Чтение 50–й страницы книги ~Альтернатива (весна 1941г.)~

заложена исходная расовая теория превосходства, а это, Штирлиц был
убежден, рано или поздно свалит нацизм, ибо даже слепой фанатизм -
живем-то не в замкнутом пространстве - прозреет, потому что в человеке с
рождения заложена способность сравнивать. Не будь этого качества, нельзя
было бы отличить березу от сосны, ворону от попугая, зиму от лета и,
наконец, правду от лжи...

- Ну как? - спросил Штирлиц. - Успокоились, Василий Платонович?

- Успокоился.

Лицо его было осторожным, как у боксера, который примеривается к
незнакомому дотоле противнику.

- Давно проповедуете идеи германской колонизации?

- После того как ознакомился в Париже с протоколами контрразведки
Кутепова.

Каждый из них сразу же понял друг друга. Вопрос Штирлица означал:
"Давно ли помогаете нам?" - ибо теория, которую проповедовал Родыгин в
доме генерала Попова, отличалась явной тенденциозностью, рассчитанной на
интерес к ней всех тех, кто считал борьбу с большевизмом своей постоянной
задачей, предначертанием сверху. Ответ Родыгина был совершенно ясен
Штирлицу: в конспиративных застенках Кутепова инакомыслящих, не согласных
с белой идеей, пытали так, как это было лишь во времена самой страшной
инквизиции, а любой здравомыслящий человек относится к пытке с
отвращением, палачей ненавидит и готов помогать тем силам, которые против
палачества сражаются.

- А до этого? Пить что будете? "Весели Юри" - очень хорошо. Сыром
угощайтесь, овечий сыр, вкусный. А что до этого?

- Вина я не пью вовсе, спасибо. Сыра отведаю с удовольствием. А до
этого я был сторонником евразийства: "Наша особость, наша непохожесть ни
на Европу, ни на Азию, наша самобытность, рожденная общинным
землепользованием, ушедшим во всех других странах, а у нас оставшимся аж
до начала этого века..."

- Совсем не пьете?

- Совсем. Я запойным был.

- Давно?

- В Париже. Я из Парижа давно уехал.

- С тех пор как познакомились с кутеповской контрразведкой?

- Нет. С ними я познакомился раньше. А уехал я во время выступления
фашистов Де ля Рокка.

- Я тогда приезжал в Париж, между прочим.

- Вы по-французски говорите?

- Плохо. Предпочитаете французский?

- Предпочитаю, - после короткой паузы ответил Родыгин. - Поймите меня
правильно, господин Штирлиц.

- Я понимаю. Но вы отлично говорите по-немецки.

- Учился в Гейдельберге.

- Когда?

- В двадцать третьем. Я был уже приват-доцентом, но эмигрантам не
верят. Не верят в Европе русскому диплому, надо сдавать экзамены за
университет, как юноше, заново.

- Вы действительно верили в теорию евразийства?

- Действительно верил.

- Бывали в Союзе?

- Нет.

Когда они вышли из кабаре, Штирлиц спросил:

- Вы давно с нами по-настоящему?

- А вы?

Штирлиц рассмеялся - вопрос Родыгина показался ему злым, да он,
видимо, таким и был на самом деле.

- Если бы я заговорил по-русски, - спросил он, - вы бы изменили свое
отношение ко мне, Василий Платонович?

- Я, знаете ли, противник допуска нереальных возможностей.

- Прагматик вы...

- Прагматик.

- А разве у вас есть прагматики? Вы ведь все материалистические
идеалисты, нет?

- Вам бы философские трактаты сочинять, а не в гестапо работать, -
так же зло ответил Родыгин.

- Я не из гестапо. Почему вы решили, что я из гестапо?

- Так ведь спутник ваш представился генералу Попову. А эмиграция
секретов хранить не умеет: чем важней секрет, тем быстрее он становится
всеобщим достоянием.

- Чем это объяснить?

- Легко объяснимо. Люди изверились, а домой-то хочется, но не
ползком, а на коне; не изгоями, а господами. Ну и ждут. От кого угодно
ждут, от кого угодно примут, от дьявола примут, только бы победителем
домой.

- Все?

- Умные нет... Но и с дураками ведь надо считаться ввиду их
численного превосходства. Кто послабее, тот в такси, половым, курьером,
кто посильнее, но глуп, тот ждет, затаился.

- Как я слышал, Деникин обратился с призывом не сотрудничать с
национал-социализмом...

- Разве Деникин страшен?

- А нет?

- Нет. Он, хотите того или не хотите, интеллигент. Деникинцы
страшны...

- Тоже верно. А за то, что я спросил, давно ли вы помогаете Союзу, не
сердитесь. Чем дольше человек связан с разведкой, тем больше он имеет
шансов попасть под колпак.

- Я по-настоящему помогаю родине с того дня, когда в Испании начался
мятеж фашистов. Подумывать начал об этом, прочитав "Майн кампф" и встретив
генерала Кутепова. Кутеповцы эту книжку штудировали весьма старательно.

- Особенно раздел "восточной политики"?

- Нет. Они штудировали в основном "французский раздел". А меня все
разделы отвращают. Все до единого. Нация, которая приняла доктрину
сумасшедшего и орет в его честь здравицы, должна быть так проучена, чтобы
у внуков кости трещали.

- А внуки-то при чем?

- При том, - убежденно сказал Родыгин. - У внуков ведь тоже внуки
родятся.

- Вы здорово играете свою роль, Василий Платонович. Я. признаться,
поначалу решил, что вы действительно германофил до мозга костей.

- Если бы вашего меньшого брата забили насмерть в Дахау, вы бы тоже
какую угодно роль сыграли.

Они молча шли по тихой ночной Илице.

- Понятно, - сказал наконец Штирлиц. - Чтобы впредь нам было удобней
встречаться, давайте-ка завтра позвоните, и я вызову вас на ленч. Со мной
будет коллега, он действительно из гестапо. Я при нем приглашу вас к
сотрудничеству, и вы пойдете на это. Тогда я смогу видеться с вами вне
зависимости от места и времени. Договорились?

- Если вы считаете это нужным...

- Считаю. И второе. Постарайтесь вспомнить всех ваших здешних добрых
знакомых, которые имеют серьезный вес в Загребе. Они могут помочь в нашем
с вами деле. Люди здесь понимают, что дело пахнет войной?

- По-моему, нет.

- Будут югославы драться, если Гитлер начнет войну?

- А начнет?

- Не знаю.

- Если им дать хорошее оружие и организовать в колонны, они будут
стоять насмерть, - убежденно сказал Родыгин.

- Будут стоять насмерть, - задумчиво повторил Штирлиц.

- Я позвоню вам завтра в девять.

- Договорились.

- Меня просили задать вам вопрос...

- Кто? Центр?

- Нет.

- Ваши коллеги?

- Меня просил задать вам вопрос человек, который уполномочен на это.

- Вы мне здорово не верите.

- Это не имеет значения. Я подчиняюсь приказу. Меня просили спросить:
фамилия Везич вам ничего не говорит?

- Откуда он?

- Из секретной полиции.

- Нет, я не знаю его.

- Он не связан с вашей группой? Я имею в виду Зонненброка.

- С ним он наверняка не связан.

- В таком случае против него у гестапо тоже никаких материалов нет?

- Василий Платонович, это очень хорошо, что вы так неукоснительно
соблюдаете правила конспирации, но я не умею отвечать на абстрактные
вопросы. Я привык, чтобы мне верили товарищи по работе. Какие материалы на
Везича вас интересуют и в связи с чем?

- Я не уполномочен объяснять вам это. Простите меня. Если можно,
пожалуйста, постарайтесь узнать о нем все, что только удастся. Мы ведь
здесь тоже ведем работу, господин Штирлиц.

- Василий Платонович, нет ли у вас связи с прессой?

- Есть. Но это ненадежные связи. Цензура свирепствует вовсю. Я тут
пытался стукнуть вас, ничего не вышло - не пропустили.

- Кого конкретно вы хотели ударить?

- Гитлеровцев, - пояснил Родыгин, заморгав близорукими глазами. - Вы
уж не сердитесь, пожалуйста, но сейчас для меня каждый немец - гитлеровец.

- Если бы это было так, - жестко ответил Штирлиц, - я бы просил