она отложила картон и снова села за вышивание: петушки и курочки вдоль по
строчке скатерти. Но потом испугалась, что мать увидит картину, и отнесла
ее на чердак, и там посмотрела на нее перед тем, как поставить к стене, и
на нее глянули бездонные глаза старухи, и ей стало страшно, и она поскорее
спустилась вниз. Музыки уже не было: солдаты прошли, праздник света и тени
кончился.
стало радостно, и он запел песню, и все в кафе притихли, потому что пел он
странные слова:
старик на дорогах, в стогах - редко кто пускал сироту в дом: несчастный,
он только несчастье и носит с собою.
крух*, не целый, правда, а лишь половину, но крух был пышный, мягкий, и
старик, продолжая петь, сунул хлеб в котомку.
вытер осторожно рот ладонью и тихонько засмеялся.
тиной затянуло, так и сгинуло все, словно бы стихло. Я ведь слова пою,
когда они видные мне, иначе не умею.
Неужели море? Почему так солоно во рту? Неужели это я плачу?"
сине-бирюзовую; когда поднимаешься из порта к Старому Муртеру, на гору,
тогда видишь море окрест себя, и оно кажется литым. Только когда подойдешь
к нему близко, начинаешь понимать, что оно живое, и цвета его вблизи
меняются неожиданно, особенно в конце мая, когда ночью задувает бора, а
днем тянет жаром из Африки и море темнеет, потому что сине-бордовые ежи
облепляют камни под водой, а к вечеру делается прозрачно-голубым, будто
глаза Качалова, когда во МХАТе на утреннем спектакле он читает от автора в
"Воскресении".
было в верстке, - решил он, - я бы вычеркнул. Море действительно делается
прозрачным, но это знаю один только я, потому что я разглядывал его,
склонившись к нему, и ощущал запах йода, и мне чудилось, будто я на приеме
у самого доброго лекаря, а у лекаря могут быть прозрачные глаза, но нельзя
ведь сравнивать море, которое привиделось мне таким, с глазами Качалова; у
него глаза особые, других таких нет в мире. У него глаза шаловливого
Христа, который запросто пришел в пирожковую на Никитской, где мы всегда
ужинали с Марией, или в мою любимую сауну на Илице, и разделся, и
предложил мне потереть спину жесткой мочалкой, или встретился в Толедо
ночью после боя, сел поближе, и налил терпкого тинто в наши стаканы, и
сказал подмигнув: "Что, сын мой, грустно тебе? А мне каково?"
Божены Детитовой, которая склонилась над ним и, касаясь волосами его лба,
улыбалась и шептала, что Мария не должна сердиться на нее, потому что "я
ушла и никогда не смогу помешать ей, и я не умею так лечить боль, как
умеет она", ведь "я просто пришла к тебе на секунду в самый трудный твой
день, как мы и договаривались при расставании - позвать друг друга в самый
трудный день".
мучительной и тоскливой ясностью увидел решетки на окнах, кандалы на
ногах; наручники, которые стиснули запястья так, что кисти сделались
синими и большими, как у утопленника, и понял, что не звал Божену и что
она сама пришла к нему, потому что женщина, которая любит тебя, а не свою
к тебе любовь, всегда чувствует твое горе и твой конец, и спешит к тебе, и
приходит, и тогда особенно больно, но это такая боль, которая смягчает
страданье, потому что боль бывает и доброй и злой.
минут на пять, не больше, и что этот худой парень, который постоянно
заглядывает в камеру, как только его начинает клонить в сон, кричит свое
"вставай!" уже не первый и не второй раз, иначе голос у него не был бы
таким визгливым, как у торговки, которая ругается из-за места на
воскресном рынке за Елачичевым тргом.
его счастье - мозоли на локтях; профессиональная болезнь литераторов,
которые подолгу сидят, облокотив подбородок на сцепленные пальцы, и
работают, глядя в одну точку, спасала его сейчас, потому что он мог хоть
на несколько минут забыться, опершись этими твердыми костяными мозолями о
шершавые доски нар, и охраннику сперва казалось, что узник думает, а не
спит. Он ведь человек, охранник-то, а каждый человек деяния других меряет
по себе. Он не смог бы так долго сидеть, опершись локтями о шершавые
доски, выдерживая на сцепленных пальцах тяжесть бессонной и жаждущей влаги
головы...
какой тяжелый. Он вдруг явственно увидел говяжьи языки, которые мать
покупала весной на рынке, и удушливая тошнота подкатила к горлу, дыхание
перехватило, и страх - черный, шершавый, похожий на ядовитую фиолетовую
муху с горящими в ночи глазами, - заглянул в его лицо и притронулся
холодными цепкими лапками к вискам и шее.
именно. Ему не давали пить, а поначалу, в первый день ареста, накормили
вкусной жареной рыбой, присыпанной крупными кристалликами желтоватой
рыбацкой соли. Он съел рыбу, удивившись новым временам в тюрьме, обшарил
глазами металлический столик, не обнаружил алюминиевой кружки с жидким
арестантским чаем и решил, что в этом странном з а т в о р е* его,
возможно, будут поить кофе, раз уж дали такую великолепную рыбу. Но ему не
дали кофе, и чая не дали, даже жидкого, и не дали ему воды: холодной,
прозрачной, сладкой; нет, теплой, болотной, мутной; нет, ржавой, с
разводами нефти, похожими на узоры, которые появлялись на мыльных пузырях,
которые он пускал в детстве со второго этажа, наблюдая, как зыбко дрожали
они в воздухе, и как нес их ветер вдоль по улице. Как он молил бога, чтобы
они не лопнули, а осторожно опустились на какую-нибудь крышу в деревне, и
пусть другой мальчик нашел бы этот мыльный пузырик завтра и стал играть с
ним, и пустил его, легонько подкинув с мягкой ладони, и ветер принес бы
этого старого знакомца к нему обратно, и он положил бы его на вату на
подоконник, где много солнца и где стоит аквариум, в котором...
промежутки времени; он определил, что эти промежутки были такими равными
оттого, что ему не хватало воздуха и он хотел проглотить комок в горле, но
не мог этого сделать и, чтобы не закашляться, начинал монотонно просить
воды.
проклятый комок? Может, я просто придумываю всяческую чепуху? Мне ведь
тоже казалось, когда я первый раз пришел на Красную площадь и увидел
парад, что в горле у меня комок и что я не смогу проглотить его, а потом
мне казалось так еще много раз, когда я приезжал в Тбилиси к Паоло Яшвили
и он, откинув голову, читал стихи и просил Пастернака перевести мне, а я
не мог возразить, потому что в горле у меня был такой же, как сейчас,
комок, и я не мог сказать, что я и так понимаю стихи, хотя поэт читал их
на странном и певучем языке. Разве нужен перевод Бетховену? Или Мэй
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Корнев Павел