Юлиан Семенович Семенов

БОМБА ДЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ

Политические хроники

1967

ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН 1967, август

_____________________________________________________________________

Его бил озноб. Ночь была теплая, но его все равно бил озноб. Он то и
дело оглядывался; улица была пустынной, ни одного такси, а до Чек Пойнт
Чарли оставалось еще километра два по набережной, через мост, мимо
бетонно-стеклянного здания концерна Шпрингера, на крыше которого мертвенно
высвечивались буквы, слагавшиеся в слова: "Выпуск последних известий". Был
уже второй час ночи - яркие, голубоватые неоновые фонари в черном небе
казались осколками льда. Листва деревьев, подсвеченная этим холодным
светом, была жирной, как бы сделанной в театральной мастерской из картона,
выкрашенного темно-зеленой масляной краской.

Он понял: его бил озноб не оттого, что он сейчас до смешного случайно
узнал, и не потому, что он торопился в Чек Пойнт Чарли, чтобы скорее
оказаться на той стороне; его бил озноб потому, что сейчас он впервые в
жизни ощутил страх, и не просто страх, который знаком каждому, но особый -
страх перед враждебностью всего окружающего. Все сейчас казалось ему
враждебным, даже жирные листья платанов. Особенно страшно становилось ему,
когда он видел черную воду канала. Льдистый свет фонарей в этой черной,
жирной воде тоже казался жирным, и эта противоестественность льдинок и
жира, увязанная в естественное единство провалом канала, пугала его сейчас
больше всего.

"Хоть бы в одном окне был свет, - думал он, - я бы позвонил. Но он же
сам мне сказал, что в полицию звонить бессмысленно. А может, я просто
накручиваю себя... Насмотрелся детективов... И трясусь как осиновый лист.
Надо переключиться, и все пройдет, и этот озноб тоже пройдет, и я смогу
спокойно дойти до границы. Нельзя идти с этим гадостным чувством ужаса. Но
повинен в этом только я. Он лишь довел меня до этого состояния. Сам
трясся, и меня тоже стало трясти. Да, на что я хотел переключиться? На
осень. Нет, па осиновые листья. Почему осина? Это, наверное, потому, что
осиновые листья становятся красными осенью и жестяно шевелятся на ветру,
по все равно они не кажутся в наших лесах такими театральными, как эти
жирные платаны. Смешно: "Отчего вы так покраснели, уважаемый лист осины?"
Просто по-чеховски: "многоуважаемый шкаф". Вам стыдно, лист осины? Вам
стыдно того, что скоро вы опадете, исчезнете под снегом, чтобы через год
стать землей? Разве это так страшно - стать землей? Хватит об этих осинах,
- одернул он себя. - Хватит!"

Он внезапно почувствовал, как прошел озноб, и тело уже не била
судорожная, частая дрожь.

"Вот и все, - сказал он себе. - Просто любой нормальный человек
боится одиночества в ночи. Для этого, наверное, и женились первобытные,
чтобы не страшно было спать одному в лесу. И старикам вдвоем спать не так
страшно, когда каждая ночь может оказаться последней в жизни".

Он достал пачку сигарет и остановился. Закурил, несколько раз чиркнув
отсыревшими спичками. "Отмокли в кармане, - отметил он, - это я так
вспотел со страху... Завтра надо купить зажигалку".

Он услыхал сзади шум автомобиля. Вздрогнув, почувствовал, как
ослабели ноги. И снова все тело покрылось холодной испариной.

"Сейчас закричу, - успел подумать он. - Разобью стекло в этом доме и
закричу. Хотя какой это дом? Руины... Они меня здесь и подстерегли".

Он обернулся: по улице катило такси. Над крышей горел фонарик:
"Свободен".

Он попробовал шагнуть на мостовую, чтобы остановить машину, но
почувствовал, что ноги его не слушаются: они стали ватными после того, как
он услыхал мотор у себя за спиной в этом мертвом ночном городе, среди
руин, жирных листьев и черной воды канала.

"Я думал, что будет нестись какой-нибудь гоночный автомобиль с
автоматами в открытых окнах. А это просто такси. Один шофер. И никого
больше".

И, облегченно вздохнув, он вышел на мостовую и поднял pуку.

- Добрый вечер, господин, - сказал таксист, распахнув дверцу.

- Чек Пойнт Чарли, пожалуйста.

- Чек Пойнт, - повторил шофер. - Без подружки нет смысла бродить, а?

"Не объяснять же ему, что у меня не было денег па такси из центра до
границы, а метро уже закрылось", - подумал он и согласно кивнул головой:

- Да, без подружки, конечно, нет смысла гулять по городу.

- Нужна девочка?

- Нет, спасибо.

Он испытывал сейчас громадное, расслабленное, веселое и легкое
счастье: так бывает, когда опасность, причем не очевидная (с ней легче
бороться), а та, которую предугадываешь, к встрече с которой изнурительно
готовишься, уже позади.

Шофер переключил свой зеленый фонарик на красный и сказал в маленький
микрофон - такие сейчас установлены у большинства западноберлинских
таксистов:

- Заказ на зональную границу. Чек Пойнт Чарли. У вас никого нет в том
районе, чтобы взять в город?

Сквозь писк и треск диспетчерской службы низкий мужской голос
ответил:

- Сейчас запросим.

Шофер пояснил:

- Надо кого-нибудь подхватить в центр, чтобы не тратить зря бензин.

- Я понимаю. Хотите сигарету?

- С удовольствием. Нет, спасибо, я прикурю сам. Яркая вспышка спички
- можно вмазать в столб. У меня раз так было.

Он ловко прикурил от зажигалки, затянулся и сказал:

- Я всегда курю "ЛМ", но ваши, пожалуй, покрепче.

Айсман потушил сигарету и посмотрел на Вальтера. Тот спросил:

- Будем варить кашу?

- А что делать? Это только в книжках у Маклина добрые английские
диверсанты запирают наших солдат в подвалы, пока рвут форт. Этого парня не
запрешь в подвал... Он теперь знает все.

- Мало ли про нас говорят. Мы привыкли. Пусть поболтают еще...

- Наш выродок сказал ему про Лима. И про нас. И про штаб-квартиру. И
про полигон...

- Будить хозяина?

- Он не спит...

- Тогда давай приказ...

- Нет, - задумчиво ответил Айсман, но эта задумчивость не помешала
ему стремительно набрать номер, подключить к телефону диктофон и сказать в
трубку: - Парень уходит. Как быть? - Он внимательно выслушал ответ и
сказал: - Ясно. Хорошо.

Вальтер посмотрел на Айсмана, осторожно положившего трубку на рычаг,
и спросил:

- Что он сказал?

- Передай шоферу, что парня выпускать нельзя.

Вальтер взял микрофон и перевел кнопку на отметку "Связь".

В микрофоне таксиста зашуршало, и сквозь таинственные помехи спящего
города низкий мужской голос пророкотал:

- Возьмите адрес: Нойкельн, Шубертштрассе, пять.

- Вас понял, благодарю, - ответил шофер и подмигнул пассажиру: - Все
в порядке, я обеспечен клиентом. Пожалуйста, если вас не затруднит,
откройте сзади окно: очень душно, а кондиционер поставить - нет денег...

- Повернуть ручку вниз?

- Нет, наоборот, вверх. Да вы станьте на сиденье коленями, так не
дотянетесь.

Человек стал на колени и потянулся к белой, сверкающей хромом ручке.
Именно эта сверкающая белая ручка на красной кожаной обивке была тем
последним, что он видел в жизни, - пуля, выпущенная шофером из бесшумного
пистолета, снесла ему полчерепа, и рыжий мозг забрызгал стекло, которое
через какое-то мгновение стало черно-красным от крови.

Пуля, пройдя сквозь дверцу сверху вниз, потому что шоферу пришлось
чуть привстать, чтобы удобнее было стрелять в затылок пассажира,
срикошетила о люк канализации и разрезала угол окна в квартире фрау Шмидт.
Ударившись о металлический держатель люстры, пуля разбила экран телевизора
- уже на самом излете.

Фрау Шмидт в это время снился сон, будто она во время бомбежки
потеряла карточки на маргарин и крупу. Она закричала и проснулась. Ее дочь
Лотта прибежала к ней в спальню. Дочь просила ее остаться еще на неделю в
Гамбурге: обстановка "во фронтовом городе" дурно отражалась на нервном
состоянии матушки, где та жила совсем одна, в большой квартире, далеко от