недвижно, сцепив под квадратным подбородком сильные пальцы. Потом медленно
поднялся, подошел к окну и долго смотрел на Пешт, раскинувшийся под ним,
на стальную воду Дуная, в которой плавали звезды, на подсвеченные купола
парламента и на строгую красоту мостов. Скорбная улыбка трогала губы
Телеки. Он думал о гармонии, об извечной предрешенности судеб и о том, что
лишь сила может победить силу, все остальное химеры и самообман.
отсвет, который лег на вершины сосен, и ветви из-за этого казались синими,
а стволы не медовыми, как днем, а бурыми, словно отлитыми из тяжелой меди.
братом Степаном, и сиреневый отсвет ушедшего солнца делал стекла в окнах
ярко-красными, и было непонятно, почему родился именно этот цвет, но он
делал дом рисованным, странным, нереальным, словно бы сказочным.
ладони, иссеченные порезами, с желтыми мозолями, - протянул их Елене и
сказал:
застелю, занавески навешу. Священник освятит порог, за стол сядем, под
иконы, тарелку разобьем и начнем свадьбу.
крыльце стоит.
никак нельзя!
смело, потому что они стояли у порога их дома, который он сам построил. Он
положил руку на ее плечо и почувствовал, какое оно налитое и сильное, и
подумал, что Елена будет хорошей хозяйкой в этом доме, и стекла в окнах
будут чистые, и ступеньки на крыльце всегда будут добела вымыты, а
наличники покрашены ее руками голубой глянцевитой краской.
кто ж по лесам воюет... Эх, брат у тебя балабол, Елена, - нахмурился вдруг
Мирко, заметив кучу стружек, сваленную возле забора. - Обещал пожечь, да и
загулял.
недвижно стекали длинными янтарными каплями.
балабол такой?! Сказал же ему, стамеской пройдись, так нет ведь.
Елена: когда замуж выходят, родню отрезают; брат, он до тех пор брат, пока
мужа нет.
наступила ночь, и в этой ночи свет костра делал лица Мирка и Елены
недвижными, большеглазыми, как лики языческих богов.
и ощутила, какое оно сухое, словно деревянное, и такое же сильное, и стало
спокойно ей и радостно.
закричит: "Чего глазеешь, вышивать надо, завтра пора скатерти сдавать!"
Отец был на работе, он вчера сказал, что получил большой заказ: натереть
полы в доме самого инженера Кошутича, Мачекова зятя, да так, "чтоб
сверкали, и гости чтоб скользили и падали, если танцы будут". Отец
рассказывал, какой там богатый паркет: светлый, уложенный не елочкой, а
большими квадратами, с диковинным мозаичным рисунком. "Игра в нем
березовая, - продолжал рассказывать отец, - с разжилками вдоль и
кружочками, как завязь, а ведь не береза это, а горный дуб". Анка
машинально нарисовала пальцем на столе узор, о котором рассказывал отец, и
он согласно кивнул головой. "Двести динаров за работу дают, - продолжал
он, - такие деньги, господи!"
оркестр, а следом за музыкантами в щегольских костюмах шли молодые ребята
в мундирах, которые были еще не пригнаны по фигурам, и Анка ощутила
раздражение из-за того, что рукава у них длинные и закрывали пальцы, а
брюки висели мешками или, наоборот, грозились вот-вот лопнуть, и солдаты
смеялись, глядя друг на друга, и поэтому шли не в ногу, и офицеры,
шагавшие рядом со строем, покрикивали на них.
нескладное б о л ь ш о е, ведомое м а л ы м, сине-красным,
барабанно-золотым, бездумно веселым, и побежала в сени, влезла по шаткой
лестнице, которая пахла олифой, на чердак, где было душно и висела
прошлогодняя паутина, взяла краски, листок картона и кисти, и спустилась
вниз, и, устроившись возле окна, стала рисовать этих солдат и
оркестрантов, которые шли по улице колонна за колонной; черная краска
сейчас была ей нужнее всех остальных, потому что день был солнечный, и
резки были тени, и в сочетании с густым и смелым черным особенно веселы
были лица солдат, и Анка передавала их улыбки и удаль через резкий взмах
рук и высверки солнца на больших медных бляхах ремней.
передала одному из солдат треугольный узелок; лицо ее было в слезах, и
Анке вдруг захотелось нарисовать лицо этой старухи, которая плакала, когда
все смеялись, и она нарисовала ее на первом плане: громадные глаза в сетке
коричневых глубоких морщин и черный платок, накинутый на седую голову. И
вдруг вся картина стала иной, и Анка даже не могла понять какой, но только
теперь она была совсем не такой, как бы ее хотелось написать девочке,
потому что в самом начале ей понравились лишь солнце и тень на лицах и на
фигурах, бугристое движение человеческой массы, соответствовавшее такту
барабанной дроби, а сейчас ей стало вдруг неинтересно рисовать дальше. И
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Майер Стефани
Грабб Джеф
Посняков Андрей
Никитин Юрий