Чтение 5–й страницы книги ~Стопроцентный американец~

по особо важным делам, который ведет его дело, потребовал повторной
экспертизы в Москве. Так этот хапуга попал к нам в институт.

- А у тебя-то самого какое мнение?

- Вообще-то его поведение, реакции, бред-все очень похоже на шизофрению,
очень.

- Ну так можешь быть уверен: он симулирует. Просто делает это талантливо.
Покажи его Эттингеру, уж его-то обмануть трудно.

Так и оказалось. Профессор Эттингер признал испытуемого психически
здоровым и констатировал злостную симуляцию. Валентин Сергеевич Кузьмин
удостоился похвалы директора института, а Алик Крайнов, как всегда, остался
в тени.

В начале лета пришла большая беда: умерла Софья Исааковна. Ее больное
сердце остановилось внезапно, когда она ехала из издательства домой. Бабушка
умерла двумя годами раньше, так что Алик остался один в целом мире и один в
двухкомнатной квартире. Смерть матери ошеломила и потрясла его до глубины
души. Он думал, что она всегда будет с ним, она ведь не имела права
оставлять его одного, но вот ее нет, и надо как-то по-новому строить жизнь.
Алик был совершенно беспомощен в быту, Софья Исааковна сознательно
отгораживала от всех мелочей быта, справедливо считая, что лишь полная от
нее зависимость гарантирует ей, что сын всегда будет рядом. Алик не умел
приготовить себе даже яичницу, не знал, где в доме хранится утюг, как платят
за квартиру и в каком магазине продают зубную пасту. В тридцать два года ему
впервые приходилось осваивать все эти премудрости. Необходимость женитьбы
стала перед ним во всей своей реальности. Раньше Алик и думать не хотел об
этом. Немногочисленные юношеские влюбленности прошли у него в свое время
легко и без взаимности. В студенчестве у Алика, правда, было несколько
кратковременных романов, но их героинями каждый раз оказывались девушки не
самого примерного поведения.

Нельзя сказать, что у Алика не было данных, чтобы нравиться девушкам.
Высокий, худощавый, с правильными чертами лица - он мог бы даже считаться
интересным мужчиной, но привычка сутулиться, из-за застенчивости скрывая
свой рост, развинченная походка, манера шаркать ногами при ходьбе и нелепые
очки в уродливой черной оправе, делали его смешным и неуклюжим. Не
прибавляла симпатии к нему и одежда: застиранная коричневая рубашка с синим
синтетическим галстуком на резиночке, отечественный черный костюм, купленный
ко дню окончания института, пузырящийся на локтях и коленях, и растоптанные
ботинки, которые Крайнов неделями забывал почистить-было от чего шарахнуться
даже самой непритязательной девушке.

Но и у Алика при всем его кажущемся равнодушии к женщинам было
многолетнее тайное увлечение, которое он тщательно скрывал даже от мамы. В
соседней лаборатории работала старшим научным сотрудником Наталья Николаевна
Мамаладзе, невысокая стройная блондинка, которую за сдержанность, бледность
и холодные светло-зеленые глаза и несколько надменное выражение лица в
институте прозвали "снежной королевой". Ходили разговоры, что она еще
студенткой вышла замуж, страстно влюбившись в красавца-однокурсника из
Тбилиси, но меньше чем через год, будучи на девятом месяце беременности,
застала его дома в постели со своей лучшей подругой, и тут же ушла от него,
не выясняя отношений. Теперь одна воспитывала дочь и, судя по всему, больше
замуж не собиралась. Репутация Снежной королевы в институте была безупречна.
В свое время самые смелые представители мужской половины института пробовали
свои чары: кто предлагал бескорыстную дружбу и время, свободное... от семьи,
а кто - руку и сердце. Неизвестно, что отвечала им Наталья Николаевна, но
именно тогда ее и окрестили Снежной королевой. Как заметил о ней в узком
кругу директор института профессор Адабашьянц, в прошлом известный сердцеед
и остряк: "Наташа Мамаладзе излучает такую ненависть ко всем, кто ходит в
брюках, что в ее присутствии мне хочется снять их".

Когда Алик входил в комнату, где работала Наталья Николаевна, у него
потели руки и очки сваливались с носа. Вообще-то зрение у него было
нормальное, но из-за слабых мышц хрусталика глаза быстро уставали, все
начинало видеться нерезким и от этого болела голова. Существовали комплексы
специальных упражнений для глаз, укрепляющих эти мышцы, но Алик все никак не
мог собраться сходить к хорошему окулисту, да и к очкам за столько лет
привык. Они как бы отгораживали его от остального мира, в них он чувствовал
себя более защищенным.

Наталье Николаевне в тот год исполнилось двадцать восемь лет, но никто не
мог бы дать ей больше двадцати трех. Невозможно было поверить, что эта
женщина воспитывает девятилетнюю дочь и собирает материал для докторской
диссертации. Долгими одинокими вечерами у себя дома Крайнов вспоминал ее
фигуру, походку, лицо и думал, что отдал бы все, даже жизнь, за право
поцеловать эти губы, за их улыбку в ответ, за теплый взгляд ее прекрасных
глаз. Иногда Алик до полуночи ворочался с боку на бок, не в силах выкинуть
Снежную королеву из головы. Его ночные мучения продолжались и днем: он по
нескольку раз в день оставался с Натальей Николаевной в комнате наедине и
тем не менее ни разу не решился заговорить с ней. Дело было в том, что
стеклянные стены лаборатории, промерзающие зимой насквозь, летом создавали
парниковый эффект, и, начиная с середины мая в комнатах, выходящих на юг,
было жарко и душно, как в тропиках. Одна лишь комната, где работал Крайнов,
выходила на север. Несколько раз в день Наталья Николаевна заходила к нему
"подышать прохладой" и передохнуть от женского гомона. Она обычно приходила
со статьями из американских журналов, вежливо и холодно спрашивала, не
помешает ли, и, не дожидаясь ответа, усаживалась читать в низкое кресло у
окна, держа в одной руке ксерокопию, а в другой-зажженную сигарету Другие
сотрудники зимой спасались от холода, тянущего по ногам, с помощью
электрообогревателей. Летом же из-за жары женский персонал лаборатории
вынужден был оставлять на себе тот минимум одежды, который, просвечивая
через белые халаты, заставлял немногочисленных мужчин лаборатории постоянно
думать о вещах, не имеющих никакого отношения к работе...

- Людочка, вы создаете совершенно нерабочую обстановку в производственном
помещении. Я уже не прошу вас одевать более плотный халат, но он мог бы быть
хотя бы подлиннее, а то я опять сейчас вместо диаграммы нарисовал черт знает
что.

- А он был длиннее, Николай Евгеньевич, он ниже колен был, но я что,
виновата, что расту? Мне ведь всего восемнадцать лет - я, можно сказать, еще
ребенок.

- Ох, Людочка, должен заметить, что вы довольно крупный ребенок и,
видимо, очень быстро растете.

Вообще атмосфера во всех группах лаборатории царила самая непринужденная,
почти семейная. Праздники и юбилеи отмечали, как правило, все - от юной
лаборантки Лю-дочки Шмелевой до шестидесятилетнего завлаба профессора
Туманяна. Все, кроме Александра Крайнова и Снежной королевы. Алик не любил
лабораторных междусобойчиков, потому что они отрывали его от работы, а
Наталье Николаевне было просто неинтересно. Когда в лаборатории отмечали
очередной праздник, а это всегда происходило в ее комнате - самой большой и
не так загроможденной аппаратурой, как остальные,- она брала огромную
статью, требующую перевода, и уходила "остывать" в комнату к Крайнову.

После развода она вообще не замечала мужчин, просто не смотрела на них;
Алик же во время ее визитов чаще всего сидел за монтажным столом спиной к
ней, не оборачиваясь, и лишь по его напряженной и неестественной позе можно
было понять, что он чувствует ее присутствие. Если бы Наталье Николаевне
сказали, что ее визиты доставляют бедному Крайнову неслыханные мучения, она
была бы очень удивлена, поскольку вообще не думала о нем как о человеке, а
тем более - как о мужчине. А предложи ей описать его внешность, она вряд ли
бы вспомнила что-нибудь, кроме очков, бесформенной копны давно не стриженных
волос и бахромы на брюках. На эту деталь его туалета она не могла не
обратить внимания, будучи сама болезненно аккуратной.

Крайнов же спиной ощущал ее присутствие в комнате и мог, не глядя, точно
сказать, что она делает, в какой позе сидит. Непреодолимое желание
оглянуться настолько мучило его, что, не выдержав, в один из дней после
работы он привинтил к верхней части корпуса монтажного столика маленькое
зеркальце. Теперь он мог, не оборачиваясь, смотреть на Снежную королеву.
Курила Наталья Николаевна мало, не больше двух-трех сигарет в день и только
"Мальборо". Алик мгновенно узнавал этот запах. Иногда он раздумывал, где
Наташа - про себя он так называл ее - достает американские сигареты, и от
ревности у него пересыхало во рту.

После смерти матери Алику невмоготу было сидеть одному в пустой квартире.
Близких друзей у него не было; ни телевизор, ни книги не в состоянии были
отвлечь его.

Он одиноко бродил по улицам, но и там не находил себе места. В
кинотеатрах шла какая-то чушь, а пить, чтобы забыться, он так и не научился.
Сидя на старом продавленном диване, на котором так любил раньше сидеть с
матерью, Алик вспоминал ее рассказы о своих американских родственниках,
рассматривал ее рисунки с портретами деда, дяди, мужа умершей тетки,
изображениями большого дома, утонувшего в зелени кустов и дикого винограда.
Наверное, его двоюродный брат, родившийся, если верить маминым озарениям, в
один день с ним, сейчас стал крупным бизнесменом, а может быть, политическим
деятелем. Уж он-то не сидит в тридцать два года, как Алик, в младших научных
сотрудниках без степени. Господи, через полмесяца ему исполнится тридцать
три - возраст Христа. А чего достиг он, Александр Крайнов? Зарплату сто
тридцать рублей и отсутствие каких-либо перспектив в жизни. Интересно, а что
бы сказал американский кузен, окажись он сейчас на его месте? Сумел бы он,
исходя из реальных условий и возможностей, изменить свою жизнь к лучшему или
тоже смирился бы? Хорошо было бы написать ему, посоветовать-ся, но, к
сожалению, не только адреса, но даже имени его Алик не знал. Мама говорила,
что отца кузена зовут Пол Хофф, а самого как? Джон? Дик? Генри?

Стремление поговорить с кем-то, пусть даже с выдуманным собеседником,
лишь бы не оставаться наедине с собой, было так сильно, что Алик разыскал в
письменном столе чистую общую тетрадь, взял ручку, поставил на первой
странице дату и, подумав, написал:

"15 июня.

Дорогой кузен, извини, что буду называть тебя так, поскольку нас с тобой