распоряжения бана Шубашича. Вы будете сидеть в тюрьме, и ни один волос не
упадет с вашей головы до тех пор, пока коммунисты сохраняют лояльность по
отношению к власти. Естественно, если придет другая власть, они обязаны
сохранить такую же лояльность и по отношению к ней.
так вас надо понимать?
Кершовани, Аджия и Цесарец. Вы не знали об этом? Да, да, они здесь. Они
могут быть освобождены, поскольку хорватская власть заинтересована в
сохранении национальной интеллигенции. Даже приятно, знаете ли, иметь
своих хорватских "анфан терриблей". Их можно освободить. Я говорю вам
правду, Прица. Я при этом говорю открыто, что вы, как серб, обречены на
заключение. Если только ваши соратники не начнут террора: тогда мы казним
вас с оповещением в печати. Так же честно я признаюсь вам в том, что
Аджию, Цесарца и Кершовани можно освободить. Я уже беседовал с Кершовани.
Поговорите с ним вы. Все-таки живая собака лучше мертвого льва, а? Я
устрою вам встречу, не возражаете?
правы, живой лев лучше, чем мертвый пес.
повторяете это словно заклинание?! Я не требую от вас отречения! Отнюдь.
Не мне учить вас марксизму, этому обучают вас в Москве. Вы, кстати,
считаете московский марксизм марксизмом? Я же не веду протокола, отчего вы
молчите? Да или нет?
один с диктофоном, когда мне проигрывали записи ваших бесед с друзьями.
Так вот, о московском марксизме, Кершовани... Сталин заключил договор о
дружбе с Гитлером. Это что, отречение? Или творческое развитие марксизма?
жестяной оправе посмотрел на этого сытого, большелицего, розовощекого
человека, и Ковалич не смог уловить, чего больше в этом взгляде: боли или
ненависти. Он понял, впрочем, что сейчас, за все время его бесед с
арестованными коммунистами, он нанес первый серьезный удар противнику.
Обидно, что это случилось с хорватом Кершовани. Лучше бы эту их боль
проверить на сербе Прице или евреях Рихтмане или Крайском: те обречены,
даже если отрекутся. Но их возможное отречение он обернет против Кершовани
и Цесарца с Аджией. Это великолепно, когда в группе один дрогнет - первый
шаг по лестнице, ведущей к успеху.
"требинцем", настоящим герцеговинским табаком, желтым, тонким, пахучим. -
Курите, курите, - он подвинул Кершовани листки папиросной бумаги, - чем
виноват табак, попавший в руки тюремщика? Диалектика, Кершовани, будьте же
диалектиком, право. Нельзя винить объект из-за его принадлежности
субъекту. Вы ведь не обвиняете Рембрандта в клерикализме за то, что его
патронировал папский двор.
подумал Кершовани, - надо увести его от этой темы, потому что нет хуже
пытки, чем говорить об этом с врагом. Не объяснять же ему стратегию
отступления, необходимость фактора времени, не объяснять же ему тактику
большевистской революции, столкнувшейся с национал-социализмом? Хорош бы я
был, продолжи он эту беседу! И ответить ничего нельзя, и молчать
невозможно. Разве можно молчать, когда режут по живому?"
патронажа? - спросил Ковалич.
состоянии постоянной нищеты, лишь изредка подкармливая его, есть форма
патронажа, тогда, вы правы, его заботливо патронировали.
печатью таланта, на сей счет рецептов нет. Можно лишь нащупывать канву,
основную линию поведения в процессе взаимного узнавания. Дай иному таланту
все блага, и он забросит кисть или перо, и мир потеряет гения.
Кершовани. Да, да, купец! Тот, кто решится дать молодому, неизвестному
творцу деньги под будущую работу. Купец является неким буфером между
властью и народом, ибо он знает нужды рынка и рискует больше других,
вкладывая деньги в новое и непризнанное. Таким образом, создав художника -
предоставив ли ему бумагу, наборщиков, линотипы или же обеспечив
мастерской, красками, кистями, холстом, мрамором, выставочным залом, - он
отдает его в руки общества. Общество же - явление аморфное, оно становится
обществом тогда лишь, когда происходит разделение на ячейки, на края и
районы, когда страсти сдерживаются жандармерией и тюрьмами, когда споры
решаются в судах, третьими людьми; когда отношения с другими общественными
образованиями устанавливают умные землепроходцы, именуемые послами,
которые отчитываются в проделанной работе перед королем, премьером,
диктатором, парламентом, и те уже в зависимости от той или иной меры
целесообразности приводят в действие армии, ввергая общество в войну, или
же, используя мощь своих армий, вступают в блоки с другими армиями, для
того чтобы, объединившись, сохранить мир.
верно, мучался этот майор над учебниками обществоведения, как кричал на
жену, когда она приставала к нему с вопросами о завтрашнем ужине, как
чванился среди с в о и х тем, что осилил такую премудрость, и как привык,
видимо, к постоянному интересу со стороны тех, кому он служил, поскольку
среднее руководящее звено чиновничества в фашистских и полуфашистских
государствах отличается четкой исполнительностью, которой интеллектуализм
только вредит, а потому неугоден, хоть и занятен - что-то вроде
диковинного зоологического экспоната. Подумав об этом, Кершовани пожалел
Ковалича: у него порой бывали странные приступы острой жалости к тем, кто
его мучал. Однажды он испугался, не мазохизм ли это, не развился ли в нем
за десять лет каторги некий комплекс, но по размышлении здравом пришел к
выводу, что никакой это не комплекс и что сострадание к палачу -
естественное, пожалуй, состояние у такого узника, который принял свой
крест добровольно, ибо верит в победу своей идеи и считает тех, кто его
идее противостоит, людьми жалкими, слепыми и несчастными. Он вспомнил, как
четыре года назад его, закованного в кандалы, перевезли из тюрьмы в
Сремской Митровице в каторжный централ Лепоглаву за то, что он был
инициатором забастовки протеста против жестокого режима, и бросили в
одиночку, приковав к полу, словно зверя, стальной цепью. В этот же день
привели туда студентов и профессоров Загребского университета, которые
штудировали семинар по вопросам "тюремной юриспруденции". Сначала студенты
смотрели на него, избитого и продрогшего, сквозь глазок, а потом железную
скрипучую дверь камеры распахнули (кожа у него покрывалась цепкими,
шершавыми "цыпками", когда эта дверь визжала, такими же цыпками
покрывалась кожа, когда он в детстве ходил босиком по ковру), и студенты
вместе с профессорами смотрели на него и молчали, и было слышно их
дыхание, и он заставил себя улыбнуться, и ему хотелось помахать им рукой,
но руки были прикованы к полу, и он испугался, что улыбка его может
показаться жалкой, и тишина, которая была такой густой и слышной, что он
даже мог различить, кто как дышит, стала невыносимой.
в Европе. Как вы можете служить идее, которая никогда не победит?"
спокойствие в себе, и не испытывал чувства стыда за свое бессилие, на
которое с м о т р е л и, как в цирке, и он ответил:
повторил вопрос Кершовани:
принадлежность д а н н о м у обществу. Они живут в мире реальном, а не
выдуманном, и пользу хотят приносить конкретности, а не утопии.
все же приближает эту самую утопию, делая с ее помощью хотя бы несколько
более сносным существующее?
работайте над своей утопией, пытайтесь приблизить ее к хорватам,
старайтесь сделать их жизнь более сносной.
когда утопия превратилась в реальность.
ваших кровных братьев, вам неинтересна?
прогресса, - вздохнул Кершовани, - вы ставите свои вопросы конкретно и
четко, как купец. Вы не правы, майор. Судьба хорватов и сербов меня
волнует, очень волнует; как же меня может не тревожить их судьба, если я
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Березин Федор
Шекли Роберт
Шилова Юлия
Максимов Альберт