Чтение 37–й страницы книги ~Последняя империя 1~

перехватчиков немедленно легла на обратный курс.

Елистов продолжал просчитывать тактику и стратегию своего
предательства, Пирс спал, остальные семьдесят девять человек на борту
"Боинга" занимались кто чем, когда самонаводящаяся ракета разнесла кормовую
часть лайнера. Через полминуты в темные воды Балтики рухнули пылающие
обломки.

ЭПИЗОД 42

Когда Сизов пошел на поправку, скандал cо сбитым "Боингом" начал уже
идти на спад. Сазонтьев оказался прав, принимая такое решение. Сбитый
пассажирский лайнер лишь добавил несколько штрихов к общей картине "Империи
зла", давно и беспощадно нарисованной западной прессой. Количество туристов
в Россию сократилось до минимума. Как Ждан шутил: "Теперь к нам едут только
по служебной надобности, так что каждого прибывшего можно автоматически
записывать в шпионы".

Творческое рвение Кэтрин Джонс побудило ее выступить с инициативой
послать объединенные войска стран НАТО с целью снять блокаду Чечни. Но даже
самые рьяные ястребы посмотрели на госсекретаря как на сказочника Ганса
Христиана Андерсена. Сухопутная операция НАТО в глубине российской
территории была просто самоубийственной.

Потихоньку отъезжала на Запад творческая интеллигенция. Первыми рванули
туда, лишь только почувствовав на своей спине седло и узду цензуры, писатели
и журналисты. Для некоторых это был уже второй отъезд насовсем, чем они
откровенно хвалились перед своими более молодыми коллегами. Подобный
разговор происходил в купе СВ поезда "Москва -- Париж" осенью две тысячи
четвертого года.

-- Вы ведь на Западе были так, наскоком. Видели его мурло с парадной
стороны, -- вещал торопливым говорком прозаик Симеон Антипин, мужичок с
длинными седыми волосами, необычно шустрый для своих шестидесяти пяти лет.
-- А я пять лет мыл машины на автозаправке в Гамбурге, так что мне это все
знакомо изнутри.

-- Так что же вы туда так рветесь? -- мрачно заметил его визави, Егор
Костюк, молодой журналист из мощной плеяды "шоковых репортеров". Свое
талантливое перо он ценил весьма дорого, за большие деньги мог написать что
угодно и про кого угодно. Цензура просто перекрыла ему кислород, а жить на
рублевые гонорары он уже отвык.

-- А потому что в отличие от вас у меня есть куда ехать. Вот он, --
Антипин продемонстрировал на брелке хитроумный английский ключ. -- Висит,
есть не просит, ждет своего часа. Небольшая квартирка на Монмартре, по
парижским меркам совсем крохотная, но я привык к российским стандартам, все
эти громадные "пентхаузы" меня пугают своими размерами. В них неуютно, нет
теплоты российских бараков или московских хрущоб. А жилье на Западе -- это
самое главное, поверьте мне. Все остальное не составляет проблем, были бы
лишь руки да голова на плечах.

В этот момент поезд тронулся. Антипин встал и, глядя в окно на
проплывающий перрон, торжественно и с пафосом прочитал:

-- Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна рабов, и вы мундиры
цвета хаки, и ты, тупейший мой народ.

Костюка этот "ремейк" Лермонтова слегка покоробил, но тут подошли еще
два знакомых литератора, и отъезжающие загудели до самого Парижа.

-- Это вы, молодежь, довели страну до диктатуры. Вы мечтали о "твердой
руке", о возрождении Сталина, -- пьяно покачиваясь в такт поезду,
витийствовал Антипин.

-- Чего сразу валить на нас, -- огрызнулся Костюк, разливая по стаканам
водку. Он толкнул своего задремавшего соседа, известнейшего тележурналиста
Болотова, прославившегося даже в своей среде редкой продажностью. --
Привычка стариков обвинять во всех нынешних бедах молодежь адекватна только
привычке молодых обвинять в этих же самых бедах стариков. Так ведь, Миша?

-- Пошел ты... -- буркнуло телесветило и окончательно завалилось на
диван Костюка.

-- Э, нет, -- Симеон Владимирович торжественно помотал перед носом
журналиста своим мелким, дамским пальчиком. -- Мы-то в свое время хлебнули
дерьма тоталитаризма выше головы. Мы рисковали не баксами, а головой.
Загреметь в лагеря было легче, чем выпить кружку пива. И это мы довели вас
до демократии, своей кровью, своими нервами, своей борьбой, а вы ее
профукали.

-- Это была не демократия, это хрен знает что, феодализм с элементами
первобытного строя. У кого больше -- тот и пан. Каждый новый правитель
приходил словно царь, отныне и навсегда. После нас хоть потоп, говорил
Людовик. После наших царьков скорее останется пустыня.

-- И все-таки это вы профукали свою свободу и теперь бежите на Запад,
туда, где ее переизбыток, -- настаивал прозаик, тщетно пытаясь увернуться от
попыток своего соседа, сатирика Апалина, полить его редеющие волосы пивом.

Несмотря на эти бесконечные споры, Костюк с Антипиным почти сдружились,
но, к удивлению Егора, по прибытии в столицу Франции старый забулдыга не
пригласил его пожить у себя на квартире, даже не назвал свой парижский
адрес.

Спустя два месяца они совершенно случайно встретились в одном из
парижских "бистро" на бульваре Капуцинов. Костюку показалось, что его собрат
по перу выглядит несколько странно. Он был в том же самом легком, не по
сезону, плаще и не слишком свежей шляпе. Антипин мелкими глотками пил
горячий кофе, лицо его при этом как-то не источало радости и покоя.

-- Добрый день, Симеон Владимирович, -- вежливо поздоровался Костюк.

-- А, Егор Андреич, какая встреча! -- обрадовался старый прозаик. -- Ну
как вам Париж, как вам весь этот Запад? Достаточно прогнил?

-- В меру, в меру. Нам еще сгодится. Как вы-то поживаете?

Прозаик сразу поскучнел, со вздохом признался:

-- Не очень. С квартирой я пролетел.

-- Как это? -- ахнул Егор.

-- А вот так. Хваленая западная демократия. Пока я жил в Москве, Аннет,
моя парижская подруга времен первой эмиграции, отсудила ее в свою пользу как
алименты на воспитание сына. Меня даже не поставили в известность. Так что я
теперь снимаю номера, деньги идут к концу, преподаватели русской словесности
никому здесь не нужны, ну а мыть посуду по ресторанам я уже не потяну.
Финита ля комедиа. Ну а вы-то как, нашли работу, жилье?

-- Да, я устроился по специальности.

Антипин был поражен.

-- Как, где?!

-- Все возвращается на круги своя. Реанимируются хорошо вам известные
радиостанции "Свобода", "Свободная Европа" и "Голос Америки", идет
увеличение штатов и часов вещания. Так что не упустите свой шанс, Симеон
Владимирович. Я сейчас еду в Гармиш-Пантеркирхен, могу замолвить про вас
словечко шефу редакции.

-- Ради бога, Егор Андреич! По гроб жизни буду вам обязан.

Через полгода четкая скороговорка Симеона Антипина летела по волнам
эфира в сторону исторической родины.

-- ...И последнее. Западные аналитики всерьез выражают сомнение, что
Владимир Сизов когда-либо уже появится на международной сцене. Есть
предположения, что хотя он и выжил в катастрофе, но полностью лишился речи и
разума и представляет сейчас из себя некую живую куклу. Диктатор и раньше
редко появлялся на публике, а после катастрофы мы не услышали из его уст ни
слова. Предполагают, что его друзья Соломин и Сазонтьев могут использовать
Сизова как номинального главу Временного Военного Совета в игре против новых
его членов, прежде всего Ждана и Малахова. Вы слушали радиостанцию "Свобода"
из Мюнхена, с вами был Симеон Антипин.

За тысячи километров от Мюнхена Сизов усмехнулся и выключил приемник.
Привычку слушать "чужие" голоса он приобрел в больнице, с интересом
анализируя всю ту муть, что выливали "вещатели". Его позабавило, что на
Западе однокашников называют Триумвиратом, причем его именуют Диктатором, а
Соломина и Сазонтьева соответственно Премьером и Главковерхом. Почему-то ему
вспомнилось, как неделю назад он первый раз после аварии появился в зале
заседаний Временного Военного Совета. На его месте сидел Сазонтьев,
говоривший что-то резкими, отрывистыми фразами. Лицо у него было
сосредоточенное и деловое. Но, увидев входящего Сизова, он расплылся в
детской улыбке, засмеялся и, сорвавшись с места, кинулся к Владимиру. И он,
и остальные члены Временного Военного Совета минут десять тискали его в
своих объятиях, Соломин даже прослезился. Как никогда ранее Сизов
почувствовал, что он действительно уважаем, любим и нужен этим людям.

Поднявшись с кресла, Владимир, прихрамывая, прошелся по комнате,
остановился около камина, отхлебнул из бокала красное грузинское вино, а
затем нажал кнопку вызова.

-- Найдите мне Фокина, -- велел он адъютанту.

Через две минуты его соединили с главным идеологом страны.

-- Ты где сейчас? -- спросил Сизов.

-- В Останкино, а что?

-- Да время уже второй час, думал, ты спишь.

-- Нет, работы слишком много. Я заночую тут.

-- Ты что же, Андрей, не докладываешь, что меня на Западе начали
потихоньку списывать со счетов, а?

-- Ну это же полная ерунда.

-- Не скажи. У тебя брифинг завтра?

-- Да, как обычно, по пятницам. Сказать что-нибудь по этому поводу?

-- Не надо. А вообще-то, про что будешь говорить?

-- Про Югославию. Сейчас это главное.

-- Хорошо, я послушаю.

Положив трубку, Сизов задумался о судьбе бывшего журналиста. Человек
сугубо штатский, Фокин неожиданно оказался гораздо большим ястребом, чем
даже некоторые члены Временного Военного Совета. На Западе его часто
сравнивали с Сусловым и даже с Победоносцевым. Став главным рупором
правительства, Фокин подмял под себя прежде всего телевидение, руководя