средним между охранником и санитаром морга -- японцы потоптались несколько
дней у меня в квартире с камерами, попросили познакомить их с моей работой и
почему--то еще с моей "русской бабушкой" и заплатили за беспокойство в
десять раз больше, чем только что я получил за роман. Так я расплатился с
долгами и еще остались деньги -- могло их хватить на полгода спокойной
жизни, однако суждено мне было иное.
что наследство его начало прирастать и дало плоды! Мысленно я все еще
рассчитывался с ним за машинку, доживая до того дня, когда наконец смогу не
чувствовать страха и вины. Компьютер -- это было бы уже мое, мной
заработанное, так что я уже сам мог оставить его в наследство. Тимур
пообещал найти мне по объявлениям подходящий вариант -- и вот раздался его
звонок. По нашему договору я должен был заехать за ним на "Пражскую" на
такси, а после покупки накормить его ужином и отвезти на такси же домой; а
он давал мне на год гарантию, что компьютер не сломается, а если бы
сломался, то он бы уже оплачивал ремонт. Мы поехали по объявлению.
Не будь дурак, я взял с собой еще одного друга -- в прошлом боксера. Со
стороны мы были похожи на телохранителей Петрова -- имели такой же
сосредоточенный, настороженный вид. На квартире нас ждали тоже... три
человека, из которых два, очевидно, ничего не смыслили в компьютерах; они
развалились в креслах и с угрюмым видом тянули из банок пиво. Хозяин
квартирки -- такой же дохленький, что и Петров. Нас попросили показать
деньги. Мы попросили сначала показать компьютер. Возникла напряженная пауза.
После чего все шестеро мы влезли в тесную комнатушку, где прятался
компьютер. Стало как--то полегче -- я вынул и снова спрятал доллары. Петров
с хозяином квартирки засели тестировать и проверять. Тесты строчились на
мониторы. Атмосфера в комнате была такая, будто строчит счетная машинка
живые деньги. Время томительно затягивалось -- пока они считали, мы стали о
чем--то беседовать с двумя амбалами напротив.
понимали только он и плюгавый хозяин комнаты.
"Нет, здесь надо долларов пятьдесят скинуть..." Он думал сэкономить мне
денег, а мог отнять здоровье или даже жизнь... Атмосфера снова стала
напряженной -- амбалы замолкли и уставились угрюмо на Тимура, который
что--то у их дружка хотел скинуть, как если бы отнять. Никто и не думал, что
компьютер покупаю я, но здесь и прорезался мой голос: "Тима, скидывать не
надо". "Да это почему?" "Потому что не надо... Делай, что сказал..." "Тогда
я снимаю с себя гарантию". "Снимай. А я снимаю такси..." Наши невнятные
переговоры стали их раздражать все больше, и со стороны им не иначе
казалось, что мы подаем друг другу знаки. "Мы берем",-- говорю я. "Это будет
твой первый и последний",-- ехидничает он. После мы с коробками потащились
вшестером до ближайшего обменного пункта проверять доллары японцев, а он
оказался закрыт, и банда наша из шести человек неприятной наружности побрела
совсем неведомо куда. Мы с Петровым разругались: он хотел ехать со мной
ужинать, а я уже считал, что он на этот ужин не имеет больше прав.
Стремительно накатилась вражда: я его послал в поганую его Англию и обзывал
фарцовщиком, а он глумился над моими жалкими долларами, над моим жалким
компьютером и натурально проклял его матерно на английском языке; материться
по--русски он уже успел себя отучить.
этот весь беглый рассказ. Суета, вовсе--то не главное, вдруг становилась
главным, самой жизнью... Пишу я о суете, однако в ней и гнездятся бесы. Тыщу
раз я себе говорил, что надо остановиться, обрести покой, но всегда гнал
меня писать только вещий страх, заполученный будто вместе с дедушкиным
наследством. Когда ж я купил компьютер, то мне отчего--то стало еще
страшней, и этим страхом моим кормилась теперь умная, бездушная
вычислительная машина, которая, как оказалось, имела свой непонятный подлый
характер и которую я сам в конце концов одушевил. Свой компьютер после года
работы на нем я называл просто: "Ну ты, падло..." Тут и вспомнилась мне
послушная тупая пишущая машиночка -- мой творческий метод делал меня
зависимым от все более изощренных и все более самостоятельных в своей
изощренности вещей.
грохнул, а мне будто во сне мечтательно думалось в пору моей дружбы с
Тимуром, что они из компьютера, как из навоза, уже чуть ли не на другой день
произрастут. Я говорил себе: компьютер облегчит мне работу и даст новые
возможности, стало быть, я успею сделать вдвое больше и т. п., а мои
факс--колонки тоже заполонят полмира. Но обнаружилось, что работать больше и
быстрее я или не умею, или физически не могу. Также не мог я стать и
легкомысленней, а цинизма хватило только, чтоб морочить голову в стенах
собственной квартиры заезжим японцам, пугая их до смерти рассказами про
своего дедушку -- "генерала КГБ". Из--за компьютера я стал еще более
мистиком, чем был, потому что между мной и нечистой силой появилась связь,
как мне чудилось, навроде телеграфной. Мой компьютер сожрал в первый раз у
меня главу романа. Как это могло произойти, никто из людей сведущих не мог
мне объяснить, а я всегда забывал делать копии, потому что многажды влезал в
компьютер и правил. Главу пришлось делать заново, но тогда я еще писал в
свое удовольствие. Скоро же оказалось, что у меня снова почти нет времени --
три месяца проедали аванс от журнала, думал, что сроки всегда перенесут, но
и всячески их умасливал, что работа "двигается", тогда как никуда она не
двинулась. Уверенный в том, что сроки перенесут, я даже заявился в редакцию
с мрачным независимым видом и попросил дать мне аванс во второй раз, так как
работа над романом уже совершенно близится к концу. Мой решительный вид и
мой будущий роман давно внушали к себе такое гипнотическое уважение, что
дадено было без промедления, в тот же час, еще пятьсот тыщ.
написанное. А когда еле отвертелся нести рукопись на показ, оказалось, через
два месяца они все равно ждут уже от меня роман в печать. Всего два месяца
было! Первые дни я сидел сутками, шло легко и скоро, но вдруг из файлов стал
уничтожаться что ни день текст. Вместо текста то и день находил, будто
мышиный помет, какую--то абракадабру на языке машины. Только один знакомый
-- а, кроме литературных, знакомств в моей жизни как--то и вовсе не стало --
вызвался приехать разобраться, полечить... А я был такой наивный, что пускал
в свой компьютер каждого и не думал о том, какая может быть в наш век
простая месть от тайного недоброжелателя. Мой Сальери засадил в компьютер
докторскую программку, а вместе с ней и вирус, который после обнаружил и
уничтожил только приехавший с фирмы сестры высокооплачиваемый специалист.
Срок сдачи романа таял. Литератор, подкинувший мне вирус, ни за что не
сознавался и валил все на какого--то другого литератора, будто и сам
оказался жертвой чьей--то шутки, но ведь был--то он в прошлом программистом,
а потому я больше не подавал ему руки. Я писал уже в очень большом
напряжении, когда в один день компьютер не включился вовсе, выдав надпись
по--английски, что доступа к диску, к моему роману,-- нет. "А это что такая
за дура? -- аукнулся мне голос дедушкин откуда--то со стороны, опасливо и с
удивлением витая подле непонятного хлама.-- Ну--у, купил говна! Ну даже не
понять!"
Семенович Маканин, а знала как компьютерного гения добрая половина
литературной Москвы. Дмитрий Голубовский живо начинал, а после ушел от
литературы в компьютер, будто в скит. Он говорил, что хочет понять себя и
тому подобное, а потом снова в литературу прийти, и на этот раз уже
навсегда. Когда мне назвали его имя, я вспомнил с отчаянием, что рассказы
этого человека однажды с похмелья разругал на совещании молодых писателей и
даже посоветовал ему больше не писать. В ответ этот человек, чуть нагловатый
на вид, похожий на скаута, с зализанным прямым проборчиком и в очках, только
самодовольно улыбнулся -- мой топор не отрубил ему головы, потому что он
давно уже ничего не писал. Голубовский, как я после понял, по этой самой
причине считал себя недосягаемым и неприкасаемым: он себя заморозил в
блестящем творческом состоянии, а разморозиться полагал лет через двадцать,
в том же блестящем творческом состоянии, когда у таких, как я, уже высохнут
от скуки чернила. Номер телефона его толком никто не знал. Он жил в
каком--то общежитии работников Сбербанка и на связь выходил сам. Но его
номер телефонный скрывали даже те, кому он все же был известен: Голубовского
еще и с трепетом прятали от внешнего мира его родные и близкие, как если бы
звонки по телефону даже не на нервы ему действовали, а разрушали мозг.
никогда не выдам его имени,-- потому молчу. Деваться мне было некуда, и я,
предвидя даже не отказ, а пытку унижением, все же позвонил. Голубовский меня
хорошо помнил, но унижать не стал. Чувствовалось только, что, плавая в море
всеобщей литераторской компьютерной тупости, он не то что устал, а изможден.
Загробным голосом он стал мне говорить, что надо делать, но я ничего не
понимал -- я не знал даже английского языка. Однако он был благородный
человек. Почуяв это, я описал ему всю гибельность своего положения, если не
извлеку роман. Преодолевая и усталость, и, наверное, отвращение, он наконец
сдался и пообещал приехать со своим маленьким компьютером спасать мой
смертельно больной. Он приехал, но моя машина оказалась даже без нужных
разъемов. Не было и подходящих дисководов, ничего у меня не было -- так я
узнал наконец, что стал хозяином дикой бездомной собаки, без роду и племени.
его теперь же заморозить в сломанном компьютере, а починить компьютер и
разморозить роман лет эдак через двадцать, а лучше всего, чтоб я завещал
починить свой компьютер только через сто лет после смерти. Притом он
рассуждал, говорил вдумчиво и всерьез, возможно, даже надеясь убедить меня
воспользоваться случаем и понадеяться не на тлен, а на бессмертие. Когда я
заговаривал про аванс, он брезгливо морщился, не понимая, отчего меня так
Махров Алексей
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Березин Федор