Чтение 23–й страницы книги ~Не спешите с харакири~

- Мне кажется, что я и вправду неотразим,- доверительно шепчет он мне.-
Она сказала, что я мужчина ее мечты. Она любит полных и сильных мужчин со
шрамами и грубыми манерами, короче говоря, таких как я.

Через секунду он встает и просит разрешения позвонить по телефону. Я
выбиваю из него признание:

- Ты собираешься звонить Берте?

- Да,-признается он, краснея,-на этот раз моя песенка спета, Сан-А. Я
думаю, что эта женщина создана для меня, ну а я как-нибудь привыкну к
японскому образу жизни.

Я пытаюсь урезонить его, но Толстяк неумолим и не хочет ничего слышать.

- Начать с того, что ты не сможешь работать здесь по специальности, Берю!

- Ничего, я сменю её.

- И чем же ты займешься?

- Буду вести курс лионской любви в школе гейш!

- Потерпи со звонком хотя бы до завтра.

- Нет!

- Да! - рычу я.- Нас, скорее всего, уже разыскивают, и, если ты закажешь
разговор с Францией, нас наверняка засекут. Я запрещаю тебе звонить, Берю!
Это приказ! Он покоряется.

- Ладно уж, я подожду. Но если ты считаешь, что я передумаю, то
заблуждаешься, как блудный сын!

Тут нарисовывается врач, дружок Рульта. Это молодой энергичный блондин.
Рульт просит его осмотреть пострадавшего, не задавая лишних вопросов.
Лечилка слегка дрейфит, но соглашается.

Мы присутствуем при осмотре папаши Бяку-Хамури. Доктор хмурится:

- Ну и ну!

- Трещина черепа? - спрашиваю я.

- Нет, но серьезная травма. Он потерял много крови?

- Порядочно.

Не говоря ни слова, лекарь делает укол, чтобы поддержать мотор старого
хрыча.

- Ему требуется сделать переливание крови. Но для этого его необходимо
госпитализировать.

- Сейчас это пока невозможно,-заверяю его я.-Не могли бы вы сделать
переливание прямо здесь?

- Это весьма сложно.

- Надо, доктор,-вздыхает Рульт.-Мы влипли в это дело по самые уши, и,
если вы проговоритесь, нам их попросту отрежут!

Он улыбается.

- Хорошо. Я должен определить его группу крови.

И он приступает к анализу.

- Первая группа! - объявляет он.- У кого из вас такая же?

- Наверняка, у Берюрье! - восклицаю я. Мы зовем Толстяка. Нам не. удается
сразу найти его, так как он заперся в комнате Барбары. Он выходит из нее
нетвердой походкой, перемазанный губной помадой, как баранья ножка -
горчицей.

- Ну, что там еще? - ворчит мой доблестный помадоносец.- Нельзя уж и
поговорить наедине с дамой! Без того, чтобы кто-то не обломал тебя в самый
ответственный гинекологический момент!

- Ты хочешь сказать "психологический"?- предполагаю я.

- Да пошел ты подальше со своими поправками, Сан-А! Ну, чего ты хочешь?

- Твоей крови!

- Хватит валять дурака, и говори, чего тебе надо!

- Я повторяю: Твоей крови!

- На кой ляд?

- У тебя какая группа?

- Первая.

- Значит, ты тот, кто нам нужен! Старикану необходимо сделать переливание
крови, чтобы он не загнулся.

Негодование Толстяка напоминает тайфун на Ямайке.

- Ты шутишь или издеваешься надо мной?! - возмущается он.- Чего ради я
должен отдавать свою праведную кровь этому извращенцу, который несколько
часов назад хотел, чтобы меня сожрали муравьи! Французскую кровь,
выпестованную на первосортной говядине и марочном вине, переливать в сточные
канавы этого паршивца! Кровушку крепостью 16°! Если бы ты посмотрел на нее
через мелкоскоп, ты не нашел бы в ней ни одного микроба больше, чем игольное
ушко! Кровь, которую жалко пролить даже за родину, я должен дарить этому
старому прохиндею! Запомни, Сан-А, если я предлагаю свою кровь на
брудершафт, я сам выбираю партнера!

Наконец, он устает от своей тирады.

- Послушай, Толстяк, этот старый краб-единственный, кто может
расшифровать нам эту галиматью. Мы должны во что бы то ни стало спасти его.
Маленькое кровопускание тебе вовсе не повредит.

- Куда там! От всех этих любовных приключений я и так чувствую себя, как
выжатый лимон.

- Не беда! Знай, Берю, что твоя благородная кровь прольется во имя истины
и правосудия, как к тому обязывает наша профессия.

Он все-таки соглашается со слезами на глазах:

- Ладно. Но не больше пол-литры! Это все равно, что рассыпать бисер перед
свиньями!

После плодотворных переговоров с Берю начинается переливание.

Мы задерживаем свое дыхание, чтобы видеть, как дышит Бяку-Хамури. К
середине процедуры он приходит в себя. Его жабьи веки приоткрываются, и
мутный, но уже живой взгляд начинает обшаривать комнату. Он смотрит на
врача, переводит взгляд на меня, затем - на Рульта. После этого его глаза
медленно поворачиваются в направлении Толстяка, возлегающего на диване после
своего благородного поступка. Месье Позолота, несмотря на все свое
потустороннее спокойство, вздрагивает. Его веки опускаются, и он бормочет
голосом, трудным для восприятия из-за потери зубов и перелома челюсти:

- О, чужестранцы, ваша отвага не знает границ, также как и ваше
благородство!

- Аминь! - заключает Берю. Я прошу его заткнуться. То, на что я так
надеялся, все-таки случилось, - старик заговорил.

- Вам не трудно разговаривать? - вежливо спрашиваю его в самое ухо.

- Отдохну на том свете,-отвечает бедняга.

- Ты только посмотри, еще один, кто начитался белибердятины,- не может
продолжать компостировать мне мозги этой несусветицей, я требую срочной
прибавки к жалованию!

- Тихо! - успокаиваю его я. Но Толстяка легче убить, чем успокоить.
Бяку-Хамури вздыхает:

- Благородный француз, если вы захотите, я отдам вам все свои богатства в
обмен на то послание!

- Вот она-гнилая интеллигенция!- резюмирует Берю.

- Какое послание? - спрашиваю я гномика- Конверт.

Тут я делаю ход конем из-под шляпы против секундной стрелки:

- Послушайте, месье Бяку-Хамури, я не стану скрывать, что конверт
действительно находится у нас, но мы не знаем, в чем заключается его
ценность. Если бы вы сказали нам об этом, то мы, можем быть, уже отдали его
вам. Вместо того, чтобы похищать и пытать нас, вам было бы лучше всего
начать с этого!

Желтолицый ханурик слабо кивает в знак согласия.

- Будь по-вашему! Тем более, что мои часы сочтены, и я уж скоро
отправлюсь в страну своих предков.

Его слова трогают Берю до глубины души, и он отчаянно протестует:

- Вы зря портите себе кровь, папаша! Тем паче, что сейчас в ваших жилах
течет часть моей. А она, поверьте, имеет гарантию на долгие годы...

- Спасибо, доблестный французский полицейский!

- Не за что, только вот мне нужно побыстрее восстановить калории, если я
собираюсь учить гейш лионской любви!

- Хочу пить,- шепчет Бяку-Хамури.

- Хотите немного чая?

- Нет.

- Воды?

- Мне хотелось бы вина,-говорит кровный должник Толстяка.-Я его еще
никогда не пил. Я переглядываюсь с Рультом.

- Это зов крови твоего дружка,- смеется он. Мы утоляем жажду старого
японца. Он причмокивает хлебальником и заверяет нас, что

отведал божественный нектар.

- Оставьте бутылек у меня под рукой,- настаивает Громила,-я в нем
нуждаюсь ничуть не меньше, чем он.

Мы возвращаемся к откровениям раненого.

- Подойдите ближе, силы покидают меня. Мне трудно говорить...

И пошло-поехало, японский божок! Так как его история длинна, мучительна,
поразительна, сложна, ужасна, исторична, истерично национальна и пронизана
паузами, я предпочитаю лишь вкратце пересказать её вам, дорогие читатели,
потому что с вашими тампонами в тиховарках вместо мозгов, вам потребуется
шестьдесят четыре года на то, чтобы в ней разобраться. Вы слушаете меня,
ребята? Оттопырьте лопушата, скрестите ручки на слюнявчиках и сосредоточьте
все ваше внимание, не волнуйтесь, я его не съем!

Итак, в середине прошлого века в Японии правил мудрый и добрый император
Твояжитуха-Покайфу. У бога-монарха был лишь один недостаток (да и недостаток
ли?)-он очень любил приударять за служанками. Несмотря на весь свой
божественный статус, он наградил пацанёнком одну из них-прекрасную, нежную,
восхитительную Гандболфе. Суровый закон Шоконата гласил: женатый император
не может признать своего внебрачного отпрыска. И монарх выдал Гандболфе
замуж за богатого наследника из семьи Бяку-Хамури.

- Это был ваш дед? - спрашиваю я.

- Мой отец,- поправляет меня старик.

- Отец? Так сколько же вам лет?

- Девяносто два года.