нетвердо как бы, но и неожиданно решил: "Если дать
кое-кому денег, я знаю, оно бы как по маслу пошло". - "Сколько же, сколько?"
- воскликнула с каким-то восхищением и облегчением Алефтина. Докторишка
замер и соображал, выродив: "Пятьдесят рублей..." Руки его подрагивали,
трепыхая бумажками, которые Алефтина, не позволяя себе бояться и робеть,
вынула из сумочки на его глазах. "Все будет сделано", - уже доложился он как
можно храбрей и тотчас куда-то исчез.
выходной субботой вечера - Алефтина с Митей оказались совсем одни, так как
Петр Петрович и Пахомовна отбыли до следующего дня; Пахомовна подрядила
дядьку ремонтировать в своем доме, обещавшись истопить ему баньку. Митя, в
последние дни какой-то неподвижный и дремотный, уснул в ее руках, не
успевший узнать тайну про их счастливое вызволение. Одинокая в своей
мучительной радости, охмелевшая, Алефтина разделась и прилегла к нему,
согреваясь и утихая. Ей хотелось уснуть с ним и проснуться - так же обнимая
его, когда не только этот вечер и грядущая ночь, а вся старая жизнь исчезнет
и не вернется.
ударясь, позвякивало. "Аля, прошу извинения, что потревожил сон! Ну прогони
меня, если хочешь!" - "Замолчите, тут Митя... Что это такое, от вас вином
пахнет..." - "Да, я выпил - не сдержал чувств. Я пришел доложить... Аля. Ты
и ребенок мной спасены. Я все уладил, дано разрешение на выписку - завтра
организую документы. Скажи честно, что еще от меня требуется. Денег хватит?
Медикаменты, погрузка-разгрузка, продукты? Алечка, я готов". - "Ох, как я
благодарна вам - спасибо, спасибо... Сашенька, нет, все есть, ничего не
надо..." - "Я тут подумал, может, отметим по-скромному? У нас, конечно, не
Москва, но кое-чего удалось приобрести. Последний раз беседуем, Алечка,
последний раз - давай простимся, ну по стаканчику сухонького, так сказать,
на дорожку". - "Хорошо, я оденусь и выйду". - "А чего мелькать, людей
тревожить - вон сколько места лишнего, мы тихо. Света не станем включать,
чтобы ребеночка не разбудить, а мимо рта и без света не промахнешься".
Она томительно долго заставляла себя ждать, будто бы наряжаясь в халат. Ей
стыдно и унизительно было требовать в темноте, чтоб докторишка отвернулся, -
и она пренебрегла его присутствием. Но шум, издаваемый им, на мгновение
смолк. Могло произойти, что сквозь просвечивающую мглинку он увидал Алефтину
- вспорхнувшую в телесно-голой белой рубахе.
вручил Алефтине налитый стакан, и она устало, с простецой проговорила: "За
ваше здоровье, успехи в работе и семью, чтобы вы были счастливы, Саша..."
Пользуясь темнотой, докторишка подливал ей, казалось, самую малость. Наливал
он и себе - и пил, если не притворялся, потому что Алефтина опьянела живей.
Она закусывала - то сальным кругляшком колбасы, то картошиной, которые ей
также подкладывал докторишка, будто бы чуявший в темноте - ту же колбасу и
картошку. Не смея отчего-то подать голос, он только и делал, что услуживал
Алефтине, подливая да подкладывая, и если заговаривал, то беззлобно жалуясь
на свою жизнь, как он бесполезно живет муравьем. Алефтина воодушевлялась и
горячо, даже властно ему возражала, что он не имеет права так о себе
говорить, сама себе присваивая его с легкостью. Ей и стало вдруг легко,
беззаботно и хотелось, чтобы этот прекрасный человек немедленно ожил. Что-то
она сказала ему нежное, ласковое, так что докторишка заерзал на койке и,
брякнувшись на пол, уткнулся в ее колени и по ним-то начал выползать,
содрогаясь от страха и с восхищением тычась мордочкой уже ей в груди.
Алефтина смолкла, отвердела, но позволила ему себя обнимать и стерпела,
когда он крепенько и цепко принялся целовать ее в шею, в губы.
напряглась, впилась в этот звук и в темноту, постигая, что это дрожит и
плачет разбуженный Митя. "Уходи, все..." - пересиливала она докторишку,
освобождаясь из-под него, отцепляя с себя его руку. "Это так нельзя, давай
доканчивай, раз начала..." - наваливался тот кряхтя. "Убирайся, мразь!" - "С
огнем играете, женщина, я же и обожгу..." Вывернувшись, упершись спиной в
стену, Алефтина смогла столкнуть его, припечатав ногой. Докторишка вскричал
от боли, повалился, обрушивая собой тумбочку, ударился оземь и, будто бы
обратившись крысой, хлопая по полу, уволокся на четвереньках прочь.
никогда не кончится, и сама не засыпала, ждала, без труда обманув и усыпив
дремотного Митю. Забывшись, она не услыхала, как и когда появились эти люди.
Ее больно ослепил, обжег свет и оглушили лязгающие голоса. Палату
загромоздило мужичье. Сонливый, помятый - поднятый, видать, с топчана
санитар. Особо стоял тяжеловесный, лобастый человек, расставив широко обутые
в сапоги ноги и не вынимая рук из карманов галифе, которые крепились на
подтяжках и в которые была по-солдатски заправлена врачебная, без ворота,
роба, служившая ему то ли рубахой, то ли майкой. Из-за его спины выглянула
фанерная физиономия докторишки: "Ознакомьтесь, товарищ дежурный, что она
устроила из палаты... Пьянство, антисанитария". Лобастый уперся взглядом в
Алефтину: "Это как же понимать, вам разрешили временно поселиться, а вы
распиваете. Александр Панкратыч делает вам замечание, а вы не реагируете, не
уважаете наших правил". - "Да она же лыка не вяжет! - взвизгнул докторишка.
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Белогорский Евгений
Суворов Виктор
Никитин Юрий
Маккарти Кормак